Воющий мельник

У кладбища дорогу преградил Эрвинен.

С ружьем в руках он закричал:

— Стой! Я должен осмотреть больного!

Эрвинен заглянул связанному мельнику в глаза и тут же на месте поставил диагноз:

— Сумасшедший, точно сумасшедший.

Хуттунен уставился на доктора безумным взглядом, не узнал, но кричать перестал.

Эрвинен нашел в кармане мельника пузырек с таблетками, быстро сунул себе в карман, вытер пену, которая шла изо рта безумного мельника, и объявил:

— В камере держите его связанным. Утром напишу ему направление в Оулу.

Сипонен стеганул коня и поскакал к зданию полиции. Эрвинен заметил, как полицейский Портимо вытер лоб задержанного собственным платком.

Дома Эрвинен высыпал песок из тапочек, повесил ружье на стену. Пузырек с таблетками убрал обратно в шкаф. Увидев, как мало в нем осталось, удрученно покачал головой. Глотнул медицинского спирта прямо из горла и как был, в тапочках, завалился спать.

Жена Сипонена приготовила кофе Терволе, учителю и пастору, который гладил сурового пса. Неожиданно вспомнив про свою неизлечимую болезнь, она победно ударила себя в грудь и упала на пол, чтобы как можно скорее ее, больную, вернули обратно на кровать. Там она еще долго жаловалась на страшные увечья, из-за которых она навсегда теперь прикована к постели.

Роза Яблонен всю ночь не сомкнула глаз. Она переживала за своего Гуннара, которого по непонятному велению судьбы у нее отобрали. Печаль одинокой женщины в одинокой комнате превратилась в любовь и безутешное горе.

Хуттунен заснул в камере как был, связанный. Только на следующий день он пришел в себя на заднем сиденье автомобиля. Рядом сидел полицейский Портимо.

Мягко, почти извиняясь, он сказал мельнику:

— Подъезжаем к Симо, Гуннар.

глава 12

Больница для душевнобольных — огромное здание из красного кирпича, больше походило на казарму или тюрьму.

Полицейский Портимо осмотрел здание и пробормотал:

— Не нравится мне это место… Ты, Гунни, не сердись на меня. Я не виноват, работа у меня такая. Была б моя воля, я б тебя отпустил.

Хуттунена зарегистрировали и выдали больничную одежду: старую пижаму, тапочки и носки. Пижамные штаны оказались ему коротки, рукава тоже. Пояс не дали. Деньги и остальное имущество конфисковали.

Затем его повели по темным коридорам в палату, где уже было шесть пациентов. Ему указали на кровать, мол, можете начинать болеть.

Дверь с грохотом захлопнулась, ключ повернулся. Связь с внешним миром оборвалась. Хуттунен только тогда понял, что он в сумасшедшем доме.

Палата была холодная и мрачная, из мебели — семь железных кроватей и стол, прикрученный болтами к бетонной стене. В одной стене было окно с решетками, по нему было видно, что толщина стены около метра. На стенах кое-где виднелись трещины, замазанные штукатуркой. С потолка свисала яркая лампочка без плафона.

Пациенты — кто сидел, кто лежал на койках, на новенького никто даже не обернулся. На соседней койке, закрыв глаза и бормоча что-то непонятное, сидел трясущийся старик. На другой — лысый мужчина помоложе, он, не мигая, смотрел в угол. Третий, похожий на плаксивого ребенка, был самый молодой, лицо его постоянно менялось: то он был весел, то грустен, наморщит лоб — и тут же яркий рот искажает непроизвольная глупая улыбка.

У двери стояла одинокая кровать, на которой лежал крупный, на первый взгляд абсолютно здоровый мужчина. В руках у него была книга.

В конце комнаты сидели еще двое мрачных мужчин, которые смотрели друг на друга не отрываясь, сверкая глазами, и при этом ничего не говорили.

Обитатели палаты являли собой воплощение безнадежности и апатии. Хуттунен попытался подружиться с безумцами.

Он засмеялся, поздоровался и спросил старика:

— Ну, как живете?

Тот не ответил. Единственный, кто ответил на приветствие, был человек с книгой. Хуттунен попытался расспросить, какие у них тут порядки, кто откуда. Но все впустую. Молчаливые пациенты не хотели знакомиться.

