Дальний приход (сборник)

— Из-за него… Такой, видно, уж это человек был.

Петр Андреевич покрутил головой, но спорить не стал, не хотелось почему-то, спросил только:

— А когда это было?

— Святой Серафим Саровский в прошлом веке жил. Как раз когда и Пьер Безухов ваш любимый. Вполне по времени и Пьер Безухов мог бы за благословением к Серафиму Саровскому прийти.

— И что же? Ему бы тоже он благословения не дал?

— Откуда же я знаю… Это только самому батюшке Серафиму ведомо было, какой человек приходит к нему. Если злоумышление какое таит в душе или злобу к России — все насквозь видел преподобный. А Пьер масон был, декабрист опять же… Может, и его прогнал бы Серафимушка. Великий молитвенник за Россию был…

Отец Игнатий замолчал. Молчал и Петр Андреевич. Тихо было. Только журчал сбегающий от родника к реке ручеек да еще тихо шуршал, покачивая ветки, гуляющий здесь, наверху, ветерок.

— Спаси, Господи, люди Твоя… — задумчиво проговорил Петр Андреевич. — А что, это молитва такая?

— Да… Молитва за Отечество… Тропарь Кресту… — сказал отец Игнатий, вставая. — Спасибо вам, что родники показали.

— А вы дорогу-то назад найдете? — Петр Андреевич тоже встал. — Мы ведь далеко зашли…

— Найду… Я запомнил… — улыбнулся отец Игнатий. — Да и храм видно, так что не заблужусь. А вы еще здесь посидите?

— Ага… Да мне вообще напрямик можно к себе пройти. Тут, если через лес, не так уж и долго до нашего поселка.

— Ну, хорошо тогда… С Богом…

— До свидания… — сказал Петр Андреевич, глядя вслед уходящему священнику.

Он уже отошел на несколько шагов, когда Петр Андреевич окликнул его:

— Отец Игнатий!

— Да? — Священник обернулся к нему.

— Понимаете… — смутился Петр Андреевич. — Ну, в общем, я чего хотел сказать… Ну, значит, прежний-то батюшка каждый раз спрашивал, когда я креститься буду… Вот… А вы почему-то даже и не поинтересовались.

— Но вы же сами говорите, что вы — толстовец…

— Ну и что, что говорю? Вы же тоже мне объяснили, что, может, и не толстовец я совсем. Может, я только думаю, что я толстовец?

— Хорошо… — сказал священник. — Если вы надумаете все-таки креститься, приходите. Храни вас Бог…

И он ушел, скрылся в нежно-зеленых березках. А Петр Андреевич снова опустился на поваленную сосну, вытащил из кармана сигарету.

«Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое…» — вспомнил он и почувствовал, что ему хочется заплакать, так хорошо, так покойно сейчас было душе.

Клонилось за верхушки деревьев уходящее солнце. Вытягивались тени, и все журчал и журчал негромко бегущий от родников к реке ручеек…

Да еще «Спаси, Господи, люди Твоя…» время от времени едва слышно повторял Петр Андреевич, и чистые слезы сами бежали по лицу.

Петр Андреевич не вытирал их…

Ночной дождь

Весь день лил дождь. Не стих он и к вечеру.

— Вот ведь льет-то… — сказала Анна Петровна, останавливаясь у окна. — Словно конец света наступает.

— Ложитесь спать, мама! — ответила Вера.

Она тут же пожалела, что не удалось сдержать вспыхнувшую досаду, но едва пожалела об этом, как рассердилась и на себя, и свекровь еще сильнее.

Господи! Да не нужно было и приезжать на дачу…

Это его мать, пускай он и вез бы продукты, а то остался дома, а она, Вера, здесь, и теперь, наверное, и не сможет вернуться из-за дождя в город.

— Наш-то не приедет, кажется… — вздохнула Анна Петровна. — Такой дождь.

— Куда ему ехать? — сказала Вера. — Растает еще.

— Может быть, дела какие…

— Конечно, дела… — усмехнулась Вера и уже помягче добавила: — Ложитесь спать, мама. У меня голова раскалывается.

— Дождь… — словно не слыша ее, проговорила Анна Петровна. — Соседская старушка сегодня опять на поле за морковкой поехала, я видела — с мешком шла…

— Откуда вы знаете, мама, что за морковкой? Может, просто ходила нарвать травы? Почему вы о людях так думаете?

