Конец ночи

— Если бы я отказалась в твою пользу от всего, что мне причитается со стороны Ларок…

Да, конечно, вопрос шел о ландах: без малого о трех тысячах гектаров леса, частично вырубленного ее отцом, — этим и объяснялось то обстоятельство, что в настоящее время доходы Терезы так сильно сократились; но, как бы то ни было, это поместье с хорошими перспективами — питомник пятнадцатилетних отлично принявшихся сосновых саженцев, что, несмотря на кризис, представляет собой капитал в несколько миллионов франков. Если Фило срочно необходимы деньги, ничто не помешает заложить эти земли… Тереза не имеет точных цифр, она ждет их со дня надень, нуждаясь в деньгах на текущие расходы, она поручила своему нотариусу, без ведома мужа, сообщить ей эти цифры. Как бы то ни было, есть основания предполагать, что Фило таким путем могут получить нужные им средства. А при том положении, в каком находятся сейчас дела Фило, никто не поручится, что Жоржу где-нибудь в другом месте удастся подобрать себе башмачок по ноге, «как сказала бы твоя бабушка!»

Последнюю фразу Тереза произнесла почти весело, такое облегчение почувствовала она от одной мысли, что пожертвует всем, лично ей принадлежащим. Но Мари пожала плечами: это невозможно, ее мать не должна себя разорять, ведь ей необходимо что-то сохранить для себя, на что-то жить; она поддалась бессознательному непреодолимому побуждению; стоит ей десять минут подумать, и она откажется от своего намерения.

Тереза возразила, что давно уже об этом думает, что для нее будет несказанным счастьем хотя бы в незначительной мере исправить причиненное ею зло, что лично она удовлетворится ничтожной рентой — достаточной, чтобы вносить за себя плату в какое-нибудь скромное общежитие для престарелых. (Этот выход из положения она придумала только сейчас, в последнюю минуту, твердо решив, впрочем, скорее умереть с голоду в какой-нибудь жалкой конуре, чем жить в одном из таких заведений.) Она добавила, что уже давно во всем себе отказывает, что сердце ее все равно рано или поздно «сдаст» (врач от нее этого не скрывает) и что теперь ей нужен только угол, где она могла бы кончить свои дни.

Мари — теперь уже менее решительно — уверяла, что никогда не примет такой жертвы; к тому же необходимо, чтобы и отец этого захотел и, наконец, чтобы сами Фило соблазнились подобной сделкой. Но у Терезы на все был готов ответ: в ее брачном контракте оговорено условие, по которому она осталась полной собственницей принадлежащего ей имущества. Муж ничем не может помешать ее решению, которое в первую минуту, возможно, его поразит, но возражать против которого у него нет никаких оснований… Что же касается Фило…

— Послушай! Хочешь, чтобы я повидалась с твоим Жоржем? Чтобы я объяснила ему всю эту комбинацию?

— О! Нет! Главное, не появляйтесь… не показывайтесь… Простите, если я причиняю вам боль, но мне кажется…

Тереза покачала головой. Нет, Мари не причиняет ей боли — она больше не в состоянии что-либо чувствовать. Но именно потому, что этот юноша, по-видимому, имеет о ней какое-то превратное представление, неплохо было бы, чтобы он увидел ее такою, какова она в действительности.

— Мне кажется, что я одна способна его убедить, мой план вдвойне выгоден, так как разбивает оба возражения папаши Фило: он получает необходимый ему капитал и освобождается от… (мгновение она колебалась) от Терезы Дескейру. Понимаешь? Я стушевываюсь, я исчезаю, никто и не заметит моей смерти.

— Нет, — запротестовала Мари. — Об этом не может быть и речи! Меня, сознаюсь, отчасти соблазняет… если ваше свидание с Жоржем состоится, то что вы сможете мне сказать, как, по вашему мнению, он ко мне относится… О! Само собой разумеется, он будет крайне осторожен, он себя не выдаст… Но вы человек опытный… Понимаете, что я хочу сказать?.. Но что с вами, мама, вы больны?

Тереза открыла глаза, слабо улыбнулась:

— Пустое… Я весь день была на ногах… Не беспокойся. Мне надо что-нибудь съесть. Анна мне это устроит. Тебе тоже необходимо отдохнуть. Подумай о том, что я тебе сказала.

— Как мило с вашей стороны, Анна, что вы помогли мне раздеться… Приготовили грелку… Как хорошо лечь! Взбейте немного подушки… Вот так. Теперь опустите абажур. Вы остудили бульон?

Анна протянула чашку.

— Как вы находите бульон, мадам?.. Мадемуазель уже легла.

— Тогда, пожалуйста, не шумите в кухне. Сейчас еще только десять часов. Вы уходите сегодня вечером?

