Аномальная зона

– А чё делать-то? Так уж масть легла…

– Ну, ладно, гуляй пока, – кивнул надзирателям Иванюта. – Давай последнего, кто там третий у вас?

Этот заключённый оказался приятной, совсем не блатной наружности. Высокий, светловолосый, голубоглазый, он стоял перед тюремщиками независимо, глядя поверх их голов, сжимая кепку в сильных руках.

– Э-308, из новичков, – отрекомендовал его членам трибунала оперативник.

Иванюта впился в зека пронзительным взглядом.

– Чуял я, парень, что будут с тобой проблемы, – прорычал подполковник. – Без году неделя, как на зону поднялся, и уже права здесь качаешь?!

– Нет, щас прям перед тобой на колени встану, гнида тюремная, – улыбнулся, блеснув зубами, арестант. – Устроили тут цирк на льду. Плевал я на вас и на ваш лагерь. Не запугаете!

– А я не пугаю, – пожал плечами Иванюта. – За категорический отказ от работы наказание у нас одно – пуля в лоб.

– Всех не расстреляете! – гордо вскинулся зек.

– Понадобится – всех в расход пустим, – подтвердил режимник и, оглядев коллег по трибуналу, поинтересовался: – Всё ясно?

А потом махнул рукой вохровцам: – Этого увести!

– Ну, всё, – с облегчением выдохнул начальник оперчасти и, пошарив в кармане кителя, достал пачку сигарет «Кэмел». – Угощайтесь.

– Вражеские куришь? – усмехнулся Иванюта и первый потянулся за сигаретой. – И где ты такие надыбал?

– По оперативным каналам достал, – не без гордости потряс пачкой Выводёров. – Связник с воли принёс…

Марципанов-младший с удовольствием запыхтел сигареткой, ощущая забытый почти запах и вкус американского табака. Подполковник тоже курил с наслаждением, а потом спросил вдруг правозащитника, прищурив правый глаз от едкого дыма:

– А что, товарищ помзамполита, не желаешь ли выступить в роли господа Бога?

– Это как? – поперхнулся от неожиданности Эдуард Аркадьевич.

– Просто. Есть два зека. Один блатной, другой – бузотёр этот, последний. Он из морячков. Занесли его черти в тайгу, а наши и прихватили. Кого скажешь – того и шлёпнем. Тебе решать.

Марципанов-младший заёрзал:

– Да я, честно говоря, не определился ещё… Не разобрался в тонкостях дела…

Иванюта посмотрел ему в глаза – пристально, пронзительно-яростно:

– Ты, капитан, не крути. Погоны надел с четырьмя звёздочками – во всём разбираться должен. – И добавил со скрытой угрозой: – Мы ведь за уклонение от работы, за саботаж не только зеков наказать можем…

– Блондина, – быстро нашёлся Эдуард Аркадьевич. – Этого… последнего, морячка. Мне он кажется неисправимым и наиболее опасным.

Иванюта вдруг рассмеялся заливисто, от души, и хлопнул его по плечу.

– Правильно, молодец. В точку попал. Сразу видно – наш человек, чекистских кровей! – А потом приказал надзирателям: – Первого… мастырщика, и последнего, морячка, в расход. Расстрельную команду сюда! А блатного…

– Д-241, – подсказал опер.

– А блатного – в шахту, – и обернувшись в Марципанову, предложил: – Сейчас пообедаем, а после четырнадцати ноль-ноль приступим к исполнению приговора. Дело привычное. Привяжем жуликов к столбу, пиф-паф, и вся недолга!

7

С тех пор Иванюта стал приветливее с Марципановым-младшим, принял его за своего, включил в стаю. Эдуард Аркадьевич, изгнав из памяти тошнотворные подробности первого в своей жизни настоящего расстрела, на котором ему довелось присутствовать, вскоре тоже убедился, что режимник – в сущности неплохой человек. Весёлый, хлебосольный, не такой идейно-занудливый, как Ку-клуц-клан.

Если вольный посёлок бывший правозащитник знал уже хорошо, исходил вдоль и поперёк по шатким, пружинящим под ногой дощатым тротуарам немногочисленные улочки с несколькими десятками рубленых домов, с огородами и палисадниками, коровами и поросятами на заваленных сеном и навозом подворьях, то на некоторые участки режимной зоны требовался особый пропуск, которого у него не было. А присутствие Иванюты открывало доступ на самые секретные объекты, которых оказалось немало в лагере.

