Земля под ее ногами

Нет здесь никаких привидений, но Вина и Ормус тут не единственные гости. Здесь обитает еще одна пара «голубков»: режиссер арт-хаусного кино Отто Уинг и его молодая жена, длинная, липкая нордическая красавица по имени Ифредис; она обожает бежать голышом по полуночной лужайке в сторону озера Чикасога и нырять в его черную и холодную воду, вместе с устремленным ей в вдогонку, увенчанным очками, ученым и равно голым телом ее мужа, орущего «An die Freude» [211], когда вода доходит до гениталий. «Радость, — визжит Уинг по-немецки. — Радость, о прекрасная искра Божия, дщерь элизийская!»

Повсюду слышны стоны и вскрикивания. Уинг и Ифредис не могут насытиться друг другом и трахаются неустанно, где бы и когда бы ни снизошло на них вдохновение, а оно не покидает их нигде и никогда. Ормус и Вина снова и снова становятся свидетелями проявления их страсти: в многочисленных гостиных особняка, на веранде, выходящей на озеро, на бильярдном столе, теннисном корте, на палубе.

«Что за люди! — говорит слегка ошарашенная Вина. — На их фоне мы просто девственники».

Когда Уинг и Ифредис не вопят и не трахаются, они спят или поглощают неимоверное количество сыра и апельсинового сока. (Оказывается, им поставляют продукты отдельно, и обычно они обходят стороной роскошные банкеты кухонного Сингха. Весь необходимый им пыл и жар они генерируют без его кулинарной помощи.)

Беседы их, если это можно так назвать, касаются главным образом Иисуса Христа. Ифредис, девушка неуемной энергии, ничего не таит. Она предается вере так же открыто и страстно, как нырянию в черные воды и громким любовным утехам. Быстро нащупав слабое место, колебания язычника, она следует за Ормусом в горячую ванну в бассейне и начинает допрос, — из ее широко раскрытых голубых глаз сочится Жалостливое недоумение:

— Итак, неужели это правда, что у тебя бога совсем нет?

— Думаю, правда, — отвечает Ормус, не испытывающий особого желания обсуждать с нею свои видения.

Следует долгое скорбное молчание, наконец Ормус понимает, что от него ожидают взаимного интереса:

— А, да, — бормочет он. — Э-э, а как насчет вас?

Ифредис издает долгий оргастический стон.

— У-у-у, — мурлычет она, — я просто люблю Христа Иисуса.

Подходит Уинг; прислонившись к ванне, он целует ее, долго, как будто пьет из источника, затем отрывается от ее рта, чтобы поделиться своими мыслями:

— Обожаю в этой женщине ее прямоту. Отсутствие иронии. Именно в наше время важно избегать иронии. Настала пора говорить прямо, чтобы исключить непонимание. Самое главное — ни при каких обстоятельствах не допускать непонимания.

Невеста тянет его за рукав.

— Отто, — состроив обиженную гримасу, умоляет она, — Отто, я хочу посидеть на твоей руке.

Подобно Афродите, выходит она из пены, и оба уносятся прочь.

— Она не очень хорошо говорит по-английски, — бросает через плечо Ормусу удаляющийся Отто. — Чтобы избежать непонимания, мне следует пояснить, что ее нынешний словарный запас еще невелик и она то и дело путает названия конечностей.

Человек, склонный к паранойе (а мы живем в параноидальное время), мог бы предположить, что Юл Сингх тщательно срежиссировал этот длинный уик-энд: слепой кукловод дергает гостей за ниточки, даже будучи на Парк-авеню, так же, как похожий на Господа Джордж Бернард Шоу на облаке манипулирует своими марионетками Хиггинсом и Элизой на конверте первой грамзаписи мюзикла «Моя прекрасная леди».

