Пылающая комната

После ночи с Мелом наступает день в аду. Биржевые маклеры гнуснейший народ. Живем в отеле недалеко от офиса. Конрад оставил свой дом, собирается его продавать.

Крупный выигрыш обещает большие неприятности. В случае необходимости можно будет обратиться за помощью к зятю Конрада. Он ничего не знает о нашей связи. С его сестрой дело обстоит куда хуже.

Никогда не смогу привыкнуть к вспышкам его ярости. Беспричинной и неукротимой, он все еще видит во мне нерадивого сотрудника, и пытается тыкать меня носом в мои ошибки.

Эмилия устроила Мелу скандал. Ей не нравится, что он слишком много работает. Она подозревает, что дело нечисто и его возрастающее благосостояние только укрепляет ее в этих подозрениях. Она недалека от истины. Во всех смыслах дело нечисто. Но с Конрадом не могло быть иначе. Это партнер, которого я искал всю жизнь, и, найдя, стал опасаться самого себя.

Отдыхали в Швейцарии. Я и не думал, что когда-нибудь буду в состоянии позволить себе такие поездки. Отель в горах, на двенадцать мест. Хозяин не разглядывал нас как диких зверей в клетке. Постояльцы заняты своими интересами. Мы часами бродили по окрестностям, как-то набрели на небольшую пещеру, грот, заросший темно-красными цветами. Вошли в него и развели костер. Это не запрещается, а если и запрещается, то вряд ли, кто узнал бы. Конрад как всегда поначалу был холоден, как лед, его страсть всегда прорывается внезапно, с силой атомного взрыва. Как-то он заметил, что никак не может овладеть мною до конца. Возможно, я продолжаю сопротивляться, но, скорее, не я, а мой разум».

По возвращении из Швейцарии, произошло то, что ни в какое сравнение не идет со всем моим предыдущим опытом. Вот, когда Мел действительно обнаружил свое истинное лицо. Мы сняли номер в отеле и начали заниматься делами. Первые несколько дней все шло нормально. Хотя постепенно я все больше его ненавидел. Он, кажется, считал в порядке вещей, что я ложусь под него без всяких возражений. Когда же однажды я сказал ему, что мне это надоело, он даже не принял это всерьез. Была ночь, Конрад не слушал моих доводов, он собирался проделать со мной по своему обыкновению все, что я всегда позволял ему. Я отстранил его и сообщил ему, что здесь я намерен поставить точку. Он усмехнулся и ответил:

— Ты устал, Гор.

— Нет, — возразил я, уже решив идти до конца, — я не устал, я хочу, чтобы ты понял, что тебе пора пересмотреть свои представления о справедливом партнерстве.

— Что ты хочешь, выкладывай, только быстрее, — он уже снял с себя рубашку и стоял передо мной голый до пояса, зевая и всем своим видом выказывая мне свое пренебрежение.

— Ты больше не будешь меня трахать, если я все еще не имею права трахать тебя, — я сказал, то, о чем думал уже давно, и на что у меня не хватало смелости вплоть до этого самого момента.

В его глазах вспыхнул огонь негодования, он сжал кулаки:

— Даже не заикайся об этом.

— Хорошо, но и ты тоже.

Он рванул меня к себе.

— Я буду тебя трахать столько, сколько хочу, и ты будешь делать то, что я тебе скажу.

Он был уже достаточно выведен из равновесия, чтобы наша ссора перешла в драку. И я был к этому готов, оттолкнув его руки, я размахнулся и дал ему пощечину с такой силой, на какую хватило моего оскорбленного самолюбия, а ее было немало. Конрад пошатнулся, на его лице появилась усмешка, издевательская и самодовольная, он не собирался отвечать мне тем же, потому что считал недостойным пачкать о меня руки, я был для него дешевой шлюхой, которой вдруг вздумалось выказывать свое недовольство. Мне ничего не оставалось, кроме как повернуться и уйти. Я ушел из отеля, сел в машину и поехал, не разбирая дороги, наугад, подальше оттуда. Я выехал за город и остановился у обочины дороги. Вышел из машины. Шел мелкий дождь. Досада была так сильна, что я бросил машину и пошел дальше пешком. Я шел, проклиная себя и Конрада, посылая его ко всем чертям и призывая на его голову гнев Божий в отместку за его презрение и все те унижения, которые мне довелось от него вытерпеть. В конце концов, меня остановила полиция. Спросив, не требуется ли мне помощь и не подвезти ли меня до города, они оглянули меня с таким подозрением, что я понял, когда они обнаружат мою машину, то вернутся назад, разыскивать меня.

