Жи-Ши

Анка пишет, что их держат в 15-м отделении милиции на Плющихе. Допрашивают, пока – как свидетелей. Я игнорирую забитое, как кишка при запоре, третье кольцо и выезжаю с Волгоградки на набережную… Я набираю номер Ройзмана, старика-адвоката, который однажды ловко отмазал меня от иска футбольного клуба. Не скажу какого, по-прежнему люблю футбол. Телефон Ройзмана не отвечает, должно быть, адвокат на встрече… В трубке – длинные гудки, точно такие же, как многие сотни тех, что я выслушал, прежде чем дозвонился до Нее в первый раз.

Даже не скажу, каких сил мне стоило вытащить ее на первое свидание. Не знаю, можно ли полтора часа моего ерзанья на собственном эго назвать свиданием. Так, встреча… И для нее это было всего лишь случайным пересечением.

Когда я все-таки дозвонился в первый раз и описал обстоятельства, при которых мы познакомились, она просто сказала: «Я ничего не помню. Перестаньте продавать мне иллюзии». И отключилась.

«Продавать иллюзии! – зачем она так сказала? – может – наркоманка?» – подумал я тогда, но звонить не перестал.

В течение месяца она не отвечала на телефонные звонки с моего номера, тогда я забил на все нормы приличия и принялся звонить ей с разных телефонов, номера которых не определялись или не были для нее связаны со мной. Заслышав в трубке мой голос, который она непонятно как узнавала с первых же звуков, она с нарочитой усталостью бросала: «Здорово. Мне сейчас некогда. Я тебе сама перезвоню». И никогда не перезванивала. Я настоял на свидании, пропуская мимо ушей, как она отказывалась, ссылаясь на огромное количество работы и какие-то ужасные проблемы в жизни.

На свидание с красивой девушкой нельзя надевать часы. Тогда у тебя не будет повода ее ненавидеть.

Я ждал ее в маленьком японском ресторанчике неподалеку от метро «Маяковская». Она вошла в заведение, спустя час после назначенного времени, вся светящаяся, в ореоле из секса, блеска, планов и амбиций.

Уселась за стол, быстро пролистала меню, набрала всего понемногу и надменно заявила:

– Ну! Позвал? Давай, развлекай меня!

Вообще-то у меня с женщинами всегда было равновесие и взаимопонимание. Я люблю их и, вы можете не верить, – они любят меня! Я до сих пор не совсем верю в это, потому что у меня – заниженная самооценка. Женщины составляют постоянный фон моей жизни, я никогда не задумывался, как и чем мне удается их привлекать, но среди тех, кто знает папарацци Агеева, папарацци Агеев имеет репутацию бонвивана. Пожалуй, в юности женщины даже баловали меня вниманием. Это не способствовало развитию моих джентльменских качеств. Они меня просто испортили своей безотказностью. Наверное, поэтому я был способен оказывать женщинам лишь поверхностное внимание, а если этого оказывалось недостаточно, с легкостью отворачивался от объекта и переключался на следующий. Ну, а что вы хотите от фотографа?

Обычно, в общении с женщиной, я играл роль развязанного, самоуверенного, слегка самовлюбленного, но энергичного и обаятельного персонажа. Такой романтичный подонок. Женщинам нравятся подобные типы. Признаюсь, всю жизнь я – в маске. Эта маска спасает парня с заниженной самооценкой. Одна из тех, кому я в юности слегка оцарапал сердце, как-то спросила:

– Кто твои любимые киноартисты?

– Микки Рурк, Брюс Уиллис, Венсан Кассель… – начал перечислять я.

– Все понятно, – перебила она, – ты пытаешься им подражать. Точнее, их персонажам в кино. И в отношениях с женщинами тоже. Скажи, кто твои любимые киногерои, и я скажу, кто ты.

А в то свидание я будто встретился с самим собой. Только я-настоящий был как бы уже не я, а эмоциональное подобие женщин, которые раньше со мной встречались. Я был обезоружен своим чувством, а она претендовала на мое амплуа. Она заказала виски и принялась активно разбавлять его соевым соусом. Она действительно вела себя по-мужски. Обычно интересоваться вкусами и привязанностями девушек было моей привилегией. Она опередила и выложила на стол всю обойму своих музыкальных пристрастий: Eminem, Coldplay, Muse, Kayne West, Jay-Z и еще какая-то дребедень в том же духе.

