Огни на равнине

Из госпиталя стали выходить пациенты. Как потерянные, они долго бродили по двору, а потом разошлись в разных направлениях.

Малярик лежал ничком на траве и не шевелился. Я положил руку ему на плечо, но тут же отдернул: солдат был мертв.

В полном одиночестве я отправился в лес к ручейку, в котором ночью набирал воду. Передо мной зубчатой стеной теснились горы. Чтобы выбраться из зоны обстрела, я решил подняться в предгорье.

По извилистой тропке я вскарабкался вверх по склону метров на шестьдесят и очутился на площадке скалистого уступа. Внизу расстилалась долина. Я остановился и обозрел окрестности.

Страх заставил больных и раненых покинуть госпиталь, но они быстро растратили последние силы и теперь лежали без движения на земле. Их тела походили на бобы, разбросанные на поле.

Рев орудий не умолкал, однако снаряды пока не долетали до госпиталя. Я попытался определить, откуда противник ведет огонь. Снаряды неслись с хриплым, надсадным воем, который не походил на обычный артиллерийский гул. Похоже, американцы обстреливали остров со своих военных кораблей. Они явно готовили плацдарм для высадки десанта. А от моря нас отделяла небольшая пустошь шириной всего лишь в пять километров.

Вскоре задымилось одно из зданий. Черно-белые волокна дыма извиваясь выползали из-под карниза и сплетались в один толстый плотный жгут над крышей. Языки пламени лизали стены, вырывались из окон. Неужели, покидая госпиталь, санитары, в строгом соответствии с инструкциями, подожгли его? Но вполне возможно, это грабитель Картофляй обронил – совершенно случайно – горящую спичку или перевернул масляную лампу.

Я увидел большую группу наших солдат. Сначала они бессмысленно метались по пустоши, потом быстрым шагом двинулись в укрытие, к холму, горбатившемуся на равнине. С его голой вершины поднимался дымок. Свежий утренний ветерок трепал и мотал тонкую струйку, но она упорно рвалась в небо, становилась толще и гуще. Сигнальный дым!

Гром орудий умолк. Госпиталь полыхал, пламя пожирало стены, вырывалось из-под крыш.

Внезапно окрестности озарились ослепительной вспышкой, раздался шипящий рев, похожий на шум водопада. Столб дыма взметнулся ввысь и на уровне моих глаз вдруг развернулся призрачным веером.

Чувство долга подсказывало мне, что я должен вернуться в долину и помочь своим товарищам, попавшим под обстрел. Но в тот миг я был абсолютно не готов к свершению героических поступков. Как ни странно, единственное, чего мне действительно хотелось, так это смеяться! Я смотрел на солдат, которые как букашки копошились на пустоши, пытаясь укрыться от невидимого врага. Я затрясся от дикого, безумного хохота: собственно говоря, какое мне дело до этого сброда?! Все это меня больше не касалось.

Продолжая смеяться, я повернулся спиной к жалким людишкам и пустился в путь по извилистой тропе.

Обливаясь потом, я карабкался по горной круче с одной-единственной целью: спасти свою шкуру. Если бы не всепоглощающий инстинкт самосохранения, я бы мог, наверное, сыграть более достойную роль и явить миру чудеса мужества и доблести.

Центральный горный хребет Лейте четко вырисовывался на фоне ослепительной небесной лазури. Скалы, перевалы, ущелья и отроги приковывали к себе взгляды тысяч солдат, обреченных на смерть. Каждому из них горы виделись по-разному. Мне они казались горбами огромного верблюда.

Странные внутренние силы побуждали меня к действию, к движению. Я знал, что впереди меня ждет гибель. И все равно какое-то мрачное патологическое любопытство гнало меня вперед. Зачем? Чтобы я смог испытать всю глубину безмерного одиночества и отчаяния и умереть в чужом краю?

Глава 8 РЕКА

Дни и ночи я брел по холмам и взгорьям. Глухие орудийные залпы эхом перекатывались по горам и долам. Вдали над горизонтом появлялись американские самолеты и бомбили наземные цели.

По моим представлениям, я находился внутри гигантского треугольника, вершинами которого были стратегически важные пункты: Бурауэн, Альбуэра, Ормок. Я словно очутился в центре тропического вихревого циклона. Такое место называют «глаз бури» – здесь царят тишина, безветрие и спокойствие, в то время как вокруг бушует стихия.