— Она сама рассказывала… — не обидевшись, ответила Анна Петровна. — Вчера она тоже ходила, но неудачно… Там караулят… А она к каким-то парням молодым пристроилась, вместе с ними собирала, к парням бригадирша боялась подходить. А когда собрала целый мешок, парни у нее морковку отобрали, погрузили со своими мешками в машину и уехали…

Вера искоса взглянула на свекровь. Высокая, прямая и в свои семьдесят лет, она стояла у окна, и в выражении лица, как и в голосе, не было ни осуждения, ни сожаления.

Как-то очень бесстрастно рассказывала она эту историю, никак не обнаруживая своего отношения. Впрочем, она и всегда говорила так, словно выжидая, как отнесутся к этому другие…

Веру это раздражало, а муж объяснял манеру матери разговаривать так — беженским синдромом. Дескать, раньше она была другой, пока не пришлось за бесценок продать квартиру и перебраться сюда. Сейчас Верин муж пытался купить матери хотя бы комнату в коммуналке, но и на комнату придется, по-видимому, добавлять свои деньги. Хорошо еще, что хоть контейнер с вещами застрял где-то. А то и не придумаешь, куда сложить. Разве только сюда везти, на дачу…

— А мне жалко соседскую старушку… — сказала Анна Петровна. — Понимаете, Вера, я представила себе огромное черное поле. Грузовик, застрявший вдали… Пирамиды пустых ящиков… И никого, никого вокруг. Только эта старушка с молодыми здоровыми прохвостами.

— Ага… Жалко… Она, что, растила морковку? Тоже ведь воровать пришла… — сказала Вера. — Самой нужно было думать, куда полезла…

Вере хотелось сказать что-нибудь примиряющее, а получилось резко. Она нахмурилась, но больше ничего говорить не стала. Прошла в соседнюю комнату, где висело несколько икон, и, остановившись перед ними, перекрестилась, а потом начала читать вечернее Правило.

И утренние, и вечерние молитвы Вера старалась читать каждый день, но всякий раз ловила себя, что, произнося слова молитв, думает не о Боге, а о дневных неприятностях и хлопотах.

Вот и сейчас, произнося вслух слова: «Господи, Боже наш, еже согреших во дне сем словом, делом и помышлением, прости ми…», думала она о свекрови, стоящей у окна в соседней комнате.

Дверь между комнатами была открыта, и свекровь прекрасно слышала, что Вера молится, но не подходила, чтобы помолиться вместе или хотя бы постоять рядом перед иконами…

Впрочем, свекровь и одна не молилась. С какой стати молиться, если всю жизнь прожила заслуженной учительницей?

Вера вспомнила, как сразу после свадьбы ездили они с мужем в Душанбе к свекрови и целую неделю жили в квартире, где повсюду — на тумбочках, на столиках, на полочках стояли Ленины. Эти бронзовые, малахитовые, чугунные, гипсовые — а один даже серебряный был! — бюстики дарили Анне Петровне на юбилеи, в дни выпусков, и на каждом было написано от кого и когда подарен. Щурясь, смотрели Ленины на Веру, и Вере очень неуютно, как-то нехорошо было под этими бронзовыми, чугунными и малахитовыми глазами.

Сейчас Вера вспомнила, как она в конце первой же недели начала торопливо придумывать вранье, чтобы уехать поскорей. Интересно: привезет свекровь и сюда своих Лениных или нет? Или бросила там, вместе с квартирой?

Наконец-то Вера дочитала положенные молитвы и вернулась в большую комнату.

Свекровь уже разобрала свою кровать и сейчас сидела на постели, расчесывая седые, но еще густые волосы.

— Сергей уже не приедет… — сказала Вера. — Я с вами, мама, в комнате, на диванчике лягу. Чтобы не страшно было.

— Ложись… — согласилась свекровь. — Только мне после Душанбе уже ничего не страшно.

Этого она могла бы и не говорить. Получилось, что Вера как будто за нее и хотела спрятаться со своими страхами.

— Я знаю, мама, вам трудно пришлось… — сказала она, укладываясь на диван.

Свекровь промолчала в ответ, и Вера, включив нижний свет, взяла со столика книгу. Это были «Посмертные поучения» Нила Мироточивого…

В электричке Вера не смогла читать книгу, но сейчас постепенно увлеклась. Уже позабыв и про свекровь, и про мужа, не приехавшего на дачу, с замирающим сердцем бежала глазами по строчкам; впитывая в себя слова афонского монаха о человеческих грехах и Божиих карах. И уже давно, погасив свою лампу, заснула свекровь, уже совсем потемнели окна, а Вера продолжала читать, увлекаясь и волнуясь все сильнее…