Каждая мелочь из жизни в Темп-Харбор так или иначе доказывает, что влияние его владетеля простирается очень далеко. Даже в его отсутствие. Крутой Юл — хозяин, чье незримое присутствие ощутимо постоянно. Его телефонные звонки гостям и персоналу неожиданны и часты, все тщательно продумано: вегетарианское меню для Вины, доктор — на случай внезапного ухудшения здоровья Ормуса. Обстановка дома — любопытная смесь европейского хорошего вкуса и дерзкой индо-американской показухи: вывезенные из Франции антикварные стулья эпохи Людовика Пятнадцатого, заново обтянутые зеленовато-голубым шелком с монограммой ЮСЛ. Эта монограмма (означающая Юл Сингх Лахори, его полное имя, которым он пользуется очень редко) везде: ее можно видеть на большей части мебели, на специально изготовленных для этого дома сигарах и сигаретах, на серебряных запонках, преподнесенных гостям-мужчинам в качестве подарка домоправительницей Клеей Сингх, и даже на каждом квадратике фирменной многослойной туалетной бумаги, также на презервативах, гигиенических салфетках и тампонах в его / ее ванных комнатах, наличествующих во всех апартаментах для гостей. Стены увешаны золотыми и платиновыми дисками в рамочках, а также портретами великого человека, имеющего заметное сходство с актером Винсентом Прайсом. Лощеный ночной принц, вышедший из самых низов, и его аристократически бледная и бесконечно страдающая французская жена Мари-Пьер д'Ильер. «Которая, должен вам признаться, является моим символом, идеалом, моей бесконечной усладой, потому что, когда я касаюсь ее губ, я вспоминаю обо всем, что важно в этой жизни, — откровенничает Юл Сингх с Ормусом по телефону. — Хорошо, теперь ты хочешь спросить о моих — и не притворяйся, что ты не знаешь о них, — внешне противоречивых и чрезвычайно публичных связях с так называемыми молодыми красотками», — продолжает он. Даже по телефону Ормус видит знаменитую обезоруживающую ухмылку Юла, видит, как тот беспомощно разводит руками. «Увы, — признается ничуть не смущенный Юл: приобретенная американская откровенность вытесняет его природную индийскую скрытность, — память — это великая вещь, кроме того, она обладает значительным эротическим потенциалом, о чем, между прочим, строго говоря, тебе знать совсем не обязательно, это дело личное, касается только меня и моей супруги, и тем не менее, как я уже сказал, воспоминания — это самое главное, но иногда, наоборот, лучше обо всем забыть».

Юл — безжалостный провидец, аморальный интриган. Эта пара убедительных варгасовских карикатур на них самих — Уинг и Ифредис, этот холодный душ, направленный на возродившуюся великую страсть Ормуса и Вины, — не было ли все это частью его более грандиозного плана? «Счастье оставляет лист белым», — сказал Монтерлан [212], а Юл Сингх человек образованный и, несмотря на все его низкопробное позерство, способен внять мудрому совету. Голубки воркуют, а работа стоит. Почему бы слегка не нарушить эту райскую идиллию?

А весь этот бред про Иисуса? Лишь добавляет соусу пикантности.

Не написаны ли эти диалоги и не срежиссировано ли действие заранее? Не актерыли это?

Вдумайтесь поглубже в эпизод с Темп-Харбор, и возникнут новые ассоциации. ЮСЛ — вечный волокита, который, тем не менее, любит, уважает и никогда не покинет свою восхитительную и явно покладистую жену. В Вине он, возможно, уже распознал сексуальную авантюристку, такую же, как он сам, — женщину, ищущую якорь, твердую почву под ногами, откуда можно будет совершать вылазки в неизведанное. Интуиция подсказывает Юлу Сингху, что Ормус снова должен стать этим якорем, недвижным центром ее крутящегося колеса. Если он — камень, rock, она может привести его в движение, roll. Это будет подпитывать его музыку и ее пение, ибо искусство рождается в тайне, в тишине и спокойствии, в то время как поющему голосу нужен простор для полета и восторги толпы. Слепые глаза провидца Юла Сингха прозревают миры будущего, позволяют ему делать на них высокие ставки, а иногда даже воплощать их в действительность. Вот что он видит: гений Ормуса и Вины, их способность реализовать то, чем они владеют, зависит от порождения и постоянного поддержания неких разновидностей боли. Жгучей боли вечного бродяги и ноющей боли покинутого им.

Уинг и Ифредис не испытывают потребности ни в сне, ни в пище, если не считать этого загадочного сыра. Их застают трахающимися на кухонном столе и под ковром в гостиной. Их вопли и визги становятся всё громче, всё продолжительнее и, в каком-то смысле, час от часу все менее похожими на человеческие. Вина и Ормус чувствуют, что их загнали, что их засасывает болото этой порнографической оперетты. Их сделали временно не способными — не на само желание, но на его физическое (и музыкальное) выражение. Подобно паре старых дев, они потягивают напитки на самой удаленной террасе Темп-Харбор — и осуждают.