«Вертер», этим вечером

Он пообедал с Томби, Уолтоном и его женой в театральном кафетерии.

Вся вторая половина дня была посвящена репетициям. Эмилиана Партони была великолепна. Томби изменил две дуэтные сцены из первого акта, превратив встречу Рудольфа и Мими в гонку-преследование: прикосновение, бегство, несмелые порывы… Он хотел заставить ее ползать по земле в финальном акте, но вынужден был от этого отказаться. Дабы не раздражать зрителей, привыкших к традиционному финалу, Мими оставили умирать в постели.

В свою гримерку Орландо вернулся к шести. К этому моменту в нем созрело твердое намерение принять душ, немного поспать и отправиться в бар «Савоя», чтобы присоединиться там к Томби и остальным. После обеда звонил Джанни: он сообщил, что начались переговоры по поводу его выступления в «Манон Леско» в Триесте, во второй половине декабря. Орландо и в самом деле принял душ и покинул театр в семь вечера. На дворе стоял сентябрь. Небо между крышами высвободилось от облаков, и последнее солнце освещало фасады многоэтажек; одна из них, та, что поближе, казалась кубом из зеленой воды, огромным застывшим водопадом. Стекло было в точности того же цвета, что и глаза Каролы. Он снова поднялся по ступенькам Национального театра и позвонил из каморки консьержа. Томби еще не вернулся в свой отель. Орландо оставил для него сообщение, извинившись за свое отсутствие сегодня вечером.

Несколько минут спустя он уже пристегивал ремень безопасности и сверялся с часами на приборной панели «вольво». Меньше чем через два часа он будет в Сафенберге.

Он всегда был таким. Никогда его решениям не предшествовало долгое серьезное размышление. Ему больше хотелось бы, чтобы каждый поступок естественно проистекал из разума и воли… Но вместо него поступками, казалось, управлял кто угодно, только не он сам… Накопившаяся за день усталость, дружеское расположение Карло Томби и коллег-певцов — все это тянуло его на ужин. Ему нравились звон бокалов, белизна и упругость накрахмаленных салфеток, внушительный вес серебряных приборов… Смех баритона… Но что-то вновь переключилось у него внутри, и теперь он несся в ночь со скоростью сто сорок километров в час. Он не знал, что будет дальше, и чувствовал неясную тревогу. Он никогда не узнает, почему так поступил. Это глупо, тем более, что его никто не ждет, что придется ложиться спать на голодный желудок, — да еще при условии, что будет где переночевать. К тому же эти старики, которые вечно настороже, будут зорко следить за ним. В особенности сестры: они уж точно глаз с него не спустят… Все время за драпировками прячутся соглядатаи. И Карола у них в плену. А может, именно она и правит этим странным балом. Я становлюсь идиотом.

Ночь быстро опускалась на землю, и когда он проезжал у подножья гор, воздух стал холодным и синеватым, словно сталь клинка. Деревни на склонах начали неуловимо меняться — скоро они вообще утонут в тени утесов, став невидимыми.

Теперь уже близко. Пихтовый лес густел.

Его нога отпустила педаль газа и слегка коснулась тормоза. Впереди, прямо посреди дороги стоял «мерседес». Задние фонари не были включены, и мрачная масса автомобиля сверкала на асфальте. Гигантский жук с черным стальным панцирем.

Орландо сбросил скорость и различил нескладный силуэт, склонившийся у машины.

Он включил фары и притормозил. Это была женщина. Несмотря на широкую куртку и вельветовые брюки, он разглядел спутанную копну волос.

«Мерседес» тронулся. Орландо показалось, что машина попалась в лапы ночи, и та, ухватив ее за невидимую нить, потащила за горизонт.

В свете фар он увидел, как женщина подняла руку, и остановился. Она похлопала по капоту, будто проверяя его на прочность, и наклонилась к окошку.

— Какие-то проблемы? — спросил он.

