Вывернутая перчатка

Так, моля ветры дать ей дитя, прошла Beлуча и через более страшные непогоды, чем те, которые когда бы то ни было приносили ветры. На шести языках и трех диалектах ею нарасхват пользовались солдаты, под градом ударов противостоящих друг другу грамматик женское судно проплыло через войну между Венецией и Австрией, краем зацепило восстания в турецкой империи, которые откололи от Константинополя Триполи, Тунис и Алжир, его подгоняли те же течения, которые влекли корабли, участвовавшие в кандийской войне, оно прошло сквозь венецианский флот, когда он участвовал в осаде Клиса и Макарской крайны, и оно единственное никогда не спускало флага. В Герцег-Нови Велуча заработала свою первую болезнь, болезнь, которая разрушала то, чего у нее не было, – слух, на Сицилии вторую – болезнь глаз, смертельную для тех, кто видит. Кроме нее, глухой Велучи, все слышали в Задаре весть, что Шелковолосый Павле погиб и что один турок ездит верхом со стременами, сделанными из его шелковистых волос. В Шибенике один из гостей потребовал, чтобы она танцевала, и она, обняв его за шею, танцевала лучше всех, хотя не слышала ни звука. Всем давно было ясно, что она без ума от своего вечного ремесла, мужчины шептали, что для каждого из них у нее найдется капелька сладкого девичьего пота, а девушки знали, что она ни разу не потребовала у хозяина судна ни гроша за свои любовные труды…

Но все было напрасно, ребенка у нее не было. А потом как-то раз, на Коринфе, девушки увидели то, чего слепая Велуча увидеть не могла, – она поседела.

– Скоро и грудь у нее отвиснет, – говорили они со злорадством. Среди них было много новых, молодых, и слава Велучи меркла. Все меньше людей приходило в ее каюту на судне. Все реже на ее руках появлялись медные колечки. Однажды ее постель оставалась пустой всю ночь, и девушки нашли ее в слезах. Они гладили ее оливковыми веточками по голове, не понимая, почему она плачет, и изумились, услышав слова, о которых люди рассказывают и по сию пору:

– Мой Павле Шелковолосый за все эти долгие годы ни разу не обманул меня, по десять раз за ночь приходил ласкать, ложась рядом. Теперь он больше не приходит. Самый красивый, единственный на свете мужчина меня больше не любит.

Шелковолосый Павле нашел себе другую…

Сказала и бросилась в море…

То место здесь так и зовут, по той ее славе, которую не опишешь. Всякий, кто проплывает здесь, бросает весла, взмахивает рукой и присвистывает. А раз это так, то и я вот на этом месте бросаю весла, взмахиваю рукой и пытаюсь вспомнить тот самый свист из XVII века.

ИНФАРКТ

Стоял солнечный полдень весны, похожий на незрелые фрукты.

Человек двигался по улице, закутавшись в вываливающееся из пододеяльника одеяло. Через тонкую хлопчатобумажную ткань он сжимал его края, чтобы оно с него не сползло. Человек приблизился к Байлониеву рынку, в это время дня всегда полупустому, и пересекал один из его углов, срезая путь, чтобы выйти к церкви и дальше, к Ботаническому саду. Кое-кто из еще остававшихся здесь продавцов издевательски приветствовал его, и он спешил уйти подальше, чувствуя, что одеяло не слишком прикрывает его наготу.

– Похоже, его голодный делал! – бросил кто-то ему вслед. Уже при выходе с рынка, возле последнего прилавка, три продавца приветствовали его словами «добрый день», и в первый момент он не заметил разницы между ними и остальными. Но тут один из них, высокий костлявый громила, с костями такими крупными, что из них можно было бы делать стулья, загородил ему дорогу и спросил:

– А ты, приятель, далеко собрался?

Подошли и двое других, и человеку в одеяле стало страшно. Краем глаза он заметил в глубине улицы, у них за спиной, несколько фигур в синей форме, и в его сознании мелькнуло: «Они ничего мне не сделают, там милиция». Однако, хотя форма на людях, которые уже исчезли за дверью какого-то ведомства, действительно была синей, на головах у них были фески. В тот момент громила приблизился к нему и ловким движением, таким быстрым, словно он на лету хватает муху, сунул руку под одеяло и ощупал его. Будто перед ним курица или поросенок на рынке. Человек хотел ударить его, но рука громилы уже была снаружи, он на мгновение поднес ее к носу, обнюхал и рассмеялся. Стало ясно, что таким способом он получил кое-какую информацию о своей жертве. Он стоял лицом к солнцу, и человек в одеяле смог теперь лучше рассмотреть его – оказалось, что он из тех, у кого на лице трехдневная щетина, напоминающая паутину, и говорил он, покачиваясь и с трудом складывая фразы на том языке, которым пользовался:

