Желтый Кром

Анна подняла руку.

—Не буду давать советов, — сказала она. — Вы сами должны решить.

—Семья Гомбо из Марселя, — задумчиво продолжала Мэри. — Довольно опасная наследственность, если подумать об отношении романских народов к женщинам. Но с другой стороны, я иногда спрашиваю себя, насколько Дэнис серьезен, не дилетант ли он. Все это очень трудно. А вы как думаете?

—Я не слушаю, — сказала Анна. — Отказываюсь взять на себя какую-либо ответственность.

Мэри вздохнула.

—Что же, — сказала она, — пожалуй, мне лучше отправить^ ся в постель и подумать об этом.

— Тщательно и беспристрастно, — сказала Анна.

В дверях Мэри обернулась.

—Спокойной ночи, — сказала она и не нашла ответа на вопрос, почему при этих словах Анна улыбнулась своей странной улыбкой. Возможно, за этим ничего не было, подумала она. Анна часто улыбалась без видимой причины: очевидно, это просто привычка. — Надеюсь, мне сегодня не будет опять сниться, что я падаю в колодец,— добавила она.

— Лестницы хуже, — сказала Анна. Мэри кивнула.

— Да, лестницы — это намного серьезнее.

Глава восьмая

По воскресеньям завтрак накрывался на час позже, чем в будни, и Присцилла, которая обычно не появлялась до середины дня, на этот раз удостоила его своим присутствием. Одетая в черный шелк, с рубиновым крестом и привычной ниткой жемчуга на шее, она сидела во главе стола. Огромная воскресная газета скрывала от внешнего мира все, за исключением самой вершины ее прически.

—Смотрите-ка, «Суррей» выиграл, — говорила она с набитым ртом. — Солнце сейчас в созвездии Льва, этим все и объясняется!

— Прекрасная игра — крикет, — пылко воскликнул мистер Барбекью-Смит, не обращаясь ни к кому в особенности. — В высшей степени типичная для Англии.

Сидевшая рядом с ним Дженни внезапно вздрогнула и оглянулась.

—Что? — сказала она. — Что?

— Типичная для Англии, — повторил мистер Барбекью-Смит. Дженни удивленно посмотрела на него.

— В Англии? Конечно, я родилась в Англии.

Он начал объяснять свою мысль, но тут миссис Уимбуш опустила воскресную газету и открыла взорам свое квадратное, багровое, напудренное лицо в обрамлении оранжевого великолепия ее прически.

—Они начинают новую серию статей о мире ином, — сказала она. — Сегодняшняя называется «Земля вечного лета и геенна».

—Земля вечного лета, — повторил мистер Барбекью-Смит, закрывая глаза. — Земля вечного лета. Прекрасный заголовок. Прекрасный.

Мэри заняла место рядом с Дэнисом. В итоге тщательных размышлений минувшей ночью она остановила свой выбор на нем. Он, возможно, не так талантлив, как Гомбо, ему, быть может, немного не хватает серьезности, но зато он как-то надежнее.

— А вы много пишете стихов здесь, вдали от Лондона? — спросила она приветливо и серьезно.

—Совсем не пишу, — отрывисто ответил Дэнис. — Я не взял с собой пишущей машинки.

—Но неужели вы хотите сказать, что без машинки не можете писать?

Дэнис покачал головой. Он терпеть не мог разговаривать за едой и, кроме того, хотел послушать, что говорил на другом конце стола мистер Скоуган.

— Мой проект церковной реформы замечательно прост, — говорил тот. — В настоящее время англиканские священники носят свои воротники задом наперед. Я бы обязал их носить задом наперед не только воротники, но и всю одежду — сюртук, жилет, брюки, ботинки, — с тем чтобы каждое духовное лицо являло миру гладкий фасад, который не портили бы запонки, пуговицы или шнурки. Введение подобного костюма послужило бы полезным средством сдерживания для тех, кто намеревается посвятить себя служению церкви. В то же время это значительно прибавило бы, как справедливо требовал архиепископ Лод, «красоты святости» тем немногим неисправимым людям, кого не удастся удержать от принятия сана.

— Оказывается, в аду, — сказала Присцилла, продолжая читать воскресную газету, — дети развлекаются тем, что сдирают кожу с живых ягнят.

