Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

Не вправе, не вправе…

Она вернулась в спальню. Он уже проснулся и, сидя в постели, одарил ее широкой улыбкой.

— Как приятно снова быть с тобой!

— Мне тоже, — ответила она с напускной веселостью.

— А того мужчину, что ты встретила в Париже, ты уже забыла?

Не отвечая, Ширли намазала кекс маслом, потом вареньем и подала ему с натянутой улыбкой. Он откинул простыню и кивнул ей на место рядом с собой. В ответ она мотнула головой. Ей не хотелось держаться слишком близко.

— Я лучше тут посижу, посмотрю на тебя, — неуклюже ответила она в оправдание.

И скользнула взглядом по его рукам: тонким, изящным, с длинными пальцами пианиста.

— Что-то не так? — Он надкусил кекс.

— Все, все так! — поспешно ответила она. — Просто… Как-то я бесцеремонно тебя вчера умыкнула.

— А теперь стесняешься? Не стесняйся. Это же было чудесно.

От слова «чудесно» Ширли передернуло. Она встряхнула головой, словно отгоняя дурное впечатление.

— Все ты правильно сделала, — продолжал он. — А то начали бы разговоры говорить, так бы до всего этого и не добрались. Было бы жалко.

На его губах играла безмятежная, спокойная улыбка.

Эту улыбку она тоже постаралась от себя отогнать. Заерзала на краю постели, наливая чай.

Тут в замке повернулся ключ, раздались шаги, дверь распахнулась, и на пороге появился Гэри.

— Здорово! Круассаны с доставкой на дом! Весь Лондон обегал, пока нашел. Еще горячие. Не Париж, конечно, но чем богаты…

Его взгляд упал на кровать: Оливер, без рубашки, с чашкой чая в руке.

Гэри запнулся на полуслове, посмотрел на него, на мать и с криком: «Только не он! Только не он!» — швырнул пакет с круассанами на кровать и, хлопнув дверью, выбежал из дома.

Гэри мчался без оглядки, задыхаясь, до самого дома. Расталкивал прохожих на Пиккадилли, Сент-Джеймс, Пэлл-Мэлл, Квинс-уолк, миновал Ланкастер-хаус, чуть не попал под автобус, свернул направо, налево, судорожно вывернул карманы в поисках ключей, отпер квартиру, захлопнул дверь и, задыхаясь, снова повернул ключ в замке.

Прислонился к притолоке.

Прочь, прочь отсюда!

В Нью-Йорк!

Там он подыщет преподавателя по фортепиано, там будет ждать результатов экзаменов и, если все в порядке, поступит в Джульярдскую школу и начнет новую жизнь. Сам по себе. Никто ему не нужен.

Гортензия ушла.

Даже записки не оставила.

Гэри рухнул на высокий табурет у барной стойки на кухне. Сунул голову под кран, сделал несколько глотков, побрызгал в лицо водой, намочил волосы, подставил под воду затылок. Утерся кухонным полотенцем, скомкал его и бросил на пол.

Поставил диск с джазом: Душко Гойкович, In Му Dreams.

Посмотрел в Интернете, сколько денег у него на счете: на билет хватит. Вечером надо зайти к бабушке, она сейчас в Лондоне — над Букингемским дворцом вывешен флаг. Минут пятнадцать, не больше. Он объяснит ей, что решил уехать пораньше. Она поймет. Это она посоветовала ему поступать в Джульярдскую школу. Она всегда была на его стороне. «Странные у нас все-таки отношения, — подумал Гэри, наигрывая на краю раковины партию Боба Дегена в такт музыке, — я ее уважаю, она меня уважает. Негласное соглашение. Она никогда не обнаруживает своих чувств, но я знаю, что она всегда рядом. Неизменная, величественная, немногословная».

Он знал, что бабушка проверяет его банковский счет: как он распоряжается месячным пособием, которое она ему выплачивает. Она была довольна, что он не транжирит, живет скромно и непритязательно. Как она хохотала, когда узнала, что в ответ на предложение купить две рубашки по цене одной он ответил продавцу: «У меня же не два туловища!» Как она смеялась, чуть по коленям себя не хлопала, — это королева!.. Да, с деньгами она не шутила. Хотя Гэри все равно не уставал ей повторять, что бережлив по необходимости, раз деньги не его собственные. А вот когда он сам начнет зарабатывать, он с удовольствием первый раз расплатится в ресторане. «Кстати, тебя-то, бабушка, я первую и приглашу на ужин!» В ответ она не могла сдержать улыбки. «Или подарю тебе шляпку, как ты любишь, — бледно-желтую или розовую».