— Там на дороге моя машина, — пояснил я офицеру.

— Что-то случилось? — поинтересовался он.

— Нет, я решил пройтись пешком.

— Отогнать ее? — предложил его напарник.

— Да, если это вас не затруднит, пригоните ее на B*** 12, к отелю.

— А ключи?

— Они на месте.

— Вы уверены, что вам не нужна помощь? — снова повторил он свой вопрос.

— Да, все в порядке, — мое лицо свидетельствовало обратное.

— Ну, желаю удачи.

— Спасибо.

Я побрел дальше. Уже светало, когда я дошел до пригородной гостиницы и снял номер, под именем Эрика Уайта. Почему именно оно пришло мне в голову, не знаю. Я повалился на кровать прямо в мокрой одежде и заснул. К счастью, и телефон и все документы остались в машине, но денег у меня с собой было достаточно, от Мела я хорошо усвоил одно золотое правило — никогда и нигде не забывать прихватить с собой наличность. Днем я пообедал в кафе неподалеку от гостиницы. Драма прошлой ночи уже не казалась мне такой уж непоправимой. Я решил подождать еще день, а затем вернуться, собрать все вещи и больше не встречаться с Конрадом никогда.

Два дня прошло в постоянных раздумьях о том, что же за изъян, что за червоточина была во мне, если я позволил ему превратить меня в такое дерьмо, и даже ни разу не попытался послать его к чертовой матери. На самом же деле самолюбие причиняло мне гораздо меньше страданий, чем сознание того, что я хотел его, я тоже хотел сделать с ним то же, что он проделывал со мной, чтобы заставить его почувствовать и понять то, наслаждение, которое испытывал я, и познать все, что испытывал он. Я действительно жаждал равенства, но не ради успокоения гордости, а ради полноты обладания и удовольствия. Его отказ дал мне понять, что его комплексы сильнее даже его страстей необузданных и безумных, и это он тщательно скрывал от самого себя. Я его ненавидел за то, что его властолюбие стояло между нами, как стена, через которую у меня не было никаких средств пробиться без поддержки и согласия с его стороны. Он требовал от меня, чтобы я был его партнером, а на деле видел во мне раба, вдруг переставшего подчиняться.

Мне опостылело сидеть в номере, я вышел погулять, пошел, куда глаза глядят, и натолкнулся на кинотеатр. Делать было нечего, и я купил билет и просидел в темном зале, так и не потрудившись вникнуть в происходившее на экране. Поужинать решил в гостинице. Но когда подходил к воротам, увидел знакомую фигуру в черном плаще. Мел двинулся ко мне. Я встал и продолжал стоять, пока он не подошел совсем близко.

— Поехали, — он кивнул в сторону, где оставил машину.

— Нет, — ответил я.

— Не упрямься, Гор, — приказал он.

— Я не поеду.

Я прошел мимо него в гостиницу, зашел в номер и заперся. Он поднялся за мной и начал долбить в дверь. Я не отзывался.

— Открывай, — услышал я его голос за дверью, — или я ее выломаю.

— Попробуй, — ответил я.

Я услышал выстрелы, замок ломался под напором, выдавливаемый снаружи, это был скандал и скандал серьезный, на шум, видимо, уже сбежались постояльцы из соседних комнат, портье и обслуга. Он начал выбивать дверь. Кто-то просил его остановиться. Через минуту дверь распахнулась, и он ввалился в номер. Он был не просто в ярости, но в том состоянии, которое внушало настоящий ужас, хорошо подавленном и готовом разразиться чем угодно, мне показалось, что он раздумывал над перспективой пристрелить меня тут же на месте.

— Идем, — сказал он таким тоном, что я понял, что спорить с ним сейчас уже верх бессмыслицы.

Я вышел из номера под любопытными взглядами кучки народа и пошел за ним. Внизу нас остановила полиция. Конрад объяснил им, что мне стало плохо и ему пришлось выбить дверь, чтобы оказать мне помощь, объяснение сочли достаточным и нас пропустили.