— А, дорогая леди, но это только символ, — воскликнул мистер Барбекью-Смит. — Материальный символ духоовной истины. Ягнята символизируют...

— А кроме того, есть еще военная форма, — продолжал мистер Скоуган. — Когда ярко-красные и нежно-белые цвета были заменены на хаки, некоторые люди с ужасом думали о том, как дальше пойдет война. Но затем, увидев, насколько элегантен новый мундир, как плотно он облегает талию, как боковые карманы подчеркивают бедра, когда эти люди осознали все блестящие потенциальные возможности бриджей и высоких ботинок, — они успокоились. Устраните этот изысканный военный стиль, введите для всех форму из мешковины и прорезиненные плащи, и вы скоро увидите, что...

—Кто-нибудь поедет со мной в церковь? — спросил Генри Уимбуш. Никто не ответил. Он попытался сделать свое предложение более заманчивым. — Тексты читаю я. А проповеди мистера Бодиэма иногда заслуживают того, чтобы их послушать.

—Спасибо, спасибо, — сказал мистер Барбекью-Смит. — Я, со своей стороны, предпочитаю молиться в безграничном храме природы. Как это у нашего Шекспира? «Проповедь в книгах, камнях и бегущих ручьях...»

Он взмахнул рукой, заключая эти слова жестом в сторону окна, но тут же у него появилось сначала смутное, а затем все более отчетливое ощущение, что в его цитате было что-то неточное. Но что, что именно неточно? Проповедь? Камни? Книги?

Глава девятая

Приходский священник мистер Бодиэм сидел у себя в кабинете. Псевдоготические окна девятнадцатого века, узкие, цветные, пропускали свет очень скупо, и в комнате, несмотря на прекрасную июльскую погоду, было темно. Коричневые лакированные полки, вытянувшиеся вдоль стен, ряд за рядом были заполнены теми толстыми тяжелыми богословскими сочинениями, которые букинисты обычно продают на вес. Коричневая лакированная каминная доска, резное украшение над ней. Коричневый лакированный письменный стол. Такие же стулья, такая же дверь. Пол покрывал темный красно-коричневый ковер с узорами. В комнате все было коричневым и удивительно пахло коричневым.

В центре этой сумрачной коричневой картины сидел за столом мистер Бодиэм. Это был человек в Железной Маске. Серое металлическое лицо с железными скулами и узким железным лбом. Железные складки, твердые и неподвижные, прорезали щеки сверху вниз. Нос как железный клюв небольшой изящной хищной птицы. Карие глаза в глубоких, будто оправленных железом впадинах, вокруг них — темная, словно обуглившаяся кожа. Густые черные жесткие волосы уже начинали седеть. Уши очень маленькие и изящные; тщательно выбритые щеки, подбородок, верхняя губа были темными, железно-темными. Голос, особенно когда он возвышал его во время проповеди, звучал резко, как скрежет железных петель редко открываемой двери.

Приближалась половина первого. Мистер Бодиэм только что вернулся из церкви, охрипший и усталый после проповеди. Он читал ее с яростью, со страстью — железный человек, бьющий цепом по душам своей паствы. Но души верующих в Кроме были сделаны из резины, из твердой резины: цеп отскакивал. В Кроме привыкли к мистеру Бодиэму. Цеп безжалостно молотил по резине, но чаще всего резина спала.

В это утро он, как нередко и раньше, читал проповедь о сущности Бога. Он пытался заставить их понять сущность Бога и то, как страшно оказаться под его рукой. Бог — они представляли себе нечто доброе и милосердное. Они закрывали глаза на факты. Более того, они закрывали глаза на Библию. Пассажиры «Титаника» пели, когда пароход погружался на дно, «Ближе к тебе, Господи!». Осознавали ли они, к чему хотели быть ближе? К белому пламени праведности, яростному пламени...

Когда проповедовал Савонарола, люди громко рыдали и стонали. Но ничто не нарушало вежливой тишины, в которой Кром слушал мистера Бодиэма, — лишь кашель время от времени да иногда тяжелый вздох. На передней скамье сидел Генри Уимбуш — невозмутимый, воспитанный, прекрасно одетый. Случалось, мистеру Бодиэму хотелось прыгнуть с кафедры и встряхнуть его как следует — или же избить и убить всю свою паству.