Прощание с колхозом

Ответ один: это не их земля и не их деньги. Они не хозяева. Не теперь это началось, а давно. Теперь лишь пришла пора собирать посеянное. И как ни горько, но признавать: на земле теперь работает не хозяин, а работник. Хозяина мы вывели. Путь этот был долгий и с кровью: скороспелые коммуны, раскулачивание под одну гребенку, долгие годы принудиловки с пустым трудоднем, и упорное вдалбливание: «не твое, не твое…», и понукание мужика, и безголовое учительство над ним, когда приказывают, как пахать и когда сеять, как корову за титьки тянуть, и когда хлеб убирать, и как им распорядиться. И все по общему звонку, от края до края, наперегонки. И каждый год новая мода… Укрупнение, разукрупнение, специализация, кооперация… Хлопок, кролики, кукуруза, гнездовая и прочая, химизация… МТС, долой МТС… Сельхозтехника… Долой ее… нет, давай… И так долой да давай до нынешней поры. Теперь комплексы.

Десятилетиями убивался в крестьянине хозяин. Даже над клочком земли возле дома, над своим огородом он не был властен. Шли волна за волной приказы, после которых сводили со двора скотину и птицу, рубили сады, под завалинку обрезали огородишко. Теперь вот поворачиваем.

Но человек – не трактор, и даже не лошадь в упряжи, его так просто не повернуть.

Теперь же, не закрывая глаз, надо признать: крестьянин-хозяин на земле кончился, остался крестьянин-работник. И это уже другая ипостась.

Вот почему, когда слышу и читаю я о полях северных, над которыми бьются сейчас, пытаясь вернуть их к жизни, то всегда думаю невеселое. Ну сделают все как положено, вложат деньги. Вот она: не земля – конфетка. Так земля ведь сама не родит. Пусть не хозяин, но добрый работник ей нужен. Иначе – всё прах.

Вот земля черноземная… Вот хлеб… Ходишь, глядишь, и с каждым годом все более желтых от сурепки полей, прямо золотых под солнцем, и пегих, седых от осота. Вот на этом просторном поле, за речкой, в былые годы пшеница росла, кукуруза, горох – теперь уж какой год земля гуляет. С другой стороны, от хутора до самого озера тянулись плантации, табак сажали, бахчи держали – теперь бурьян и бурьян. А урожаи… Немцы, чехи на песках и суглинках по 50 центнеров получают. А у нас чернозем дает на круг 15–16.

Падеж скота стал явлением обычным. Отчего? Конечно, не от большого досмотра. Говорят, не хватает людей. Некому работать. Не будем ссылаться на опыт зарубежный, хотя и он нам указ.

В нашем колхозе, о котором ведем мы речь, еще 15 лет назад было 14 хуторов и 2212 работников, нынче хуторов – 8, колхозников – 850. Пытаются – и не только у нас – переселенцев заманить. На мой взгляд, эта мера пожарная, ненадежная. Подымаются и уходят с земли коренные люди. Приходят, может, это и грубовато, – но трава-бескоренка. Всегда ли от них прок? Взять залетных чабанов с Кавказа. Они переселяются в пустые хутора. Приезжают они не для того, чтобы нам с вами хорошую жизнь строить, наши проблемы решить. «Пять лет проживу – и себя, и детей до конца жизни обеспечу» – вот их лозунг. Общественные гурты и отары со своими они путают очень часто. О кормах уж не говорю. Кто разберет… На хлебах пасут скотину – и не тронь их. Нанимают пастухов, чтобы развязать себе руки. Для каких дел? А если и начинают прижимать – уходят, бросая работу. Не свое! А иногда, по древним образцам, и отары угоняют в направлении неизвестном.

Поветрие «гектарников» на арбузах и луке меня не радует, потому что это люди временные. Сорвали куш – и ушли. С этой землей им не жить, она для них чужая.

Поглядите на хутор, где местные и переселенцы пополам. Чужой гусь среди свойских виден. Расхлебененный двор, в котором ни деревца, ни кустика, ни цветка, лишь трава-лебеда – это двор переселенческий. Они приехали сюда и порой неплохо работают, но щитовой или кирпичный дом, что им дали, и земля – все чужое, временное. Они здесь лишь присели. А раздастся глас об иных сладких краях – улетят. И улетают.