Я сел в машину. Полдороги до города он молчал, стиснув зубы и не глядя на меня. Я глядел вперед, в освещенную резким светом фар темноту и каждый раз при появлении встречных огней я ожидал столкновения, так небрежно он вел машину, не сворачивая и не уступая никому. Внезапно он затормозил. Взял меня за плечо и посмотрел мне в глаза:

— Здесь и сейчас, — сказал он.

Я понял, о чем он. Мы вышли из машины и направились в лес. В полной темноте он расстегнул и спустил брюки и прислонился к дереву. Я входил в него и отлично знал, какой силы боль он испытывал из-за своего чрезмерного напряжения, когда он саданул кулаком по стволу. Было ясно, что я первый и единственный, кому он позволил это. И я больше всего на свете хотел доставить ему удовольствие, сдерживая свое собственное возбуждение, я делал это так, что заставлял его, несмотря на его дьявольскую гордыню, стонать и хрипеть от каждого моего движения, и я поддался слишком сильному искушению и вышел, когда, я знал, он меньше всего хотел этого.

— Нет, Гор, нет, — сейчас он не требовал, он умолял, и я был без ума от его голоса, я выполнил его просьбу. Как только я водворил член обратно, мы оба кончили. Он развернулся и стиснул меня в объятиях. Я целовал его, но в глаза не смотрел, мне было не по себе от произошедшего, и одновременно я был безгранично счастлив. Счастлив не тем, что сломил его сопротивление, а тем, что он хотел этого и больше не считал нужным скрывать это от меня

— Больше не беги от меня, или я убью тебя, — предупредил он, прижимая мою голову к своей груди. Я прислушивался к его ровно, но с тяжелым стуком бьющему сердцу. Можно было не сомневаться, что со всей свойственной ему холодной страстью он, при моей очередной попытке избавиться от него, сделает, то, что обещает.

На подъезде к городу, я спросил его пригнали ли мою машину. Конрад посмотрел на меня насмешливо и ответил:

— Нет больше твоей машины.

Я не понял, серьезно ли он говорит, и что произошло.

— Какого черта, Мел, что случилось с машиной?

— Пожар был в отеле, — небрежно ответил он, — сгорело пять этажей и стоянка.

Это был явно недобрый знак. Мне не нравился тон, которым он сообщил эту новость.

— Ты это… — я не мог продолжить, чтобы не содрогнуться, — ты…

Он внезапно затормозил, выпустил руль и, схватив мою голову руками, так сжал, что я был уверен, что треснет череп, глаза ослепительно синие, полные безумия, ледяного и испепеляющего одновременно, уставились на меня:

— Я, — ответил он сквозь зубы, — Гор, я.

Он отпустил меня и отвернулся. Мне даже не нужно было расспрашивать его, как это ему удалось. Я мысленно поблагодарил небо за то, что хотя бы город уцелел.

— Куда же теперь? — спросил я.

— В «Аркадию».

Самый дорогой отель в городе, Мел не пожалел денег и заказал огромный двухместный номер. Войдя, он запер дверь на ключ. После всего, что я узнал, я был готов к чему угодно. Он налил выпить нам обоим. От спиртного стало немного легче. Я бы предпочел держаться от него подальше, если бы это было возможно, но теперь уже об этом не могло быть и речи. Я так и сидел, не снимая плаща, взяв у него сигару и следя за каждой переменой в его лице. Это было похоже на совместное заключение в камере с буйно помешанным. Он понял, что внушает мне страх, и ему это не нравилось.

— Перестань, — сказал он несвойственно мягким тоном, — давно пора было оставить эти выходки.

Это говорил мне он, называя мой побег выходкой, что же мне следовало сказать о том, что натворил он сам.

— Ты виноват, — продолжал он, опираясь на спинку кресла и наклоняясь надо мной, — ты это знаешь. Я тоже ублюдок, Гор, надо было уступить. Я ведь хотел тебя, что говорить, — он провел рукой по моей щеке, — когда ты ушел, я только об огне и подумал.

Его необычный тон и слова, которых я никак от него не ожидал услышать, ввергли меня в какое-то оцепенение. Он поднял меня с кресла, голова у меня шла кругом и было с чего. Но когда я увидел, с каким мучительным желанием он смотрит на меня, я обхватил его шею руками, чтобы удержаться на ногах. Я стоял, не шевелясь, пока он стягивал с меня джинсы, но когда он опустился на колени, и его язык прикоснулся к моему члену, я отступил назад, с этим было невозможно смириться, можно было перенести все, что угодно, его бешеную ярость, боль, любые пытки, но только не это, я не мог видеть, как он ломает себя, ради того, чтобы убедить меня в том, в чем я и так готов был не сомневаться ни на минуту.