– Пойдем с нами. Мы развлекаться мало, а ты потом иди своя дорога…

В тот же миг самый низенький из всей компании резко повернулся и направился в сторону подвала одного из ближайших зданий. Его коренастая фигура выглядела так, словно у него не было головы, а одна только шея, на которой ближе к верхушке росло два уха и немного волос. Третий продавец в это время уже оказался у человека за спиной, и он понял, что вся троица быстро и слаженно приводит в действие свой план, не дожидаясь его согласия. Он снова подумал, что надо броситься на громилу, но почувствовал, что, если сделает это, одеяло упадет с него. Тогда он вдохнул побольше воздуха, чтобы закричать. И закричал так, что этот крик разбудил его…

Он лежал, закутавшись в одеяло, то самое, из сна. Встал, быстро оделся и пошел завтракать… Ел он, откусывая большие куски, но в течение всего завтрака что-то страшное возвращалось ему на ум, так же как возвращались и куски пищи. У него было почти физическое ощущение того, что сон его продолжается где-то в другом месте и что, пока он здесь ест, там три продавца с рынка заматывают его в одеяло, чтобы изнасиловать в том самом подвале.

Человек встал, решив прекратить завтрак и сделать несколько физических упражнений, чтобы взбодриться после сна. Открыл окно, комнату наполнил свежий воздух весны, он начал делать наклоны, взявшись руками крест-накрест за уши и стараясь локтями достать колени. Потом взял шарик из хлебного мякиша, скрестил пальцы и начал катать его по столу, заставляя себя почувствовать, что подушечки пальцев имеют дело только с одним комочком, хотя они сигнализировали о двух. И тут зевнул. Зевнул и окаменел от страха. Потому что пока он зевал, совершенно отчетливо раздались голоса. Он не знал, откуда они доносились, но звуки их были ясными, они перекликались в каком-то, судя по эху, узком пространстве, и по топотанию многих пар ног по ступенькам было слышно, что переносят что-то тяжелое.

– Смотри за его головой, – произнес свистящий голос того, кто заносил, но в этот момент человек перестал зевать, и голоса тут же исчезли. Он снова быстро раскрыл рот, однако ничего не услышал. Значит, он мог контролировать сон только тогда, когда действительно зевал. В других случаях ничего не было. А ведь там с ним происходило что-то ужасное, что-то неподвластное ему, о чем узнать он мог только таким странным способом.

Человек встал и пошел на работу. Дорога его проходила мимо Байлониева рынка, и в первый момент он заколебался, стоит ли повторять тот путь, который он выбрал во сне. Но потом решился. Пересек рынок точно в том же месте, по которому проходил, видя сон, и ему показалось, что он узнает лица тех продавцов, которые приветствовали его тогда. Сейчас они тоже окликали его, предлагая свой товар. Человек поспешил к последнему прилавку, говоря себе:

– Если замечу здесь и тех троих, то значит, все это ерунда и нет никакой опасности, ведь судя по тому, что я слышал, зевая, сейчас они должны быть в подвале возле церкви вместе со мной, замотанными в одеяло.

И тут ему в голову пришла идея, которая могла оказаться спасительной. Он подбежал к подвалу дома рядом с церковью и буквально скатился вниз по ступенькам. В затхлом полумраке никого не было. Правда, в углу лежало грязное одеяло, но было очевидно, что здесь давно никто не спал. Успокоившись, человек вышел на улицу, на свет дня, радостно потянулся и зевнул. И тут же, зевая, услышал крик. Крик, каким кричат всего раз в жизни, крик, который становится истинным именем человека, причем чаще всего таким именем, которое дается не в начале жизни, а в ее конце. Это был крик, который вскрывает все чувства, крик, который может перерезать глотку тому, кто, словно собственную душу, испускает его. И человек в этом крике узнал собственный голос. И торопливые слова людей, которые громко дышали вокруг. И тогда он снова закрыл рот, и снова все исчезло. Бесповоротно. Напрасно он судорожно разевал рот, напрасно потягивался, пытался повторить зевок, – все, что происходило с ним дальше, было за пределами его знания и контроля, а ему оставалось только биться головой о стенку, пытаясь угадать, как разворачиваются ужасающие события и невидимая борьба.