Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства

Бывает, мне помогают. Раз года в три. И имя того, кто сделал это бескорыстней прочих, внука сербского партизана весны 1941-го, я ещё прославлю (пока рано, а то будут у него неприятности).

Одни обстоятельства знакомства чего стоят.

Работала наша бригада в тот вечер в одном банке, меня послали в подвал, свет в дальней комнатке ещё не провели, стою на коленях, кручу провода на ощупь. Параллельно с нами, сетевиками-компьютерщиками, в банке работали отделочники из Югославии. Приехал исполнительный директор их фирмы, стал обходить объект. Забрался даже в подвал. Увидел меня в полутьме, остановился, — не знаю, во мне ли что разглядел, в ситуации ли, в том и другом вместе, — но не поленился подняться наверх и принести фонарик посветить. Ну, скажите, обычный стандартный начальник-исполнитель до этого допёр бы? Тем более ради человека из другой фирмы, рабочего? Видеть могут только обладатели Тайного Знания, хотя оно может и не быть выведено на логический уровень.

Понятно, все живы: и сербские партизаны весны 1941-го, и двадцать восемь панфиловцев, и тот партизанский отряд из научных работников, и даже Пилат жив, причём, судя по всему, не в одном экземпляре.

Определённей всех авторов Нового Завета писали лишь двое — Павел и Иоанн.

Причём Иоанн, похоже, ненамного обогнал остальных субъевангелистов.

Иоанн высказался, лишь когда обрёл экономическую и пространственную независимость от Петра. Всю жизнь Иоанн помалкивал, не переча порядкам, установленным Петром, и пользовался деньгами от иерархии, а высказаться отважился лишь в старости — да и то в полузашифрованном виде.

Павел, единственный, наверное, из апостолов, который не поленился материально от Петра не зависеть — шил палатки — и тем обходился. Павел, хотя его порой и гнали «христиане» (о дружбе Петра с Павлом мы узнаём из того самого фальшивого Второго послания Петра), ходил по общинам Церкви, стараясь держаться подальше от Петра, только раз пути их пересеклись в Антиохии. По понятным причинам безопасности Павел в своих Посланиях умалчивал об инициаторах гонений на него в Церкви — и продолжал ходить по общинам.

А Пилат не стал мараться в церковных дрязгах, плюнул (слюной) и, руководствуясь Тайным Знанием, выбрал для себя самое лучшее.

глава девятнадцатая

Парадоксы самоощущений в семье префекта-прокуратора

Эта глава «Комментариев» написана исключительно по настоянию редактора. Он полагает, что недоброжелатели того взгляда на жизнь, который привёл к появлению «КАТАРСИСов», не имея логического основания опровергнуть базовые духовно-психологические идеи «Понтия Пилата» по существу, попытаются их опорочить или умалить косвенно, эмоционально—«защитой» «исторических» деталей. В частности, могут взяться опровергать то, что Понтий Пилат был настоящим наместником — ведь в целом ряде справочников говорится, что Иудеей всегда управляли прокураторы (в большинстве провинций Римской империи эта должность была узко экономической и потому на неё назначали выходцев из всаднического сословия). Нападки хулителей, убедительных психоэнергетически, возможно, как опасается редактор, могут запутать даже некоторых избранных, если не будет специального с моей стороны разъяснения причины, по которой Пилат в романе, вопреки многим справочникам, назван не прокуратором, не префектом, а именно наместником.

В самом деле, существует несколько смысловых уровней слова «наместник». В котором из них оно употребляется в «Понтии Пилате»?

О Пилате мы знаем, в сущности, лишь из четырёх письменных источников:

— Нового завета (автор Протоевангелия — современник и свидетель Распятия);

— Иосифа Флавия (автор — еврей, отделённый от Распятия несколькими поколениями);

— Филона Александрийского (еврей, современник, но жил далеко от Палестины и лично Пилата не видел);

— Евсевия (официальный церковный историк, 360–440, то есть родился он спустя несколько десятилетий после того, как некрещёный жрец Всепобеждающего Солнца Константин насильственно ввёл христианство как государственную религию Рима; иными словами, вполне и непременно толпарь-исполнитель).