— Ты не должен, не делай это, — я попытался поднять его, но он обхватил мои колени и привлек меня к себе.

— Не надо, — сказал он, — я хочу и ты хочешь.

Я закричал от отчаяния, от невозможности принять все это, чувствуя, что теряю рассудок, все, что я считал пределом и даже переходом за грань, после которого все-таки можно еще было оставаться самим собой, или хотя бы уверять себя, что это так, было только началом. Он прижимал губами конец, проводил языком по уздечке, заглатывал его под корень, настоящим адом было испытывать наслаждение, держа в руках его белокурую голову, и исступленно бороться с сознанием своего собственного ничтожества, я не стоил такой жертвы, и такого желания, его желания. Кончая, я чувствовал каждый его судорожный глоток, он не отпускал меня, пока все не прекратилось.

Он встал и, притянув меня к себе, поцеловал в губы. Я ощутил вкус своей спермы впервые в жизни, ни с одной женщиной в мире я не допустил бы этого опыта. Я вспомнил, с каким отвращением я удерживал Агнес от попыток сделать мне минет. Что же происходило со мной теперь, почему я готов был умереть ради того, чтобы этот человек всегда смотрел на меня так же, как сейчас. Его лицо, умиротворенное со спокойной улыбкой и излучавшими мягкое сияние глазами, было для меня всем и лучшим, о чем я мог только мечтать здесь

Я был уверен, что все испытания, позади и теперь какими бы отвратительными и противоестественными не казались наши отношения со стороны, они будут приносить нам обоим больше удовольствия, чем мучений. Мы уехали из Аркадии, остановились в «К***». Комфортно, но без вызова. Сейчас опасно привлекать к себе внимание, слишком хорошо идут дела. Мел не срывался долго. Я даже оценил насколько действительно полной становиться жизнь при условии, что ты делишь свое время между работой и близостью с человеком, который становиться для тебя таким же значимым, как и ты сам. Я и сейчас до конца убежден, что я не гомосексуалист. Я думал об этом день и ночь в первые недели после нашего столь близкого «знакомства». Я не могу припомнить ни одного эпизода своей биографии, ни одного момента своей жизни, когда я с вожделением посмотрел бы на мужчину. Более того, мне и в голову не приходила мысль об этом. Она даже мне была омерзительна. Как-то мы сидели в кафе университета с Андре, он был моим лучшим приятелем, и обещал стать настоящим профессионалом, в отличие от меня, всегда тяготившегося выбранной дорогой, как досадной ошибкой. Он сказал мне тогда, что ему заказали серию статей о гей-культуре, и что за заказ предложили деньги, о которых и он, и я и мечтать тогда не могли. Я спросил его, что он собирается делать. И он ответил что, наверное, возьмется за выполнение заказа. Я посмотрел на него так, что он начал немедленно оправдываться, уверяя меня, что делает это исключительно ради денег и что смысл работы журналиста и заключается в том, чтобы на все смотреть извне, не позволяя вовлечь себя в происходящее, будь то секс, политика или криминальные хроники. Я не согласился с ним и заметил, что с его талантом не следует опускаться до такой дряни, и говорил я совершенно искренне. Я спал тогда с Анджелой, и все было у нас в порядке, хотя я узнал впоследствии, что те ночи, которые я проводил один, она проводила в компании своего второго любовника. Не могу сказать, что я отнесся к этому спокойно, я выставил ее вон, когда ей пришлось в этом сознаться, и до сих пор считаю, что это в порядке вещей. То, что я снимал время от времени девочек в S*** вместе с Андре не значило в моем представлении, что я изменял ей. Я работал ради нее, я готов был пожертвовать ради нее образованием и карьерой, и это и была подлинная верность. Сейчас это, конечно, не имеет значения.

Андре написал свои статьи и получил гонорар. Они были блестящи, как и все, что он делал. У меня тогда не было и гроша. Я целыми днями сидел в редакции, выслушивая идиотские наставления Ханта, и переделывая по несколько раз один и тот же текст, пока он не превращался в наилучший образец околобульварной заметки. Тогда он отправлялся на верстку и я получал полдня свободного времени. Если и есть какой-либо вид самого чудовищного насилия, то это насилие интеллектуальное. Являясь домой, я не мог думать ни о чем, кроме того, что я сижу в дерьме и у меня нет никакой возможности из него выбраться, подняться хотя бы на ступень выше.

