Бумажный пейзаж

И как раз в этот именно момент, в понедельник, ровно в половине седьмого, мой взгляд, следивший (непроизвольно) а перемещениями красивой армянки, упал на стенд с газетой «Честное Слово».

Вещи утратили свой первоначальный смысл. Глядя на газету, никто ведь не думает, что это просто здоровенный клок бумаги, каждый соображает: вот передо мной коллективный организатор, трибуна борьбы с империалистической пропагандой. А искорени бумагу, и сразу уменьшится борьба с империалистической клеветой, потому что и сама клевета ведь поубавится, а?

Армянка стояла в очереди за клюквой в сахаре, потом перешла в другую очередь, где давали длинные здоровенные болгарские огурцы, вполне пригодные для разгона уличных демонстраций. В газете «Честное Слово» на первой полосе фигурировало «Открытое письмо представителей советской общественности». У меня дыхание перехватило, когда среди славных советских имен увидел я и свое, возникшее на Руси за. двести лет до изобретения велосипеда. В этой газете, главном органе мира и социализма, черным по белому… Армянка вышла из очереди и приближалась. Сколь гордая поступь!

Ефросинья относится ко мне несерьезно, даже с насмешкой. Дурацкий верзила Стюрин, который недавно заявил, что вычислил свои «корни» от королевской фамилии Стюарт, почему-то считается человеком их круга, в то время как я с моей реальной ге-не-а-логией (правильно!), с моим истинно латинским именем, обозначающим определенную быстроногость, я — как бы лицо второго сорта, простой инженеришко, годный лишь… А вот любопытно, будет ли ревновать девка, если признаюсь, что факовался с председателем Армянского Комитета Советских Женщин?

Она подошла и стала читать «Открытое письмо». На верхней губе красовались отчетливые усики, говорящие, конечно, о страстности, необузданности. Глаз был жарок, как Севилья. Замшевый жакет обтягивал статный стан.

— Вам нравится фамилия Велосипедов? — я показал пальцем.

— А что, вы с ним знакомы? — басовито спросила она.

— Порой мне кажется, что да, — скромно признался я и показал ей пропуск в наше учреждение, на котором под фото так и значилось — И.И. Велосипедов, инженер.

— Я остановилась в гостинице «Советская», — сказала она. — Проездом из Лос-Анджелеса в Ереван.

— Зачем нам эти гостиничные проблемы, мадам, — сказал я, — зачем преодолевать мещанские предрассудки, рисковать самым дорогим, что у человека есть, то есть свободой? В двух шагах отсюда, дорогая Ханук, я располагаю однокомнатной квартирой.

И вот передо мной два сахарных Арарата. Далее следует размыкание теснин, большая поршневая работа. Ну вот, а теперь можно и поговорить, дорогая Ханук, ваша клюква, мой портвейн «Агдам»…

Вы только подумайте, Ханук, какая в мире живет еще наглость — некий Стюрин Валюша, без году неделя из Пскопской глубинки, вычисляет свою генеалогию — вижу, вы уже улыбаетесь, дорогая Ханук, — от королевского шотландского дома Стюартов. Вот его логика: проследите, говорит, господа, войну Алой и Белой розы (это из учебника истории почерпнул для 7-го класса), и вы найдете все ветви этого дома за исключением одной, которая просто пропала. А между тем эта последняя, пропавшая ветвь, скрываясь от преследований, укрылась в Центральной Европе и вынырнула лишь в конце XVII века в России под именем наемного мушкетерского капитана Амбру аза Стюрен. И вот от этого мифического капитана якобы и пошла в Боровичах фамилия Стюриных. И вот таким забивалыциком баков верят еще до сих пор отдельные московские девушки. И никому в голову не придет спросить — а может быть, ваша фамилия-то пошла не от Стюартов, а от «тюри»? Простите, благородная Ханук, тюря — это еда пскопского плебса, гадкая жижа, вода с накрошенным хлебом. А вот вам и наглость в квадрате — Стюрин Валюша, кроме короля, нашел в себе и древние республиканские традиции. Псков, видите ли, старейшая демократическая институция Европы! Какая нескромность!

Вы выдаете себя за художника, хотя и краски смешивать не умеете, за джазиста, хотя не можете взять и пары нот, хорошо, но оставьте уж в покое Европу, милостивый государь!

