Пляжная музыка

Преподобный Беденбаух был более мягкой версией служителей Господа, порожденных горами Северной Каролины. Он гордился своей кожей молочного цвета и выгоревшими на солнце светлыми волосами, что делало его похожим на большой самодовольный персик. Он носил дорогие туфли, которые ему начищал до невероятного блеска восемнадцатилетний сирота, умственно отсталый и злобный. Ни одна христианская семья не хотела брать к себе этого парня. Звали его Енох, и жил он в конюшне за сараем.

Поскольку школы там не было, восемнадцать сирот дважды в день посещали часовню, где выстаивали службу, во время которой преподобный Беденбаух читал им тексты из книги, называвшейся «Искусство проповеди». Голос его взмывал под своды маленькой часовни, и было в нем нечто мягкое, успокаивающее, что очень нравилось Люси. Она еще никогда в жизни не видела человека, закончившего колледж. Во время первых двух служб они с Джудом удивлялись, почему в часовне нет змей. Они не могли понять, как же тогда христианин сможет измерить свою любовь к Иисусу, если ему не надо проходить мимо змеи, которая в любой момент может укусить и убить его. Однако свои теологические воззрения они держали при себе и вскоре привыкли к более округлой сдержанной риторике, принятой в центральной части Южной Каролины.

Преподобный Беденбаух изнасиловал Люси только через месяц после ее появления в приюте. А изнасиловав, утер ей слезы и прочел длинный кусок из Послания к ефесянам, предупредив ее о распутстве женщин и о том, что их тела пробуждают похоть в благочестивых мужчинах, а в награду дал ей лакричную конфетку, и с тех пор она навеки возненавидела вкус лакрицы.

Люси обнаружила, что он насиловал не всех девочек подряд, но имел своих фавориток, которые получали добавку во время обеда и освобождались от самых тяжелых работ на ферме при сиротском приюте. Напившись, преподобный Беденбаух являлся в большую комнату, где на двухъярусных койках спали сироты. Обычно это происходило в три часа ночи, именно в это время он делал выбор. Все девочки, к которым он благоволил, должны были спать на нижних койках, и ни на одной из них не должно было быть трусов. Очень скоро Люси стала его любимой жертвой, и именно тогда она возненавидела запах виски так же сильно, как и вкус лакрицы.

Как-то ночью, когда преподобный Беденбаух лежал на ней, Люси открыла глаза и увидела, что ее братик Джуд смотрит на нее с верхней койки и в глазах его были гнев и жалость, а еще выражение такой беспомощности, какую ощущают все мальчики, ставшие свидетелями подобных сцен. Она протянула ему в темноте руку, и Джуд ухватился за ладонь и не отпускал ее до тех пор, пока преподобный не закончил свое дело и не скатился с Люси. А потом Беденбаух, как правило, возвращался в свой кабинет на том же этаже, читал свою Библию и курил свою трубку. Запах табачного листа вплывал в темную спальню, и дети спокойно погружались в сон, зная, что, по крайней мере, в эту ночь новые атаки им не грозят. Затем он обычно гасил свою керосиновую лампу и засыпал на маленькой кушетке возле стола.

В ноябре он изнасиловал новую девочку в первую же ночь, проведенную той в приюте. Все дети слышали звуки борьбы и ее крики в темноте, а еще как преподобный Беденбаух приказывал ей заткнуться и подчиниться воле Господа. А еще они слышали, как он сломал ей шею. Перед рассветом Енох вынес тело девочки и похоронил ее рядом с Маргарет Диллард на примыкавшем к приюту кладбище для нищих. После этого преподобный Беденбаух запил еще сильнее. Именно тогда-то он и начал особенно отличать Люси, поскольку она не сопротивлялась и не издавала ни звука. Ее брат Джуд тоже не издавал ни звука, но всегда крепко держал сестру за руку, когда ее насиловали на койке под ним.