Андре пригласил меня в ресторан, и я отказался, но он настаивал. В конце концов он спросил меня, не считаю ли я для себя унизительным поужинать с ним на деньги заработанные таким образом. Мы разговорились о его статьях, и я понял, что за время работы над заказом его отношение к проблеме сильно переменилось, оно стало более либеральным и терпимым, он признался, что даже завел друзей в этой среде. Я слушал его и не понимал, что общего может быть у него с этими «друзьями».

Я придирчиво припоминал каждый более или менее значимый отрезок собственного существования, перемены в своем мировоззрении, вкусах, характере, насколько я способен был его оценить и не находил ничего, что хоть как-то предвещало бы то, что со мной случилось впоследствии. Я и сейчас ни за что не прикоснулся бы к мужчине. Что же сделал со мной Мел? Это было похоже на повесть Гимара «Авария», мне казалось, что через меня насквозь проходит железо, рассекая живую ткань и сдавливая и ломая кости.

И в конце концов я смирился, я принял это, как неотвратимое и правильное, и стал жить так, как этого хотел он, я стал его сообщником и спутником, разделяющим с ним все его заботы и согласным удовлетворять все его желания. И это больше напоминает преданность двух убийц друг другу, нежели известные мне и признанные обществом отношения между людьми.

Я сделаю над собой усилие, чтобы еще раз припомнить все, что произошло со мной за последние два месяца. В моем состоянии лучше было бы не возвращаться к прошлому, но я дал себе слово записывать все, что сочту важным.

Он пришел после встречи с С. Сделка не состоялась. Обычно он тут же начинал обсуждать со мной иные возможности достижения целей, и мы успешно приходили к какому-нибудь решению и, как правило, оно приносило удачу. Теперь же вероятность, что мы понесем убытки становиться реальностью. Конрад никогда не мирится с подобными вещами, хотя и знает, что они неизбежны в нашем деле. Он был угнетен случившимся, но не подавал вида. Еще больше он не мог мне простить того, что я сославшись на неотложные проблемы с акциями Redjio corporation не поехал с ним.

Он ушел ужинать без меня, хотя я и собирался присоединиться к нему, когда же он вернулся, то не сказал мне ни слова. Я понял, что надо следовать единственно верной тактике — вывести его из себя.

— Мел, я бы хотел, — начал я, — что-нибудь услышать, что именно он тебе сказал?

— Не имеет значения, — отрезал он.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Ничем.

Он сидел, а я стоял перед ним, не зная, что еще сказать, чтобы заставить его продолжить разговор. Он смотрел прямо перед собой, размышляя то ли над неудачной сделкой, то ли над моим предательством. Внезапно он встал и бросил на стол свой дипломат. Открыв его и, выбросив все бумаги, он нажал замок, и стенка раскрылась, я увидел, потайное отделение. Конрад был достаточно скрытен, я имел случай не раз в этом убедиться, но это обстоятельство меня озадачило. Он вынул футляр, небольшую коробку, и, достав из нее что-то, протянул мне на ладони. Я увидел гладкое кольцо из белого металла, с красными отблесками. Мне никогда не доводилось видеть подобные вещи, но я сразу понял его назначение.

— Зачем это? — спросил я его.

— Специальный сплав. Усиливает кровоснабжение. — он смотрел на меня внимательно и с некоторым беспокойством.

Я подумал, что это шутка, экстравагантная выходка, он был склонен к некоторым странностям, хотя я и не считал их чем-то из ряда вон выходящим. Но от этого уже веяло нездоровой потребностью в экспериментах. Я сказал ему об этом прямо и грубо, я не собирался позволять ему развлекаться со мной подобным образом.

— Это необходимо, Гор, — сказал он тоном врача, настаивающего на операции по жизненным показаниям.

Я тогда подумал, что он сумасшедший, маньяк и садист. Я требовал объяснить, зачем ему это понадобилось, но он покачал головой и, усмехнувшись сказал, чтобы я разделся и лег, ни о чем не спрашивая. Он снял с себя все, и надел кольцо на свой и без того уже стоявший член до самого основания. Я смотрел, на то как он продолжает увеличиваться в объеме и вытягивается, распрямляясь все больше и больше, казалось от приливающей крови он приобретал все более и более красный цвет, это было зрелище не для слабонервных. Кольцо действительно давало тот эффект, о котором он говорил. У меня голова закружилась от возбуждения и страха при взгляде на его лицо с едва заметной улыбкой, кривившей его жестко очерченный красивый рот.