Как-то раз он проходил с подполковником мимо неприметной избушки, расположенной на краю посёлка. За невысоким забором высились непонятного назначения сооружения, вроде спутниковых антенн, от которых шёл негромкий, но слышимый явно гул, будто мощные электротрансформаторы работали непрерывно.

– Это пункт связи? – поинтересовался Эдуард Аркадьевич. – Может, от вас по мобильному телефону на Большую землю позвонить можно?

Иванюта не без гордости покосился на гудящий объект.

– А ты, капитан, задумывался когда-нибудь, почему наш лагерь до сих пор не обнаружили?

– Ну… тайга непроходимая, болота… кому охота в эту глухомань лезть…

– Я об аэросъёмке говорю. Самолёты да вертолёты над нами частенько летают. С одного из них, дело прошлое, и ты к нам спланировал. Видел ты, пока в небесах болтался, что-нибудь на земле? Постройки, забор с колючей проволокой, дорогу железную, просеки?

– Н-нет… – растерянно пожал плечами Марципанов-внук. – Мы ещё… Ну, с приятелями моими, песню в вертолёте пели. Про зелёное море тайги. Ничего, кроме деревьев, внизу я не видел.

– Вот, – с удовлетворением кивнул Иванюта. – И никто не увидит. Ни из-под облаков, ни из космоса. Наука! Ты про такую штуку – голографию, слыхал?

– Э-э… в общих чертах.

– Так вот, сидел в нашем лагере один вредитель. Это ещё в прежние времена было, сразу после войны, мне отец рассказывал. Тот вредитель инженером был. И сконструировал, собака, установку для маскировки военных аэродромов с воздуха, чтоб, значит, противник наши самолёты на земле разглядеть сверху и разбомбить не мог. Путём проецирования в небо изображения окрестных пейзажей. Летит, к примеру, фашист, а под ним всё поля пустые или леса. А проплешинку, на которой аэродром, и не видит – её картинка окрестностей, развёрнутая над поверхностью земли, как на экране, скрывает. Причём изображение натуральное, э-э…

– Трёхмерное, – подсказал Эдуард Аркадьевич.

– Ну да. Короче, маскировка. Изобрести-то он изобрёл, да во время демонстрации установки комиссии из наркомата обороны что-то в ней не заладилось. Короче, впаяли ему срок, и сюда. А как пошла вся эта канитель с разоблачением культа личности, дедушка твой, полковник Марципанов, и смекнул, как то изобретение применить, чтобы лагерь наш от взглядов сверху прикрыть. С тех пор все, кто над нами летит, изображение таёжного ландшафта видят. А нас – хрен…

– И что с инженером тем гениальным стало? – полюбопытствовал бывший правозащитник.

– Помер здесь, в лагере, – ответил равнодушно режимник. – Но успел смену себе обучить. Сколько лет гудит прибор без сучка и задоринки… Да, ещё этот зек смог установку от комаров и гнуса изобрести. Она их ультразвуком отпугивает. Врубишь – и через пару часов ни одной козявки на несколько километров в округе. Иначе эти твари у нас бы здесь, на болотах, всю кровь выпили…

С Иванютой было приятно раздавить вечерком бутылочку-другую местной кедровки, или настоящей, доставленной тайными тропами с Большой земли, водки.

– Главное в нашем деле – надзор и контроль, – охотно поучал он Марципанова-младшего основам тюремного ремесла. – Зек, он ведь в отличие от охранника, не только в служебное время, а днём и ночью, двадцать четыре часа в сутки, о побеге из-под стражи думает. Поэтому и фантазии на это дело у нашего спецконтингента неистощимы. Уж чего я только за тридцать лет службы ни повидал! И подкопы, и тараны основных заграждений, и побеги глупые совсем, на рывок. На воздушном шаре улететь зеки пытались, на планере. На вертолёте из бензопилы сконструированном. Однажды катапульту на промзоне смастерили и запулили фраера через забор…

– И как? – весело поинтересовался Эдуард Аркадьевич.

– В сосну врезался, брюхо распорол о сучок. Так и висел, падла, на собственных кишках, пока его чекисты с веток не сняли.

– А удачные побеги были?

– Случались. Хоть и охраняем мы каторжан и на земле, и в небе, и под землей, а всё равно примерно раз в пять лет какой-нибудь жулик, а то и целая группа за периметр прорываются. Чаще всего – на производственных объектах. Там и надзор помягче, и охрана малочисленная, и заграждения похлипче. А на лесоповале так их и вовсе нет. Вот и бегут, суки, заломив рога. Но ни одна падла пока не ушла. Пару раз, бывало, что чуть ли не по месяцу побегушников по тайге отлавливали, но всех, в конце концов, доставали.