Хищные птицы

— Придет время, и сбудется предсказание Рисаля. Для того, чтобы стать уважаемым человеком, нужно сперва попасть в тюрьму, — проговорил Мандо.

— Я вот как понимаю, — вставил Карьо, — добро и зло зависит от того, поймали тебя или нет. Ты становишься плохим в тот момент, когда тебя схватят.

— В этом-то и вся дьявольщина, — поддержал его Мартин. — О человеке надо судить по его поступкам, а не по тому, как он одет, о рыбе ведь судят по ее мясу, а не по чешуе.

— Может быть, ты и прав, — ответил Карьо. — Но не всегда так бывает. Часто под блестящей красивой чешуей скрывается гнилое мясо.

— Я — дурной человек, я это знаю, — разоткровенничался Мартин, — но я не лицемер. Я пристал к партизанам, чтобы спасти свою шкуру. Нет для беглого преступника более безопасного места, чем небольшой партизанский отряд. Здесь некогда интересоваться, кто ты такой. Никто не станет допытываться, откуда ты взялся. Единственное, что от тебя требуется, — это желание бороться, и если оно у тебя есть, то ты выполняешь различные поручения. Лучше, конечно, когда есть оружие.

У Карьо, законопослушного деревенского жителя, была совсем другая судьба.

— А я стал партизаном, — рассказал он, — потому что в наше селение пришли японцы. Они убили мою беременную жену, Я — простой неграмотный крестьянин, но я любил свою жену и люблю наш край.

Рассказав о себе, Мартин и Карьо захотели угнать, что привело в партизанский отряд Мандо. Он ведь молод, умен, и японцы наверняка были бы рады привлечь его на свою сторону. Почему он предпочел отправиться в горы? Ради чего он воюет?

— Я — филиппинец, — коротко ответил Мандо. — Разве этим не все сказано? — Мандо не стал распространяться о том, как ему удалось ускользнуть из цепких рук японской контрразведки, когда ее агенты налетели на студентов, собравшихся обменяться мнениями и новостями об истинном положении дел на фронтах. Студенты разбегались, выкрикивая, подобно мальчишкам-газетчикам: «Покупайте газеты, в которых все наврано».

Все трое сознавали горькую правду, что немалая часть филиппинцев и филиппинок так или иначе помогала японцам, а Мандо даже пострадал от этого — хозяин, у которого он служил, донес на него японцам, чтобы выслужиться перед ними.

Проливной дождь оказался бессильным перед выносливостью и упорством трех молодых парней, и, словно убедившись в этом, дождь сначала поослаб, а потом и совсем прекратился. И хотя на них не было ни единого сухого пятнышка, сидя плотно прижавшись друг к другу спинами, они умудрялись кое-как согреваться. К тому же за оживленной беседой они на время забыли о своих невзгодах.

Тучи рассеялись, и снова выглянула луна. Лишь изредка ночную тишину нарушали шорох листьев да скатывавшиеся с них капли дождя. Прошло еще немного времени, разговор не возобновлялся; парни погрузились в дремоту, уткнув отяжелевшие головы в колени.

Разбудили их первые лучи солнца. Ясное небо, прекрасная погода и присмиревшая река — как все это было непохоже на вчерашний вечер.

Все трое принялись разминать затекшие ноги, Мандо бегал взад и вперед, боксировал. Затем упражнялся, поднимая здоровые камни вместо гирь. Будучи физически сильным от рождения, он постоянно тренировался и изучал каратэ.

На берегу они нашли несколько кокосовых орехов, видимо, принесенных сюда вздувшейся рекой.

— Манна небесная, — радостно провозгласил Карьо и стал собирать плоды, разбросанные по земле.

С помощью острого камня они проделали отверстия и отведали кокосового молока.

— Хорошо, — сказал Мартин. — Пожить бы тут пару деньков, отдохнули бы, как на ранчо.

— А кто предрекал нам голодную смерть в пути? — пошутил Мандо.

— Вот в городе и на равнине — там действительно туго, — сказал Карьо, — потому что там нет ни гуавы, ни кокосов.

Они раскалывали орехи, вынимали белую сердцевину и с удовольствием жевали ее.

— До того как я уехал в Манилу, — сообщил Мандо, — у нас в деревне, помнится, жарили эту белую сердцевину, как кукурузу, и продавали у дороги по двадцать сентаво. Это называлось кастаньог. Для многих один такой кусочек составлял весь завтрак.