Главный для современных иерархобогословов авторитет — Иосиф Флавий — был непосредственным участником Иудейской войны 66–70 гг. — сначала на стороне соплеменников, а после ряда их поражений — на стороне римлян.

Надо заметить, что редактор был человеком начитанным и очень умело указывал в своей речи на древних историков, например, на знаменитого Филона Александрийского, на блестяще образованного Иосифа Флавия, никогда ни словом не упоминавших о существовании Иисуса. Обнаруживая солидную эрудицию, Михаил Александрович сообщил поэту, между прочим, и о том, что то место в пятнадцатой книге, в главе 44-й знаменитых Тацитовых «Анналов», где говорится о казни Иисуса, — есть не что иное, как позднейшая поддельная вставка.

М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Глава 1 («Никогда не разговаривайте с неизвестными»)

В общем-то, нет ровным счётом ничего удивительного в том, что не только текст Евангелия дошёл до нас в испорченных переписчиками копиях, но и «исторические свидетельства» тоже. Разница в том, что списков Евангелия много, тип вносимых повреждений можно установить — переписчики не только пропускали строки и даже целые абзацы, но и вставляли собственные комментарии, порой загоняли в текст даже чьи-то (начальника?) на полях заметки — и, пользуясь методом экстраполяции, можно порассуждать, какие слова в первоначальных рукописях были возможны, а какие нет.

В случае же с книгами Иосифа Флавия всё много хуже.

Иосиф Флавий не только стал материалом для нужд государственной «христианской» религии, что неминуемо вело к искажению его текстов, но и путался сам. В частности, путался в определении того, которое из событий важно, а которое малозначительно. С одной стороны, Иосиф Флавий не заметил такого события, как Распятие, с другой — римские историки, перечисляя войны, только в данный год для Рима значимые, не заметили Иудейскую войну, которую он представляет так:

Иудейская война с римлянами, превосходящая не только нами пережитые, но почти все известные в истории войны…

И.Флавий. Иудейская война. Предисловие.

Издеваться над образом мышления Иосифа Флавия можно было бы долго, но мы исследуем не образ мыслей еврея-предателя, обычного конъюнктурщика-подхалима, инструмент для формирования воззрений иерархохристиан, а особенности обстоятельств внутренней жизни Понтия Пилата. Иосифа же Флавия вспомнили только по той причине, что он среди исказителей смысла Евангелия считается важным «источником» ещё и потому, что в его тексте достаточно много говорится о Понтии Пилате.

Подобные исправления вносили во все времена, во всех культурах, при каждом правителе-реформаторе, а в той или иной степени реформаторы они все. Различия разве в материале: во времена Аменхотепа IV имена срубали с гранитных плит и на освободившемся месте вырубали новые, а во времена Сталина — лица на архивных фотографиях зачерняли или весь документ полностью уничтожали. Но те и другие исправляли прежде всего имена.

Единственный значимый для евангельского повествования персонаж, упоминаемый в подправленной рукописи Иосифа Флавия, — Понтий Пилат. Он для иерархического ума не простой персонаж, при котором произошло Распятие, а точка приложения ненависти. Именно поэтому он, а не император Тиберий, вошёл в основополагающий документ — Никейско-Константинопольский символ веры: «пострадал при Понтии Пилате»…

Умом впечатлительным Пилат в контексте символа веры воспринимается как источник страдания, хотя отболтаться можно, что это всего-навсего обозначение времени события. Впечатлительных тысячекратно больше мыслящих.

Злой умысел, как показывает источниковедение, может воплощаться в разных формах — в виде уничтожения положительных о Понтии Пилате свидетельств в письменных источниках (ведь уничтожены же все до одной копии Протоевангелия), и напротив, в виде создания легенд и других «исторических памятников».