Джуд зорко следил за каждым движением Беденбауха, после того как тот возвращался в кабинет, сделав свое черное дело. Большое окно без стекла давало возможность священнику наблюдать за детьми в дортуаре, но оно же позволяло Джуду следить за священником. Преподобный усаживался в кресло и приступал к сложной церемонии раскуривания трубки. Перочинным ножом он тщательно выскабливал чашку и прочищал чубук чистым белым ершиком. Беденбаух курил табак «Принц Альберт», который хранил в жестяных банках, стоявших на столе. Сначала он вдыхал крепкий запах табака, затем большим и указательным пальцами брал щепоть и туго набивал трубку с помощью какого-то приспособления, отдаленно напоминавшего гвоздь. Потом Беденбаух вынимал серебряную зажигалку, любовался ею в свете лампы, крутил большим пальцем маленькое колесико и подносил пламя к табаку, аромат которого проникал в дортуар, действуя на Джуда усыпляюще. Преподобный Беденбаух приговаривал пинту виски и проваливался в тяжелый сон, который сопровождался мощным храпом.

Джуду понадобилось чуть больше месяца, чтобы разработать план, за удачное осуществление которого он истово молился в часовне дважды в день. В ту ночь, после того как преподобный под тихое всхлипывание Люси вернулся в свой кабинет, Джуд, как обычно, приступил к наблюдению за его посткоитальными процедурами и очищением. Люси уже давно спала, когда мальчик тихо, как кошка, соскользнул с верхней койки и пробрался к двери кабинета Уиллиса Беденбауха. Мальчик хотел, чтобы преподобный Беденбаух горько пожалел о том, что выбрал объектом для насилия сестру Джуда Дилларда, который родился в горах и у которого по праву рождения кипела в душе ярость горцев. Мальчик дождался, пока преподобный захрапит, и вошел в кабинет.

Из-под пухового одеяла, обрисовывавшего мягкие формы преподобного, доносился заливистый храп. Джуд прокрался к столу и увидел горящий глаз сердито пыхтевшей трубки, которую, не погасив, оставили в пепельнице. Мальчик выдвинул верхний правый ящик, куда, по его наблюдениям, часто лазал Беденбаух, и нащупал жестянку с горючей жидкостью для серебряной зажигалки. Мальчик нашел серебряную зажигалку рядом с трубкой и взял ее левой рукой, так как в правой уже держал жестянку с горючей жидкостью. Его мать, конечно, сделала все немножко по-другому, но идея в основном была той же. Хотя преимущество Маргарет состояло в том, что она была старше и план полностью созрел у нее в голове. Джуду было обидно, что он был недостаточно взрослым и так мало знал, но он был достаточно взрослым, чтобы понимать, что если он и дальше будет держать сестру за руку, то точно умрет от стыда.

Он открутил маленькую красную крышку с банки с горючим и начал поливать пуховое одеяло, под которым сном праведника спал преподобный. Но чтобы Беденбауха не разбудил скрежет жестянки, мальчик попытался соотнести свои действия с руладами спящего. Джуд обладал завидным терпением, и хотя вся процедура заняла у него почти полчаса, он умудрился опорожнить жестянку, не пролив на себя ни капли.

Следующие десять минут он собирался с духом, чтобы повернуть колесико зажигалки. Он в жизни не держал в руках зажигалку, но видел, как ею пользуется преподобный Беденбаух. Джуд нащупал большим пальцем шероховатое колесико. Мысленно он уже щелкнул зажигалкой — и она выплюнула пламя, которое потом взметнулось до самой крыши. Джуд попробовал щелкнуть зажигалкой, но ничего не произошло, лишь раздался странный звук, точно мышь скребется под половицей. Звук этот изменил ритм храпа священника, так что Джуду пришлось ждать целую минуту, прежде чем решиться на вторую попытку. Но и вторая попытка оказалась не лучше первой, причем преподобный беспокойно заворочался во сне. На третий раз Беденбаух уже проснулся и учуял запах горючего, насквозь промочившего его ночную рубашку. Джуду понадобились четыре попытки, чтобы понять принцип действия зажигалки.

— Почему ты не в кровати? — строго спросил священник, еле ворочая языком.

Зажигалка вспыхнула — и мальчик, прежде чем поднести ее к одеялу, запел чистым звонким голосом:

— Иисус любит меня, я это знаю, потому что об этом мне говорит Библия.

И тогда он поджег священника, и объятый пламенем Беденбаух соскочил с кровати и бросился к дверям. Он бежал по дортуару и дико кричал, с каждым шагом все больше напоминая живой факел. И факел этот разгорался все ярче и ярче, а изо рта священника вылетали уже не слова, а неясные звуки. Он подбежал к окну, и от его волос загорелись темные хлопчатобумажные занавески. Затем его почерневшее тело тяжело осело на пол — а потом он умер, источая отвратительный запах обуглившейся плоти.