Эныч

Из угла выбирается старикашка.

— Ой, и шутники вы, ребятки. Весело с вами. Сразу видно, порядочные люди. Я тоже посмеяться люблю. Да кто не любит! Шутка жить помогает.

С шумом срабатывает автоматический спуск воды. Гена успевает выпрыгнуть со своего места. Эныч продолжает сидеть — по колено в пенящейся воде.

— Ох ты, Дядя, беда-то какая! — всплескивает руками старик. — Чуть не по пояс намок. А брюки, так все насквозь. Хорошо, хоть рубашку повыше задрал. Вот она, техника. Совсем Дядю забыли. Что ж теперь делать-то будешь?

Глаза Эныча наливаются кровью.

— Убью, — говорит он тяжелым голосом. — Пошел в ДЗУ отсюда. Часто перебирая тощими ножками, старик покидает уборную.

Эныч встает, застегивает штаны.

— Ничего, Эныч, — говорит Коля. — Не беда. Все равно дождик… Гена, ты по какой статье тянул?

— Да по двести шестой. Часть вторая.

— А-а, хулиганка, знакомое дело. Всех гребут за одно и то же. Сколько отбухал?

Гена поднимает с цементного пола свой чемодан.

— Трояк отмотал. Компания выходит на улицу.

— Я прямиком оттуда, — рассказывает Гена. — Ехал нормально, всю дорогу проводницу трахал, как полагается. Потом черт дернул за сику сесть, а эта шантрапа мухлевала. В лагере за такое на месте опустили бы. А тут что скажешь? С поезда выкинут на ходу. Да и не прекратишь. Вот и продул полкуска… Ладно. Дядек с ними. Как пришли, так и ушли.

— А сюда чего занесло? — интересуется Коля.

— Кореш дал адрес одной бабы. Побуду у ней чуток, оклемаюсь и — в родные края.

В глазах у Гены вспыхивает искорка. Гаснет. Он крепче сжимает ручку чемодана.

Дождь прекратился. Светлеет небо. Несмело проклевывается солнце. Эныч, Коля и Гена пересекают привокзальную площадь. В центре площади, у розового памятника основателю государства, собрался народ. До приятелей долетают отчаянные женские крики. Свистит милиционер.

— Что там могло произойти? — говорит Гена.

— А-а!.. Какая разница, — отмахивается Коля. — Там всегда что-нибудь происходит. Подрался кто-то. Пошли скорее. Труба трубит.

Коля выходит из магазина. Карман его оттопырен.

— Звереет Светка, — говорит он. — Еле выпросил. Пришлось два рубля добавлять. Уперлась, и все тут. Семь, говорит, и точка. Что ж, думаю, надо выручать парня.

— Ну, ведите. Вам виднее, где лучше вмазать.

Гена посматривает на Колю, на Эныча, ждет решения. К магазину приближаются Семен и Михеич.

— Здорово, ребята!.. Привет, мальчики! Как жизнь? — говорят они. У Семена на щеке синяк. У Михеича — сверток под мышкой.

— Нормально, — отвечает Коля, прищуривается. — Что, тоже за горючим? А ну-ка, друзья, гоните вчерашний должок!

— Мы просто мимо проходили. У нас и денег-то нет. Завтра будут, завтра отдам, — уверяет Кувякина Семен. — Подходи утром к Прудам, и пивом напою и, конечно, долг отдам.

— Ишь ты, стихами заговорил, поет Бедный. Вот видишь чело-> века? — Коля указывает на Гену. — Только что с зоны. За убийство сидел. Смотри.

— Ну что ты, Коля, понимаешь ли. Все, конечно, будет как надо. Лучше послушайте, ребята, как я вас сейчас рассмешу, — Семен дарит Гене заячью улыбку. — Вчера, как мы с вами, понимаете ли, расстались, Михеич меня на работу к себе сблатовал. Там мы, конечно, бутыль стянули из химлаборатории. Написано — спирт. А там — черт его знает… Ну вот, а Михеич, понимаете ли, подзывает дядька одного, дружка своего лучшего, с которым вместе двадцать лет пропахал, Леонтьича. Наливает ему, конечно… Помнишь, говорит, за мной должок? Глотни-ка спиртяшки медицинской. Тот и рад. Целый стакан залудил. Шары на лоб полезли. И все нормально. Живой. Тогда и мы присосались. Весь день пили и всю ночь. Бутыль — трехлитровая…

Михеич подталкивает Семена. Говорит недовольным тоном:

— Ты и сейчас не протрезвел еще. Ерунду всякую порешь. Кому это интересно, Сема? У людей свои дела. Не задерживай мужичков. Пойдем-пойдем.