— Нельзя терять времени, ложись, — велел он.

Меня раздирали самые противоречивые желания, но самым сильным из них было взять его в рот, я опустился на колени, придвинувшись к нему вплотную, но он схватил меня за плечи и, подняв на ноги, с перекошенным от ярости лицом толкнул на кровать, и, навалившись, на меня сжал мое горло:

— Раздевайся, я сказал, — прохрипел он, стискивая мое горло, так что я начал задыхаться. В эту минуту я подумал, что лучше бы мне дать ему сломать мне шею, чем вытерпеть все, что он мог сделать дальше. Он не дожидаясь больше, сам раздел меня и перевернув на живот, придавил к постели, я отчаянно сопротивлялся, но вырваться не мог, мне пришло в голову, что пора звать на помощь, но ужас, того, что меня застанут в таком положении, и все это станет достоянием чьих глаз, сдерживало меня так же крепко, как и его руки. Он лег сверху, и меня захлестнуло безумное желание принять его, я хотел его, я готов был терпеть. Он просунул мне руку и произнес:

— Грызи, но чтоб ни звука.

Я оцепенел от страха, это был не обычный страх боли, который у меня был редкостью, это был страх перед неизвестностью, я не понимал, зачем он делает это, и осознавал, что это не похоже на извращенную прихоть, слишком серьезно он требовал, не считаясь ни с чем. Когда он начал вгонять мне его, я испытал такую невыносимую боль, как будто это делалось раскаленным острием штыка, я вцепился зубами в его руку, мне показалось, что хрустнули суставы его пальцев, во рту появился солоноватый вкус, но боль продолжалась, и я продолжал раздирать ее. Что-то звериное безумное проснулось во мне, я бы убил его, если бы смог освободиться. Я кончал, не разбирая от наслаждения или от боли, как это порою случалось с подвергаемыми особенно изощренным пыткам. Красная пелена заволокла глаза, это было похоже на пламя, обступавшее, меня, вливавшееся в меня, но не сжигающее. Боли я больше не чувствовал, не думаю, что я терял сознание хотя бы на минуту, но я отчетливо слышал, то, что слышал:

— Зря, конечно, он обычно слишком спешит.

— Это не опасно, у нас всегда есть запасной выход — холокост.

— На крайний случай, только на крайний случай, не надо чрезмерно усердствовать, выполняйте свои прямые обязанности.

Я открыл глаза и увидел, что Мел сидит на краю постели, а я лежу на спине, не известно как я успел перевернуться. Он погладил меня по плечу:

— Интересно было?

Я решил, что он издевается надо мной, и меня охватила досада, зло. Я готов был подчиниться любой его просьбе, выполнить все, что он захочет, но он хотел только одного — превратить меня в послушный объект для своих извращенных опытов. Он позвонил и заказал ужин в номер на двоих.

— Зачем ты это делаешь? — я не выдержал и не скрывал своего раздражения, — тебе что мало того, что я и так с тобой, живу в одном номере, сплю, ем, даю трахать себя, занимаюсь твоими делами, или ты думаешь, что я сам дерьмо, извращенец, которому это нравится. Я только для тебя на это пошел.

— Заткнись, хватит ныть, — ответил он, спокойно одеваясь и держа в зубах сигару. По его виду было заметно, что он и знать ничего не желает больше.

Доставили ужин, и он сел есть с полным равнодушием. Я тоже встал и сел напротив него, как был голый, мне было все равно. Он ел с отменным аппетитом, а мне кусок в горло не лез. Он взглянул на меня и усмехнулся. Его ничем невозможно было смутить.

— Ешь, — коротко вел он.

Я взял руками кусок мяса и налил себе вина. Видимо, я уже опустился достаточно, чтобы не соблюдать уже никаких норм. Мел не реагировал. Иногда он впадал в ярость мгновенно, но временами его невозможно было задеть ничем. Я начал разрывать мясо зубами и тут посмотрел на его левую руку, которую он держал ее под столом.

— Дай руку, — попросил я его. Он посмотрел на меня мрачно, но руку протянул. Кисть была довольно сильно изуродована. Мне сделалось чудовищно стыдно.

