Убийство часового (дневник гражданина)

2

Переночевав на мирной стороне, рано утром мы выехали в Эрдут. По пути, недалеко от деревни Дорослово, мы видели несколько десятков охотников с собаками и ружьями! Если на мирной стороне Дуная люди охотятся на зайцев, на военной — люди охотятся на людей. Случайная встреча в Белграде с министром иностранных дел Сербской области Славонии, Баранья и Западный Срем Чаславом Осичем открыла мне доступ в эту восставшую область. В пресс-центре Эрдута то обстоятельство, что я русский (то же случилось и в Шиде), вызывает дружелюбие. Дружелюбие усиливается после нескольких минут беседы, когда выясняются мои политические взгляды. Сегодня русский русскому — рознь. И вооруженные солдаты, «территориальцы», и гражданские, отогревающиеся в комнате пресс-центра, и я — все мы приходим к выводу, что русский Горбачев — или предатель, или болван, или, скорее всего, и то и другое. Он позволил возродиться германской мощи, он разрушил мощь советскую, и как результат — поддерживаемые Германией, Австрией, Венгрией и Ватиканом хорватские националисты решились на экстремистскую независимость. «Горбачев заслуживает гильотины», — говорю я. И не было в комнате человека, не согласившегося с этим утверждением.

Меня ведут интервьюировать командиров специальных сил: Аркана и Бадзу. О первом из них прессе известно все, о втором — ничего. Они сидят в большом зале — в углу, у окон, за столом, накрытым белой скатертью. На столе: кофе, сок, яблоки. Оба в военной форме без опознавательных знаков. Трехцветный значок на беретах.

Эдуард, недалеко от Вуковара. Слева легендарный Аркан, экзотический военноначальник. Ноябрь 1991 года. Моя первая война.

Аркан — умный, интеллигентный, себе на уме. По всей вероятности, журналисты кажутся ему детьми, но детьми, ему нужными. Он, искусный «шоумен», бросает легко: «А почему нет телевидения Осиека? Что, я должен к ним прийти? Они меня ждут?» Бадза, мускулистый и сдержанный, полон взрывчатой, компактной энергии. (Настоящая фамилия его неизвестна. Известно, что в свое время он был третьим в мире по дзюдо.) Не хотел бы я быть его противником в атаке. Когда я их спрашиваю, что бы они хотели передать русскому читателю, Аркан (что значит лев по-турецки) говорит: «Мы один народ. Мы братья. Русский народ имеет в нас друга навсегда. Привет ему от нас». На мой вопрос, примут ли они у себя русских добровольцев, Бадза отвечает коротко: «Добре дошли» (Добро пожаловать). Я спрашиваю: «А меня возьмете?» Аркан улыбается, кивает. Французскому читателю он хотел бы сказать, что

Аркан утверждает, что Венгрия помогает Хорватии, обучая на своей территории хорватских солдат. В лагерях, где размещались раньше советские войска! Он говорит, что на территории Славонии сбиты восемь венгерских самолетов без Опознавательных знаков.

Рядом с командирами сидит за столом девушка. На мой вопрос: «Кто она?» — оба отвечают: «Доброволка». Доброволка — красивая девушка. Всего в отряде Аркана — десять девушек.

Мы выходим. Во дворе идут учения, добровольцы бегут, тяжело дыша, в полной боевой выкладке. «Еще десять метров, серб!» — кричит массивный сержант. Бадза называет добровольцев «коммандос». Наш фотограф долго снимает нас, Аркан и я продолжаем разговор по-английски. На холоде и ветру он куда более резко отзывается о Франции:

Лохматая овчарка на цепи вдруг начинает лаять на фотографа. «Не любит гражданских», — бросает Аркан. Прощаемся как старые друзья.

Об Аркане и его прошлом говорят. Больше отрицательные вещи. Настоящая его фамилия Разнатович, и он, владелец ресторана (или ресторанов), был долгое время председателем клуба болельщиков футбольной команды «Красная Звезда». Говорят, что он якобы был и мафиози. «Для войны не годятся чистые ангелы», — думаю я, когда мы идем мимо захваченных у хорватов танков к машине. «Кем бы он ни был, сегодня он на фронте, а где чистые ангелы? Далеко за Дунаем, в Белграде, в безопасности. Страна в войне. В войну такие, как Аркан (он лично убил 22 врага, нехотя ответил он на мой вопрос), Бадза или капитан Драган (еврей из ниоткуда, возглавивший, обучивший и создавший территориальное ополчение в городе Книн, в Крайне), — герои. И это не сербы развязали войну. Это не сербы рвались в истерике к национальной независимости, попирая независимость других народов, но генерал и экс-коммунист Туджман и его соплеменники. Сербы вынуждены были сделаться националистами, они вынуждены защитить себя и своих соплеменников за Дунаем. Защитить от государства с опасными традициями, от Хорватии с шахматным полем на национальном знамени…» Представляю себе, если бы Германия решила поместить на свое знамя свастику. Как реагировали бы соседи, Польша и Франция?

Едем в Борово Село… Развалины. Железнодорожные вагоны сорваны с мест и изуродованы, металл искорежен и пробит сотнями осколков. Как и в Вуковаре, здесь нет птиц… Пыль. Оборванные телефонные провода. Разоренные, истоптанные черные поля так и не собранной никем кукурузы. Половина столбов электролинии вдоль дороги перебита надвое осколками снарядов. Все проезжающие в автомобилях, на тракторах, на велосипедах — с оружием. У всех красная повязка на рукаве или на плече — чтобы отличить своих. Иначе отличить нельзя, язык у сербов и хорватов — один и тот же, форма у всех — югославской армии.

На радио в Борово Село мне предлагают выступить — сказать несколько слов. Я говорю, что сейчас, когда французские интеллектуалы — Жан д'Ормессон, Анри Глюксманн, Ален Финкелькрот — поддерживают хорватскую сторону, я счел нужным поддержать сербский народ. Братский русскому и по крови, и по религии… На радио работают одни женщины, мужчины на фронте. Электричество есть только в двух домах — производится электрическим генератором, он стучит перед домом. Воду включили только несколько дней назад. Женщины поят нас водкой и кофе.

На том же этаже, что и радио, но в другом крыле здания, на каменных ступенях лестницы, сидят солдаты и едят из котелков обильно испаряющийся суп. Бидоны с супом стоят на площадке лестницы. Солдаты усталые и замерзшие. Война — грязное дело. Но кому-то его делать нужно.

У обочины дороги подбираю ключ. Взрывной волной его отбросило далеко от дома. Самого дома нет. Одна стена уцелела. Надолго застреваем в потоке военных автомобилей. Солдаты… солдаты… солдаты…

Через несколько дней я ужинал с сербским писателем моего возраста в ресторане писательского союза. Я рассказал ему вкратце о том, что видел в Вуковаре и в Славонии, и резюмировал сказанное заключением, что все это: и замученные жертвы, и выжженные руины, и небо без птиц — есть 1941-й, а не 1991 год. Я не останавливался на деталях, предполагая, что он, серб, знает все это лучше меня, иностранца. «А где вы ночевали в Вуковаре, в каком отеле?» — спросил меня вдруг мой собеседник. И по этому чудовищно невинному вопросу я понял, что для него войны не существует. Забыв о Вуковаре, он стал восторженно рассказывать мне о своем пребывании в Соединенных Штатах Америки в 70-е годы.