— Замечательная вещь — кокосовая пальма, — проговорил Карьо с гордостью, как человек, родившийся и выросший среди кокосовых рощ. — Она тебе обеспечит и еду, и одежду, и кров.

— Кокосовые орехи тоже хороши, — подтвердил Мандо. — Взгляни вот на этот, который я только что расколол. В такой скорлупе побольше толку, чем в голове у иных наших лидеров.

— Мякоти-то у них в голове, пожалуй, побольше, — вставил Мартин.

— А по-моему, — закончил Карьо, — самое главное для лидера — это портфель. Без портфеля какой он лидер!

Мандо и Мартин согласились с ним.

Вдруг из чащи выглянули две мартышки.

— Вон, гляди! Твои родственники, — пошутил Карьо, Обращаясь к Мартину, и все трое от души рассмеялись.

— А знаете, что я сделаю, если вернутся американцы? — обратился Мартин к товарищам.

— А что ты можешь делать, кроме как чистить им ботинки? — съязвил Карьо.

— Вот тут ты, приятель, ошибаешься, — расхвастался Мартин и поиграл мышцами на руках. — Подцеплю парочку американок… и не пройдет и месяца, как они станут брюхатыми.

— Что ж они, не увидят, что ли, какой ты черномазый? — пренебрежительно заметил Карьо.

— Да американки без ума от филиппинцев. Спроси-ка у тех, кто жил в Калифорнии. Там сплошь и рядом из-за этого происходят драки между американцами и филиппинцами. Как только белые бабы увидят филиппинца, так сразу белых женишков побоку.

— Да вранье все это, выдумки, — отмахнулся Карьо.

— Не веришь? Дело твое.

Неожиданно они остановились и умолкли, так как заметили струйку воды, стекавшую вниз по отвесной скале. Не сговариваясь, они разом кинулись туда, позабыв обо всем, и жадно прильнули к живительной влаге.

Глава четвертая

Река, к которой вчера еще нельзя было и подступиться, словно к разъяренному чудовищу, сегодня — утром стала подобна прирученному водяному буйволу— карабао, спокойно стоящему в ожидании своего хозяина.

Позавтракав кокосами и прихватив остатки в дорогу, Мандо и его спутники переправились на другой берег. Впереди был долгий день пути.

Они шли по холмам, густо поросшим лесом, раздвигая лохматые ветви деревьев, которые снова смыкались у них за спиной, словно без конца открывали тяжелые двери, тотчас же захлопывавшиеся за ними. Переплетаясь с ветвями деревьев, лианы напоминали тюремные решетки. Иногда в просветах этих мнимых решеток виднелось голубое небо, которое прошлой ночью низвергало огненные стрелы молний.

Энергично работая руками, Мандо размышлял о том, насколько легче живется филиппинцам, приспособившимся к врагам, по сравнению с теми, кто не приемлет их господства. Он видел, как живут, не заботясь о собственном благе, партизаны, которых он почему-то запомнил плавающими под градом японских пуль среди множества трупов. Мандо опять вспомнил своего бывшего хозяина — дона Сегундо Монтеро или, как он его называл, подлеца. Монте, торговца и промышленника, владельца огромных поместий в провинции Нуэва Эсиха.

Едва в пригороды Манилы вступили войска японской императорской армии, Монтеро одним из первых поспешил к ним с приветствиями. На радиаторе его автомобиля развевался флаг Страны восходящего солнца. Он засвидетельствовал почтение офицерам оккупационной армии и заявил, что готов им служить и выполнять любое их распоряжение. Супруга Монтеро донья Хулия и дочь Долли были солидарны с ним. В памяти Мандо одно за другим всплывали события той поры…

Молодой человек, которому едва исполнилось двадцать один год, поступил в услужение к семье Монтеро. Там звали его Андоем. Жалованья он не получал, хозяева кормили его и платили за учебу в колледже. Выкраивать время для занятий было трудно, так как приходилось выполнять множество разнообразных поручений. То он прислуживал дону Сегундо и другим членам семьи, то отправлялся за покупками, то разбивал клумбы в саду. Он служил шофером доньи Хулии и даже убирал комнату Долли. Долли была вполне взрослой девушкой, перед самой войной она окончила аристократический женский колледж, но родители по-прежнему считали ее ребенком и не чаяли в ней души. Андоя всячески третировали в доме Монтеро, он без конца выслушивал брань из уст хозяина либо хозяйки, а то и получал затрещины.