— Ничего, заживет, — ответил он, заметив мой взгляд.

— Надо промыть, — предложил я.

— К черту, не лезь.

Он продолжил свой ужин, пока не доел все, что было, и не допил бутылку. Затем он запер дверь на ключ и стал разбирать бумаги, выброшенные из дипломата. Я ушел в смежную комнату, мне невыносимо было смотреть, как он спокойно размышляет над проблемами, никак не связанными с нами обоими. А он отсекал в своем сознании все, когда начинал работать. Что-то надломилось во мне, не стремительно, причиняя разрушения, а медленно рассыпалось в прах, растаяло, и мне не на что было больше опереться. Я ушел в смежную комнату и лег на пол, мне хотелось рыдать, но я не знал как, не умел этого делать. Вместо этого я бессмысленно смотрел в потолок. Не знаю, сколько времени прошло, мне было все равно, я не думал ни о чем, ни о Конраде, ни о моей жизни, ни о том, что буду делать дальше. У меня не было никакого желания шевелиться. Он вошел и наклонился ко мне.

— Пошли спать, завтра в десять встреча с Милфордом, — сказал он.

Я ничего не ответил.

— Хватит, Гор, ломать комедию, — настаивал он, но я не ломал комедию, я не хотел подниматься, не мог, я хотел, чтобы он оставил меня в покое. Он попробовал меня поднять, я отстранил его руки и попросил его уйти.

Он вышел и вернулся, положив мне подушку под голову и накинув на меня одеяло. Я пролежал всю ночь, не заснув ни на минуту, меня ничего не тревожило, мне все было безразлично, я сам не понимал, что происходит. Утром он вошел и сказал, чтобы я собирался. Я не пошевелился. Мел опустился на пол рядом и посмотрел мне в лицо.

— Будешь хандрить, Гор? Что за бабские капризы у тебя начались, я не собираюсь с тобой возиться, не хочешь работать убирайся к чертовой матери, — он поднялся и ушел. Вероятно, он уехал. Милфорда он пропустить не мог, он был слишком алчен до возможности сорвать банк. Я пролежал весь день, я не мог заставить себя встать, горничная, пришедшая убирать номер и обнаружившая меня, извинилась и тут же удалилась. Но меня это не трогало. Я вспомнил об отце, я не звонил ему две недели. А он не желая надоедать мне никогда не пытался звонить в офис. Прошел целый день, Мел вернулся и, увидев всю ту же картину, усмехнулся, я даже не пробовал объяснять ему, что ничего не соображаю, когда он начал мне азартно излагать, как ему удалось обставить Милфорда, он надеялся заработать очередную круглую сумму и полагал, что меня это не могло не интересовать. Но мне было все равно, я слушал его голос, как сквозь сон, ничего не понимая.

— Да, что с тобой, черт подери, — он сел рядом на пол, и обнял меня за плечи, — заболел ты, что ли?

Я не знал, заболел я или нет, я просто ничего не хотел больше ни слышать, ни делать. Вообще ничего. Я не чувствовал потребности ни в еде, ни в присутствии рядом кого бы то ни было, это была не усталость и не истощение, мне было плевать на все.

— Ну, давай, говори, что стряслось, ты что-то скрываешь, что с отцом что-нибудь? — он требовал, чтобы я нашел ему хоть какую-нибудь разумную причину моего состояния, но ее не было. — Ты ничего не ел, вставай поедем ужинать, это не дело.

Он попытался заставить меня встать. Но я не испытывал ни малейшей потребности в движении, я хотел только лежать и больше ничего.

— Тьфу, черт, — он выругался со свойственной ему откровенностью и поднял меня на руки. Отнес меня на кровать и положил.

— Выпить хочешь? — он налил вина и поднес мне, — да, что ты, как баран, на меня уставился. — его глаза, в которые я теперь смотрел совершенно равнодушно, потемнели. — Понимаю, это ты после вчерашнего так одурел. Ну, я погорячился, но по-другому ничего не вышло бы. Ты должен был это понять.

Я молчал. Мне хотелось, чтобы он замолчал, заткнулся и перестал терзать мой мозг.