Как-то раз я проснулся на рассвете от артиллерийского грохота, доносившегося с северо-запада. Посмотрел по сторонам. Над холмами взмывали, точно фейерверк, синие и красные сигнальные ракеты и вычерчивали на небе ослепительные пересекающиеся линии.

Той ночью я видел ожерелье огней города Ормока, в котором когда-то стояла моя часть. Скорее всего, американцы уже высадились на западном побережье Лейте, где базировались наши войска.

Запасы еды закончились, несколько дней у меня не было во рту ни крошки. Однако я не мог сказать, что испытывал голод. Ощущение скорой гибели заглушало во мне все остальные мысли и чувства. Мое тело оцепенело, одеревенело. Казалось, лишь затылок не потерял чувствительность и реагировал на внешние раздражители.

Я был абсолютно свободен. Я мог прожить последние дни так, как мне заблагорассудится, и даже умереть по собственному желанию, выдернув чеку из ручной гранаты.

Я перебирался с одного холма на другой. Слева от меня тянулась бесконечная цепь гор, они громоздились друг на друга, вырастали исполинскими буграми, конусами, ковригами. Я даровал себе отсрочку и упивался последними часами жизни.

Однажды днем по крутому, поросшему густой травой склону я спустился в глубокое ущелье, по дну которого змеилась высохшая ложбина, переплетенная корнями чахлых деревьев. Овраг упирался в обломок скалы с плоской верхушкой, а дальше искрилась вода. Я ощутил жажду и по каменным уступам спустился вниз. Из трещины в скале бежал ручеек, разливался прозрачным круглым озерком. Я лег, припал губами к воде и напился всласть.

Из озера вытекал другой ручей, впадал в следующее озеро, а затем серебряные струи вплетались в широкий и быстрый поток. Вдоль берега вилась тропка, и я отправился по ней.

Я шагал и шагал вперед, журчание воды становилось все громче. Тропинка перескочила через поток, и я перебрался на другой берег. Русло становилось шире, река вильнула в сторону от тропы и скользнула в темный лес.

Заросшая травой стежка бежала вдоль лесной опушки. Я зашагал по ней, прислушиваясь к нараставшему гулу. Где-то за деревьями шумел водопад.

Неожиданно поток вырвался из лесной гущи и вновь понесся наперегонки с тропинкой.

Передо мной непроходимой стеной зеленел бамбук. Золотые стрелы солнца летели между прямыми гладкими стеблями и вонзались в отвесную скалу. А дальше начиналась холмистая долина. Ручей превратился в широкую реку и, пробившись через бамбуковые заросли, понес свои воды прямо по ней. Солнце играло в хрустальных брызгах, облака плыли по синему шелку неба и исчезали за горной грядой. По берегам реки буйствовал бамбук. Ветерок ласкал зеленые листья. В сезон дождей к берегам прибило много поваленных деревьев, они теперь сохли на песчано-каменистых отмелях. Река местами вскипала волной, потом затихала в глубоких заводях и вновь бежала вдаль, бурля и разбрасывая брызги.

Вечерами я прятался в прибрежных зарослях и часто слышал фырканье оленей, спускавшихся к запрудам на водопой. А на рассвете дикие горлицы звонко ворковали на ветвях деревьев.

Однажды вечером тропинка взобралась на высокий косогор и вывела меня к роще, где лианы и ползучие кустарники сплелись в непроходимый лабиринт. Я устроился на ночлег. Подушкой мне служил маленький земляной холмик. Среди ночи я обнаружил, что он слабо мерцает в темноте. Я зачерпнул горсть земли – она тускло засветилась на моих ладонях, словно стайка светлячков. Это фосфоресцировал прах какого-то животного, нашедшего здесь свою смерть.

Утром я вновь отправился в путь по берегу реки и вышел к живописному месту, где под сенью развесистого дерева водяные струи вились вокруг блестящих валунов, кружились, сливались в пенистых водоворотах. Я, скинув башмаки, ступил в реку, посмотрел на свои ноги, торчавшие из воды, и ужаснулся: кожа – сухая и морщинистая, как на куриных лапах, голени и лодыжки худые до крайности. Прикосновение к ледяной воде вызвало в ногах острую боль. Я взглянул на руки – кожа да кости, плоть истончилась, сморщилась, пальцы сделались как будто в два раза короче. Смерть перестала быть голой абстракцией, она обрела физический облик. Я уже видел свой труп, распростертый на речном берегу: холодное, бездыханное тело с животом, развороченным взорвавшейся гранатой. Плоть подвергнется гниению, и очень скоро от меня не останется ничего, кроме горсточки праха…