— А что? — говорит, дружелюбно посматривая на Семена, Гена. — Вот в лагере тоже был случай. Я там одно время на лесоповале работал. Подоили мы как-то пару бензопил «Дружба», вытопили из бензина ядреный первач, а пить боимся. Подзываем мы тогда пса, которого к Первомаю откармливали, и вливаем ему грамм пятьдесят. Смотрим: живой. Как и ваш Леонтьич. Бегает. Тут мы все и навалились на первачок. А пес, падло, возьми и ляг, да язык набок. Мы — в санчасть. Нас там наизнанку повыворачивали, — Гена закатывает глаза. — А потом в карцер еще на десять сухарей упекли. Выходим — пес тут как тут. Жив-здоров. Ласкается, стерва, еще просит. Ну, мы потом этот изобретенный первач всем лагерем пили. Хлестали где только можно. «Свободой до срока» назвали.

— А пса-то съели? — интересуется Коля. — Ничего закуска?

— А как же?! Не татары ведь. Отметили праздник, как все порядочные.

— Говорят, от собачатины — стоит замечательно, — похлопывает Михеича по пояснице Семен. Берет за локоть. — Михеич под утро вырубился, а я отлучился на пару часиков… ты уж, понимаешь ли, не обижайся, старина… На хату к Вальке-многостаночнице слинял. Ее муж в ночную… Сначала все нормально шло, но после третьей торпедной атаки заявляется ее друг-муженек. Гляжу, драться лезет. Ну я ему тут, конечно, с правой поначалу в челюсть, потом левое ухо попортил, а потом и вообще с балкона выбросил. Валька, конечно, кайф ловит, в ладошки хлопает. Ну, пока он там внизу колупался, я ее еще и по-африкански попробовал. Это вот каким Макаром: заводишь свой парусник к ней в лагуну, хватаешь чтоб не штормило ее за уши и крутишь их пока не почернеют. Вот так, мои юнгарики. Бабы ведь люд такой — по одежке встречает, по дядьку провожает. Сегодня тоже звала, муж снова в ночную.

Надувшийся Михеич высвобождает локоть.

— А я зато новенький кик-стартер достал, — он разворачивает сверток, показывая промасленную деталь. — Солдат выручил…

— У тебя ж машины нет. Зачем тебе кик-стартер? — удивляется Коля.

— Отличная деталь. Дефицит, — продолжает Михеич, не слушая Колю. — Ты глянь, как шлицы нанесли. Такая не скоро сотрется… Черные за такую вещь в пять раз переплачивают.

Михеич подступает с деталью к Энычу.

— Как? Нравится?

— ОТБИБИСЬ ты со своей деталью, — говорит Эныч.

— Мальчики, до свидания, — суетится Михеич. Осматривается. — Сема, обожди меня вот тут, возле арочки. Я быстро.

Михеич, поглаживая деталь, скрывается за углом магазина.

— Куда тронем? В «гадюшник»? — спрашивает Коля.

— Там учет уже неделю, — бурчит Эныч.

— Тогда под Паруса, — предлагает Коля.

— Туда не хочу. Коля задумывается.

— Идем к «муравейнику», — решает Эн Энович. — Я чую, там тихо.

Бензоколонка живет своей обычной жизнью. Сочно гудят броневики-«запорожцы», деловито переговариваются «Волги» и «Москвичи», нетерпеливо сигналят работяги-бетономешалки, тонким голосом напоминает о себе богатырь КРАЗ. Узкогрудый водитель рейсового автобуса борется за обладание шлангом-пистолетом с приземистым владельцем старенького самосвала. Воздух напоен испарениями бензина и масел, крепкой руганью. Наполовину высунувшаяся из окошечка огненноволосая «королева бензоколонки» размахивает веснушчатыми руками, в которые выстроившиеся в очередь частники суют блестящие рубли — чтобы заправиться побыстрее, без очереди. Время от времени бензоколоночный шум перекрывается гулом низко пролетающих тяжелых бомбардировщиков.

В пятнадцати метрах от покосившегося здания с надписями «Не курить» и «Огнеопасно» из промасленной щебенки произрастают три бурых куста. Средний украшен изрезанной автопокрышкой. За кустами зеленеет металлическая сетка забора. Сквозь сетку просовываются розовые кончики пальцев. Здесь находится детский садик. У кустов, вдоль решетки, расположились и занимаются привычным делом завсегдатаи «муравейника».

Коля утирает рукавом рот.

— Хорошо, но мало, — говорит он, с завистью поглядывая на распивающую рядом компанию. Компания состоит из трех авиамехаников, лакомящихся наливаемой из десятилитровой канистры тормозной жидкостью.