А что же свои, коренные?.. Ведь это их родина. Их деды и отцы жили здесь от веку. Здесь, на месте и по окрестным хуторам, сплошная родня. Свадьбы играют по двести человек. Рядом кладбище с дорогими покойниками. Своя речка, свой лес, тропинка, поле – все знают тебя с мальства и порою примолвят теплее человека. Работа тоже с детства привычная. Весь жизненный уклад свой. И все же уходят. Иные с кровью, с болью рвут, но уезжают. Почему?

Мы должны ясно понять и признать причины, иначе, уже потеряв на земле хозяина-крестьянина, можем утратить и доброго работника. А такое не за горами.

Мать моего товарища Елена Федотьевна говорит:

– Крестьянская жизнь, мой сынок, тяжелая до невозможности. Тяжельше нет.

Давайте посмотрим. Может, и права она. Чем отличается ее жизнь от жизни хотя бы в райцентре, не говоря о городе.

Написал: «чем отличается» – и не знаю, за что хвататься, настолько неприложимо все.

Начнем со школы, с детей. «Для детей стараюся… Сами не жили, дети нехай…» – вечные людские присловья не красного словца ради. На том живем.

Во всех городах и поселках дети учатся рядом с домом. И если школьнику две остановки до школы ехать – это уже трагедия. Иное – на селе. Начальные школы в свое время повально закрыли. И потащилась малышня за пять-шесть, а то и за пятнадцать-двадцать верст от родного дома.

Пешком и на велосипедах, на попутках, в кузовах машин, в тележках и будках, влекомых «Беларусями» и «Кировцами» по гиблым сельским дорогам. Все долгие десять лет.

А если и интернат, то разве лучше? От материнского подола да в чужой дом. Да еще в какой? Не дворцы, ох не дворцы эти сельские интернаты. В бытность мою учительскую десятки комиссий проверяли наш поповский, дореволюционный дом, где ребячьи кровати стояли впритык. Проверяли, указывали. Секретарь райкома всенародно назвал тот интернат позором для района. Прошло десять лет. Интернат все тот же. Все те же штаты у них, на которых доброго воспитателя не раздобудешь. И один ли он такой? Вот из нашего же района письмо, в феврале писанное, школьниками: «живем тесно… стула негде поставить… грязь везде… холодно…»

В прошлом году один из наших совхозных директоров ушел на повышение. Новый директор, владения свои обходя, попал в школьный интернат. Поглядел, говорят, схватился за голову и убежал. Но, к чести его, переселил ребят в новое помещение.

В общем, как говорится, веселого мало.

Поглядите газеты в сентябре да октябре. «Детей не возят… Не возят… Не возят…» Стон летит по стране.

Разве не будет болеть и болеть родительское сердце?

Теперь уже совершенно ясно: нет в селении хотя бы начальной школы – людям здесь не жить. Уйдут, потому что детей учить надо. Сначала останутся одни старики, потом – конец. А ведь земля вокруг: угодья, фермы – все обжитое.

Начальные школы надо всемерно сохранять и держать их хотя бы для одного-единственного ученика.

Сельская школа – это один из китов, на которых стоит деревня. А теперь она в положении нерадостном. В школе не хватает учителей. Директор мыкается между сельсоветом, колхозным начальством и районо, не зная, какая из этих нянек поможет ему заткнуть очередную дыру с ремонтом, топкой и многими другими делами.

А сельский учитель? Тысячу раз говорено… Но где квартиры его? Чем ему кормиться?

Вы видели, чтобы рядом и вместе с сельской школой строили учительские квартиры? Я – нет. По-прежнему, как и много лет назад, мыкается молодой сельский учитель по углам.

В бытность мою сельским учителем «крепкий» директор совхоза Петро Трохимович держал в совхозном доме пустые квартиры, но учителям их не давал. «Мне доярки нужны. Нехай на ферму идут, дам ключи». Его верный помощник, секретарь парткома, завидев учителя в совхозной конторе, громогласно произносил: «Идут нахлебники… Опять чего-нибудь просют».

Дорогие мои, ну как же вам втолковать, что без хорошей школы не будет ни доярок, ни трактористов, ни вас, хорошие мои. Директор совхоза, главный агроном, главный инженер, любой специалист, снимающий угол. Бывает такое? Улыбаетесь. Горькая эта улыбка. Что же мы с учителем делаем…