Анна отрицательно покачала головой: сегодня вечером она будет шить свое приданое.

— В таком случае, если вы не возражаете… О! Всего на четверть часика!.. Приходите сюда с работой… Мы не будем разговаривать. Но мне так приятно будет ваше присутствие. Я смогу лучше отдохнуть.

— Если это доставит мадам удовольствие…

Лампа отбрасывала на потолок светлый круг, как в детстве Терезы, когда она бывала больна. Тогда, как и в этот вечер, она при свете лампы следила за неловкими движениями грубых рук, подрубавших простой холст.

Тереза знала одну тайну: под толстым слоем наших поступков в нас живет нетронутая, неизменившаяся душа ребенка, эта душа ускользает от власти времени. В сорок пять лет Тереза снова становится той маленькой девочкой, которую при наступлении сумерек ободряет, успокаивает присутствие нянюшки.

— Анна, что вы подумали сегодня утром?

Служанка вздрогнула:

— Сегодня утром?

— Да, когда вы увидели смятую постель, беспорядок, бутылку шампанского?

— Ничего не подумала, мадам.

— Вам наговорили обо мне много скверного? Признайтесь! Консьержка… мясник…

— О! Что касается мясника, то это неверно, мадам! А кроме того, я-то ведь знаю, что это неправда. Я так и говорю: если кто может что-нибудь сказать, так это только я, не так ли?

Тереза ничего не ответила. Она сдерживала дыхание, чувствуя, что ее душат слезы. Анна не должна этого заметить. Но как можно плакать и не задыхаться, не всхлипывать, не захлебываться слезами (ведь плачет в нас всегда ребенок — как он один умеет это делать, — десять ли нам лет или пятьдесят…).

— Ах, мадам! Мадам!

— Ничего, ничего, Анна…

— Это мадемуазель вас так расстроила!

— Все уже хорошо, видите? Сейчас я буду спать. Побудьте со мной еще несколько минут.

Она закрыла глаза и уже через минуту сказала служанке, что та может уходить. Сложив работу, Анна встала:

— Спокойной ночи, мадам.

Тереза ее окликнула:

— Вы не поцелуете меня?

— О! С удовольствием, конечно…

Анна вытерла губы.

IV

— Конечно, моя девочка, я же не так глупа! Никоим образом не придет ему в голову, что я явилась к нему, чтобы оказывать на него какое-то давление; я даже не стану заводить с ним разговор на эту тему… Дело сводится лишь к тому, чтобы он, если ты выйдешь замуж, был в курсе моих намерений… Думаю, что наше свидание продлится всего несколько минут…

— Тем не менее, если он даст вам повод, заставьте его высказаться, попытайтесь узнать…

Мари с изумлением смотрит на мать, которая, стоя перед зеркалом у камина, повязывает на глаза коротенькую вуалетку. Тереза только чуть-чуть подкрасила щеки и губы, и неожиданно стала совсем другой женщиной, словно шаг, на который она сейчас решается, возродил в ней желание вернуться к людям. Она снова нашла для себя какую-то роль, и все забытые жесты — как у женщины, возвращающейся на сцену, — ожили в ее памяти. Мари тоже обрела прежний блеск; глаза на ее лице, посвежевшем после сна, сияли надеждой.

— Может быть, вам не удастся его застать… Хотя нет! Он всегда завтракает у себя в отеле, ведь он платит за полный пансион… Если он еще не вернулся, подождите его…

— Хорошо, хорошо, детка! Не беспокойся.

То же солнце, что и накануне, тот же легкий туман. Тереза пешком дойдет до отеля Жоржа Фило, на бульваре Монпарнас, близ вокзала. О том, что она скажет, она не думает. Сейчас ее уже интересуют и эти люди, работающие в канаве, вырытой на середине мостовой, и этот подросток с тяжело нагруженной повозкой, и даже эта женщина, которая стоит, прислонившись к стене, но не протягивает руки за подаянием. Тереза твердо решила отказаться от своего имущества — она уже переживала радость отречения. Пока еще это доставляет ей удовольствие. Невозможно представить себе, какой будет ее жизнь, когда у нее останется ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Но она не испытывает ни малейшего страха. «Вот увидишь, когда очутишься в таком положении…» — повторяет она, безуспешно стараясь напугать себя. Может быть, она не верит, что в один прекрасный день ей придется выполнить свое обещание. Состоится ли еще эта свадьба! К тому же, даже в том случае, если семья согласится на ее отказ от имущества, Бернар Дескейру, безусловно, позаботится о том, чтобы она нив чем не нуждалась. Но жить ей, конечно, придется гораздо скромнее. Она попыталась представить себе ожидающие ее лишения, но это не омрачило радости, которую она чувствовала при мысли о предстоящем самопожертвовании.