Теперь он мог получше ее разглядеть. Ничем не примечательное лицо. Она знала, что не привлекает внимания, и поэтому в уголках ее губ залегли пока еще нечеткие усталые складки — следы недовольства и уязвленного детского самолюбия. Наверное, это и была основная черта ее лица: следы боли от мысли, что она — так себе…

— Нет. Он ехал в Триберг, поэтому высадил меня здесь. Поворот в пятидесяти метрах, и он не захотел делать круг, чтобы довезти меня.

— А куда вы едете?

— В Сафенберг.

— Садитесь.

Он не удивился — скорее, удивился тому, что не удивился. Крошечная деревенька, затерянная в горах, была более чем в пятидесяти километрах отсюда, а эта путешественница направлялась именно туда. Но, если хорошенько подумать, здесь не было ничего необычного. И даже легко можно было объяснить. Случается, судьба преподносит и более неожиданные сюрпризы.

— Я каждую неделю езжу на попутках. Для меня это своего рода игра. Я встаю на западном выезде из Мюнхена. Никогда не приходится ждать больше получаса. Частенько я пользуюсь этим, чтобы опросить водителя.

Она порылась в сумочке. Орландо не повернул головы. В салоне автомобиля было темно, и его слух уловил лишь шелест бумаг.

— Вас не затруднит ответить на пару вопросов? Я буду ставить птички за вас…

Вероятно, она должна знать Каролу. Это уж как пить дать. Она была помоложе, но деревня такая маленькая… Когда-то они, видимо, вместе играли… Учились в одной школе. И потом, этот «дом престарелых» должен быть известен в округе.

— И о чем ваши вопросы?

— Это тесты. Дурацкие тесты. Я работаю в рекламном агентстве, и мы тестируем реакцию потребителей на различные рекламные ролики…

Что-то знакомое. Может быть, это местный диалект придавал конечным согласным какое-то радостное звучание. Точно так же говорила и Карола.

Она развернула анкету. Краем глаза он увидел, как она откручивает колпачок ручки.

— Мне нужно записать ваше имя, если вдруг будут проверять.

— Натале. Орландо Натале.

Она добросовестно записала, никак не отреагировав. Уж такова судьба оперных звезд. Полная изоляция. Никто из других артистов не вызывает таких восторгов, как они — их осыпают похвалами, толпы любителей оперы превозносят их до небес. Однако за пределами узкого мирка меломанов, несмотря на газеты, телевидение и радио, они остаются почти неизвестными широкой публике.

— Профессия?

Он отпустил педаль газа и переключил передачу.

— А вас как зовут?

По ее движению он понял, что она повернулась к нему, и различил на стекле отражение ее слишком низкого лба.

— Маргарет, — ответила она. — Маргарет Кюн.

Менее чем в двухстах метров впереди на дороге появились огни. Орландо помигал фарами, и когда встречный автомобиль переключился на ближний, он различил контуры грузовика.

— Вы сестра Каролы?

— Да. А вы тоже едете в Сафенберг?

Он прижался к траве на обочине, чтобы пропустить массивный фургон, занявший обе полосы.

Вот и еще одно действующее лицо. Но и к его появлению он должен был подготовиться заранее.

В опере у Шарлоты есть младшая сестра — Софья. Орландо давно питал неприязнь к этой героине: несчастная всегда появлялась некстати. Вокруг нее разыгрывалась драма, а она ни с того ни с сего вбегала вприпрыжку с цветочками в руках и надрывалась, воспевая дневное светило и радость жизни. Это была роль сладкоголосой приставучки, которая раздражала всех на свете своими неуместными шалостями, а ее юность на фоне трагедии выглядела просто неприличной. Лишняя роль. К тому же, она была влюблена в Вертера, однако тот никогда не удостаивал взглядом эту непривлекательную эксцентричную особу, которая до последнего чуть ли не таскала ему тапочки и доставала своими убийственными вешними трелями. И вот теперь настал ее выход. Софья. Маргарет. Младшая сестра.

— Начнем. Как вам кажется, наиболее интенсивное выделение слюны у вас вызывает изображение сосиски на экране или реальная сосиска на тарелке?

— На экране. А у вас…

— Следующий вопрос. Как вы думаете, отражает ли форма сосиски вкус самой сосиски? Другими словами, кажется ли вам, что вкус сферической сосиски отличается от обычной, цилиндрической?