Вот перед вами, дорогая Ханук, человек с настоящими историческими корнями. Происхожу из русского духовенства, и в отечественную индустрию внесен нами, Велосипедовыми, немалый вклад, и в общественной жизни страны, и сами сегодня видели, принимаю посильное участие вместе с большими умами, хорошими голосами, красивыми и сильными ногами, и все-таки я не кичусь, не выпендриваюсь перед девушками. Вот этот скромный человек перед вами, дорогая Ханук, вернее, рядом с вами, вплотную, на вас, любезная Ханук, под вами, сбоку, еще раз над вами, на вас — под вами — у вас, среди вас, мои сахарные Арараты!

Со свежей газетой «Честное Слово» я бежал по подземным переходам, по пересадочным коридорам, теснился в вагонах, смотрел на хмурые лица пассажиров, разворачивающих газету, и думал: жаль, не знают попутчики, что один из героев сегодняшнего дня едет вместе с ними, в одном вагоне, знали бы, засияли б!

Выскакиваю возле Фенькиного дома, бегу, бегу, воображаю, какова будет встреча, вот так-так, «месье Велосипедов» попал на первую страницу коллективного организатора! А вот любопытно, Фенечка, что бы ты сказала, если бы я тебе сказал «что бы ты сказала, если бы я тебе сказал?» — …ну, в общем, насчет председателя Армянского Комитета Советских Женщин…

Дверь открывается, и я спрашиваю ее в лицо — Феня, ты дома? Она, не ответив ни слова, поворачивается спиной и удаляется в глубины квартиры. За что такой холод? Быть не может, что уже узнала про председателя.

Феня, смотри-ка, экая хохма — в «Честном Слове» моя Фамилия! Да Ефросинья же, что случилось?

Вхожу в ливинговую (так они большую комнату называют), и передо мной незабываемая картина: Валюта Стюрин, потомок королей, и Ванюша Шишленко, тоже, как видно, не последний аристократ, сидят с газетами, углубленно просвещаются, даже голов не поднимают, непривычно тихо звучит джазовая скрипка. Она, моя любимая, бух-бух, садится, ноги в сапогах выше колен закидывает на стол, разворачивает свой экземпляр, у всех троих «Честное Слово» за сегодняшнее число.

Признаюсь, в этот момент я очень сильно сам себя заколебал.

— Что это, чувачки, спрашиваю, — изба-читальня образовалась? Красный чум?

Всегда, когда вижу эту компанию, стараюсь под их манеру подделаться, хотя и презираю себя за это: подумать только — кто я и кто они? Несопоставимые величины. Фактически руководитель экспериментальной лаборатории и пара художественных бездельников. Почему же не они под меня, а я под них?

— Але, — говорю, — Фенька, не виделись сто лет, месье Велосипедов отведал бы котлет.

Молчание. Выключается система. Зловещая тишина без джазовой скрипки.

— Как это вы попали в компанию таких подонков? — вдруг вяло спрашивает Ванюша Шишленко.

Обжигает виски леденящий смысл вопроса.

— То есть? Как это? Подонков? — с трудом выталкиваю, даже горло прихватило, изумленные контрвопросы. — Да вы соображаете, Ванюша, что говорите? Лучшие люди страны, такие таланты!

Валюша Стюрин высокомерно улыбается, в самом деле что-то королевское:

— Странная неразборчивость, блябуду, экая всеядность. Не разобраться в подонках, подлинных советских ничтожествах? Стрэндж, вери стрэндж…

Фенька молчит, и я перехожу в наступление:

— Да вы, Валюша, соображаете, что говорите? Вы наверное, не следите за культурной жизнью страны. Ну, читали ли вы хотя бы роман Бочкина «Два берега одной реки»? Ведь это же такая глубокая философия! А Кайтманов, а Теленкин? При Сталине такое было невозможно! А скрипичные пассажи Блюхера? Ведь они завораживают! А батманы Маши Иммортельченко, ведь упоение же, вечное же, истинное искусство! А мощь Гонцова! А психологизм Жанны Бурдюк! А «окопная правда» Чайкина! А как насчет ораторского искусства токаря Пшонцо, ткачихи Гурьекашиной, а возьмите…