– Чак Паланик? – перехватила она инициативу, едва я попытался заговорить о литературе. – Да, это любимый писатель моей бабушки! Я ищу что-нибудь пожестче.

Она доконала меня этой фразой. Что она ищет? Сценарии к мультикам манга? К порно с насилием?

Она непрерывно интервьюировала меня! Я попытался обороняться, избрав тактику великовозрастного снобизма. Я не успел поинтересоваться сколько ей лет, но, похоже, я несколько старше. Мне уже двадцать восемь. Что с того?

Я отвечал, что люблю и слушаю слишком большое количество музыки, чтобы вот так взять и ограничить свой выбор пятью-десятью артистами. Я принципиально отказывался проводить жанровые разграничения, в музыке меня интересовали лишь идея, настроение, глубина и степень таланта, которые я мог расслышать. Набор инструментов и саунд для меня не существовали уже много лет. На протяжении одного вечера мое музыкальное пространство могло заполняться прелюдиями Шопена, отвязным серф-битом пятидесятых годов, саксофонными истериками Чарли Паркера, заоблачными и энергоемкими плачами в исполнении кривого Йорка. Все это я сообщал ей, но…

Каждые пять минут ей кто-то звонил, и она начинала болтать по телефону, гораздо веселее и оживленнее, чем только что со мной. Она с преувеличенным значением обсуждала с незнакомыми мне людьми какие-то глупости, очаровательно морща носик и рассыпаясь заливистым смехом. Впрочем, все это вполне укладывалось в мое стереотипное представление о старлетках в шоубизе. Амбициозные бабочки, чье порхание легко, судорожно и бессмысленно. Тем более что быстротечно. За десять лет нужно прожить всю жизнь. Тут не до сентиментальности, не до романтических переживаний и кровавых страстей. Истинная страсть этих кукол – их эксгибиционизм. Разве не так? Жизненное кредо: похмелье – на завтрак, цинизм – на обед, оргия – на ужин. Я сам пытался быть таким же, когда начинал. Не было сомнений, что у нее есть покровители, продюсеры, которые пользуются ее прелестями, богатые любовники, которых она предпочитает за их положение. Сомнений не было, было любопытно лишь, старается ли она совместить расчет и человеческую привязанность или на это последнее уже не хватает времени.

Мы общались недолго. Часа через полтора, добрая часть которых ушла на ее телефонную болтовню, бутылка виски опустела, и она внезапно осознала, как пьяна.

– О! Мне уже хватит! – концовка была смазана.

Она, пошатываясь, выбралась из-за стола, я поймал машину, она назвала адрес «Библиотека имени Ленина» и уселась на заднее сиденье, не прижавшись ко мне, не поблагодарив, не коснувшись щеки, вообще ничего не сказав на прощание. Лишь послала воздушный поцелуй сквозь замерзшее стекло.

Впрочем, я и не рассчитывал в тот вечер на что-то особенное. Скажу честно, я был разочарован. А ведь я наводил справки. Те, кто знал ее по работе, отзывались о Белке не так, как о большинстве остальных певичек. Помня об их отзывах, я ожидал в близком общении разглядеть умную и тонкую девушку. Но я ужинал с другим человеком. Это был ветреный, взбалмошный, самоуверенный, самовлюбленный, поверхностный и скользкий субъект. Ухудшенная копия меня самого. Ну, зачем мне второй я, когда давно уже необходимо сбежать от собственной матрицы? Я разочаровался. Наверное, это было к лучшему. Наверное, на этом следовало остановиться.

Я вернулся домой и постарался забыть ее: «Ну, подумаешь, мало ли улыбок перемещаются по Москве с одних лиц на другие… И лица в Москве тоже можно отыскать… Подумаешь, дефицит…» У фотографов никогда не бывает недостатка в женщинах. Я позвонил самой красивой из своих боевых подруг, хрупкой блондинке, похожей на Гвинет Пэлтроу в «Осторожно, двери закрываются», распил с ней пару бутылок коллекционного «Шато де Флёри», а затем до утра накачивал ее собственным разочарованием, с первыми трамваями выбрив на лобке странный и непонятный мне самому иероглиф. Проснувшись днем в чужих объятиях, я уже не помнил девушку с лучезарными глазами.