— You’re a good boy, — кивала она.

«I'm a good boy — и пора мне сматывать удочки.

Сейчас щелкну мышью раз-другой — и забронирую себе на завтра билет.

Щелк-щелк. Готово! Лондон — Нью-Йорк, рейс в 19:10».

Соло на ударных. Господин Гэри Уорд, добро пожаловать на борт нашего лайнера. Место в эконом-классе. О, и со скидкой к тому же, раз покупаешь в последний момент. Чего лучше!

Матери он напишет по электронной почте, чтобы не волновалась. Оливеру — ничего. Никто ему не нужен!

Как он оказался в постели Ширли? Этого он, Гэри, не знает и знать не хочет.

«Смотри-ка, — отметил он, — я уже про себя ее называю Ширли! Впервые! Ширли, — повторил он. — Ширли. Привет, Ширли! Как дела, Ширли?»

Он разделся, принял душ, переоделся в чистое, сварил себе кофе, поджарил пару тостов, яичницу. «Ну и заваруха, — размышлял он, глядя, как сворачивается на сковороде ломтик бекона. — Не успеешь высунуть нос из детства, как тебя сразу сносит в водоворот событий. И боязно, и увлекательно. Конечно, будут дни и радостные, и не очень, порой буду чувствовать себя в своей тарелке, а порой не у дел, по Лондону, само собой, буду скучать… Bye-bye, Ширли! Bye-bye, Дункан! Hello, Гэри!»

И словно откликнувшись, пропела в ответ труба Душко.

Он перевернул бекон, добавил масла, чтобы хорошо прожарилось, достал из холодильника бутылку апельсинового сока и хлебнул из горла. Жить так, как я хочу! Ни от кого не зависеть! Он щелкнул резинкой по животу и удовлетворенно усмехнулся: ночь с Гортензией была великолепна, и организм до сих отзывался как положено.

Он вытряхнул яичницу с беконом в тарелку.

Гортензию он заберет с собой. Она сказала, что ей там в нескольких местах предлагают работу. А еще она сказала: «Знаешь, Гэри, по-моему… По-моему, я тебя…» — «Что?» — спросил он, хотя догадывался что.

Но она не ответила.

Только подошла к ответу на шажок поближе. Всему свое время!

Нет, все-таки шикарная была ночь, шикарная. «Позвоню ей, когда повидаюсь с Ее Величеством Бабушкой».

Он полил яичницу кетчупом, заглотил вместе с тостами в один присест и запил черным кофе. Повалялся на ковре в гостиной — дурацком ковре Hello Sunshine! с огромным желтым солнцем на звездном небе. Ковер вульгарный до невозможности. Гэри нашел его в Кэмдене на блошином рынке. Гортензия его ненавидела.

Он уселся за фортепиано и попытался сыграть мелодию, которую только что слушал, — потрясающее соло на рояле. Погладил черно-белые клавиши. Надо будет купить в Нью-Йорке пианино…

Гортензия проснулась и нашла в постели записку от Гэри. Ширли вчера так и не пришла в «Харродс». Не иначе что-то серьезное, иначе она бы ее не продинамила. «Какой вечер! — в упоении повторяла она про себя, зарываясь в подушки. — Какой вечер и какой успех!.. — Она заколотила пятками по кровати и захлопала сама себе. — Молодчина, Гортензия, детка, просто молодчина! И Николас тоже молодец», — с неохотой добавила она.

Николас!..

Перед ее мысленным взором возник плащ Николаса на вешалке, как немой упрек, и аплодисменты оборвались.

Он, наверное, разъярен.

Надо пойти извиниться. Гортензия кусала губы, не зная, что ему сказать. Придется наврать. «Терпеть не могу врать, но тут — что поделаешь».

Она натянула вчерашнее платье, нашарила под кроватью черные балетки, причесалась, почистила зубы щеткой Гэри и отправилась в «Либерти».

Николас сидел за громадным письменным столом с видом чопорным и непроницаемым. Он кивнул секретарше на дверь. Зазвонил телефон, но он не поднял трубку.

— Что ты имеешь мне сообщить?

— Мне было некуда деваться…

— Неужели? — язвительно переспросил он.

— У меня ячмень лопнул, из него потек какой-то жуткий желтый гной, глаз горел, ничего не видно… Ну, я перепугалась и рванула в больницу, прождала там часа три. Мне вкололи какую дрянь с антибиотиками, которой лечат слонов в последней стадии умирания. Еле доползла до дому.