Хуттунен покорно вздохнул и завалился на кровать.

Ближе к вечеру в палату вошел румяный санитар.

Засучив рукава, будто пришел побороться, он бодро обратился к Хуттунену:

— Это тебя сегодня утром привезли?

Хуттунен кивнул и спросил, почему остальные пациенты с ним не говорят.

— Ну, они такие… тихие сумасшедшие. Всех новеньких сначала селят в эту палату. Так лучше, у буйных постоянно что-то не так.

Санитар объяснил Хуттунену, что от него требовалось:

— Будь человеком и не возникай. Кормят тут дважды в день. Раз в неделю — баня. В туалет можно выходить, когда захочешь, там — толчок. Если посрать, сообщи заранее. По понедельникам приходит доктор.

Санитар ушел, заперев дверь на ключ.

Хуттунен вспомнил, что был четверг. Значит, врача он увидит только в понедельник. Время есть. Он снова лег на кровать, пытаясь уснуть. От таблеток, которые дал ему Эрвинен, клонило в сон, но заснуть так и не удалось.

Вечером зашел санитар и объявил отбой. Пациенты повиновались. Лампочка на потолке погасла — санитар выключил ее в коридоре.

Хуттунен не спал, слушал, что снилось соседям. Двое-трое храпели. В палате было душно, в углу кто-то попердывал. Мельник хотел вначале разбудить засранца, но вспомнил, что там спали самые безнадежные.

— Пердите, что с вас взять…

Хуттунен подумал, что в таком месте любой сойдет с ума, если вовремя не выйдет. Было жутковато лежать в темной комнате, да еще в окружении умалишенных. Какая польза от этого лежания? Неужели заточение кого-то вылечивало? Все закрыто, определено — пациенту даже малую нужду не разрешалось справлять самому. Один поход в туалет чего стоил: санитар внимательно следил сверху, чтобы пациенты не испачкали унитаз. Унизительно.

Первые несколько ночей Хуттунен не мог заснуть: он потел, ворочался, вздыхал. Ему хотелось выть, но он сдерживался.

Днем было лучше. Некоторые пациенты уже отвечали. Юноша, у которого постоянно играло лицо, подошел к Хуттунену и стал объяснять, что тут да как, но бедняга говорил так путано, что мельник ничего не мог понять, только кивал и соглашался:

— Да-да. Ах, вот оно что!

В столовой стояли шум и гам. Многие пациенты ели руками, размазывали кашу по лицу, роняли приборы и глупо хохотали, хотя это было строго запрещено.

Каждый день в палату заходила худощавая женщина и обзывала пациентов лентяями, бездарями, свиньями.

— Такой здоровый мужик, а дурачком прикидывается, — зло бросила она Хуттунену.

Иногда заходил санитар, приносил лекарства. Он раздавал таблетки и следил, чтобы пациенты их приняли в его присутствии. Если кто-то медлил, он закатывал рукава, разжимал пациенту челюсти и засовывал таблетку в горло. Куда деваться, приходилось подчиняться.

Когда Хуттунен спросил, почему ему не давали таблетки, санитар зло ответил:

— В понедельник и тебе выпишут. Веди себя как человек, а то переведем к буйным.

Хуттунен поинтересовался, как там у буйных.

— Там буйные. И всё, — ответил санитар и поднес волосатый кулак к носу Хуттунена, тот отвернулся.

Он ненавидел отвратительного жестокого санитара, который сразу применял силу, если пациенты не подчинялись приказу ложиться в постель. Хуттунен надеялся встретиться в понедельник с врачом и покинуть это место, тогда перед уходом он покажет грубияну, а пока придется терпеть.

В понедельник Хуттунена отвели в кабинет к доктору.

Неряшливый бородатый доктор то снимал, то надевал на нос очки. Иногда он вытаскивал из кармана грязный платок, заботливо протирал стекла, дышал на них и опять усердно вытирал. Хуттунен отметил про себя, что доктор был нервным, небрежным и недалеким.

Мельник спросил, когда его выпишут.

Доктор просмотрел лежавшие перед ним бумаги и задумчиво произнес:

— Вас же совсем недавно к нам доставили. Отсюда так скоро не выходят.

— Но я же не сумасшедший. — Хуттунен пытался говорить максимально здоровым голосом.