Это длилось месяц. Каждый день был похож на предыдущий и последующий. Мел поначалу все пытался меня расшевелить, но когда убедился, что я действительно ничего не соображаю, отвез меня в клинику в W***. Я плохо помню, что происходило там, врач, задавший мне только один вопрос, как я себя чувствую, не вызывал у меня никакого раздражения. Я слушал, как он говорил Мелу о депрессии и опасности суицида, и уверял его, что меня нужно оставить в клинике. Конрад был сам не свой, требовал, чтобы мне назначили лечение, какое угодно, только бы вывели меня из этого оцепенения. Я был безразличен ко всему. Ему пришлось меня оставить. Но он являлся каждый вечер и пробовал беседовать со мной. Я полагал, что, в конце концов, он меня оставит, я его не мог осудить за это, и мне самому этого хотелось, у него не было времени возиться со мной, да он и не принадлежал к тому типу людей, которые испытывают положительные эмоции при общении с больными. Как-то раз он не приехал. Мне сказали, что он просил мне передать, что он обязательно навестит меня завтра. Я подумал: «Наконец-то, больше его нет».

Но он появился вечером следующего дня. Повел меня на прогулку, постоянно курил и рассказывал мне о делах, при этом он все время говорил «мы теперь и мы будем». Я молча шел рядом и кивал. Затем он сказал мне, что встречался с моим отцом. Что с ним все в порядке, и он сказал ему, что я сейчас работаю в Бристоле по контракту. Он ждал, что я отреагирую хотя бы на эту новость, но мне было все равно, если бы он сообщил мне, что отец умер, я бы так же не испытал ничего. Мы шли по аллее, была жара, Мел был в черной рубашке и черных брюках, я старался не смотреть на него, чтобы не чувствовать, как я проваливаюсь все глубже в небытие, в то, что я как потом узнал, являлось синдромом абсанса, последней стадией заболевания, когда наступает вытормаживание основных функций мозга. Помню, что он свернул в тенистую часть парка, и я пошел за ним, и вдруг, внезапно развернувшись ко мне, сжал меня в объятиях. Я смотрел в его голубые глаза и не понимал, что ему еще нужно, я не испытывал ни возбуждения, ни желания, и, что хочет он, мне было безразлично. Он обращался ко мне, что-то просил, умолял, звал меня и тряс за плечи, я силился уловить хотя бы одно слово, но ничего не мог связать между собой, мое сознание отторгало все раздражители.

— Сколько можно, я люблю тебя, Гор, ты слышишь, я люблю, все, что ты захочешь, только оставайся со мной, только со мной, мы поедем, куда захочешь, не работай, не делай ничего, я буду всем заниматься один, от тебя ничего не потребуется, но только не оставляй меня, ты мне дороже всех на свете, я погубил твою жизнь, я заставил тебя страдать, я знаю, я негодяй, но я тебя люблю, я никогда не хотел тебе говорить об этом, ты слышишь, Гор.

Я слышал его, и улыбался, я смотрел на него, и мне было страшно и приятно осознавать, что вот этот человек стал для меня всем, и я стал для него последней чертой, последней и единственной. Он целовал меня с исступлением, прижимая к себе, отчаянно и без всякого стеснения. Доктор Карвер, смотрел на нас, стоя на дороге, и тут же окликнул Мела. Он подошел к нему, и я уловил только одну фразу, сказанную весьма резким тоном:

— Я вынужден буду запретить вам посещения, господин Конрад, вы можете усугубить его состояние…

Конрад слушал молча, но не возражал. После этого я не видел его неделю, только два раза разговаривал по телефону. Мне становилось лучше, я начал постепенно заставлять себя вслушиваться в то, что говорил Карвер, и пытаться читать. Сперва, мне это давалось с трудом, я пытался припомнить все, что было связано с работой, но мысли путались. Но прострация закончилась. Когда мы снова увиделись, я разговаривал с ним, с интересом спрашивая о делах, и попросил еще раз встретиться с отцом и передать ему письмо, в котором объяснял, что из-за работы не имею возможности приехать, и поздравлял его с днем рождения. Через полторы недели я вышел из клиники. Не могу сказать, что я пришел в себя полностью, но голова у меня работала теперь немного получше.

Мы поселились за городом в доме, снятом Конрадом, он уговорил меня съездить пару раз в гости к его шурину. Его сестра смотрела на меня так, словно я был ей омерзителен до глубины души, я боялся, что произойдет стычка между ней и братом. Но все обошлось пока.

Мел спит, хотя время уже близится к часу, а я сижу у стола в его халате и с бессмысленной радостью рассматриваю золотистый и синий день з