Семейные беседы: романы, повести, рассказы

- Я стесняюсь взаправдашней Ольги.

Все они остались там, в Палермо и Монделло. Упиваясь своей воображаемой тоской, я сочинила первое в своей жизни стихотворение всего из двух строчек:

Палермино, Палермин

Куда лучше, чем Турин.

Это стихотворение было воспринято дома как признак раннего поэтического дарования, и я, ободренная шумным успехом, тут же сложила еще одно четверостишие про горы, о которых слышала от братьев:

В Гриволу, ура, ура!

Нынче едет детвора!

На Монблан бы взобралась,

Если б сил я набралась!

В нашем доме было принято сочинять стихи по всякому поводу. Мой брат Марио написал однажды стишок о ненавистных ему мальчишках Този из Монделло :

Таких зануд, как Този,

Не сыщешь и в навозе.

Но особенно прославилось стихотворение, сочиненное моим братом Альберто лет в десять-одиннадцать. Оно не было связано с каким-либо реальным фактом и являлось исключительно плодом поэтического воображения.

Старая дева

По имени Ева

Родила ребенка,

Большого постреленка.

В доме читали "Дочь Йорио" 1, но еще чаще, собравшись вечером вокруг стола, декламировали стихотворение, которому научила нас мать, слышавшая его в детстве, на благотворительном вечере в пользу пострадавших от наводнения в долине реки По.

1 Драма Г. Д'Аннунцио, написанная в 1904 г. - Здесь и далее примечания переводчиков.

Вот уже несколько дней, как вода поднималась все выше.

"Дева Мария, нас скоро затопит до крыши!

Так голосили в деревне старухи.

Так что, сыночки, возьмите свой скарб и бегите отсюда.

Какое вам дело до старого бедного люда?!"

Отец отказался; он молод и смел, остальных убедить он пытался,

Что не ворвется в долину ревущая эта стихия.

К матери он подошел и сказал ей тихонько: "Мария,

Ляг отдохни и детей уложи ты с собою.

Дремлет великая По, и колышатся воды в покое

В русле, навек предназначенном милостью божьей.

Спите спокойно, мы все свои силы положим,

Коли стрясется беда, мы подставим могучие плечи,

Чтобы наш мир оставался незыблем и вечен!"

Концовку мать забыла, думаю, она не очень помнила и начало, потому что, например, там, где говорится:

Отец отказался; он молод и смел, остальных убедить он пытался...

строчка чересчур длинная и в размер не укладывается. Но пробелы в памяти она восполняла выражением, с каким читала слова:

...мы подставим могучие плечи,

Чтобы наш мир оставался незыблем и вечен!

Отец терпеть не мог это стихотворение и, когда слышал, как мы его декламируем вместе с матерью, приходил в ярость и кричал, что ни на что серьезное мы не способны - только и можем устраивать "балаган".

Почти каждый вечер к нам наведывались Терни и сокурсники моего старшего брата Джино, учившегося тогда в Политехническом институте. Мы сидели за столом, читали стихи, пели.

Студент дон Карлос де Тадрида

Недавно прибыл из Мадрида!

пела мать, а отец, читавший у себя в кабинете, то и дело появлялся в дверях, дымил трубкой и из-под сдвинутых бровей подозрительно оглядывал сидевших в столовой.

- Недоумки! Все бы вам устраивать балаган!

Единственными разговорами, в которых отец принимал участие, были научные или политические дискуссии и обсуждение событий "на факультете", например, когда кого-нибудь из профессоров переводили в Турин совершенно, по мнению отца, незаслуженно, ибо тот был "недоумком", или, наоборот, не переводили, хотя он это вполне заслужил, так как у него "очень светлая голова". В научных вопросах никто из нас не мог быть ему собеседником, но он все равно ежедневно информировал мать об обстановке "на факультете" и о том, что происходит у него в лаборатории, как ведут себя некоторые культуры тканей, которые он наблюдал в пробирках, и возмущался, если мать не проявляла должного интереса. Отец за обедом ужасно много ел, но поглощал все с такой скоростью, что, казалось, он не ест вовсе; в один миг опустошив тарелку, он и сам был уверен, что ест мало, и заразил своей уверенностью мать, всегда его умолявшую хоть немного поесть. Он же, наоборот, ругал мать за обжорство.

- Не наедайся так! У тебя будет несварение!

Или время от времени рявкал на нас:

- Не трогай ногти!

Мать с детства имела привычку отдирать заусенцы: это стоило ей ногтоеды, а позже, в пансионе, даже один раз кожа слезла с пальца.

Все мы, по мнению отца, переедали и рисковали получить несварение желудка. Если еда ему не нравилась, он говорил, что она вредна для здоровья, потому что плохо переваривается, если нравилась - говорил, что полезна и "возбуждает перистальтику".

Если блюдо было ему не по душе, он выходил из себя:

- Ну кто так готовит мясо? Вы же знаете, что я такое мясо терпеть не могу!

Но если что-то готовили по его вкусу, это отца все равно раздражало.

- Нечего готовить специально для меня! Я не желаю, чтоб готовили специально для меня! Я ем все, - заявлял он. - Я не такой привереда, как вы. Главное для меня - поесть.

- Нельзя же все время говорить о еде, это вульгарно! - выговаривал он нам, если слышал, как мы обсуждаем то или иное кушанье.

- Как же я люблю сыр! - неизменно восклицала мать, когда на столе появлялось блюдо с сыром.

- Господи, какая ты зануда! - взрывался отец. - Сколько можно повторять одно и то же?!

Отец очень любил спелые фрукты, поэтому, если нам попадалась перезрелая груша, мы тут же ее отдавали ему.

- Ага, подсовываете мне гнилые груши! Ах вы, ослы чертовы! - Он хохотал так, что стены в доме тряслись, и в два укуса поглощал грушу.

- Орехи, - говорил отец, раскалывая орех, - очень полезны. Они возбуждают перистальтику.

- А ты разве не зануда? - пеняла ему мать. - И ты всегда повторяешь одно и то же.

Отец страшно оскорблялся:

- Да как у тебя язык повернулся назвать меня занудой? Чертова ослица!

Политика вызывала в нашем доме жаркие споры, которые оканчивались бранью, бросанием салфеток, яростным хлопаньем дверей. Это были первые годы фашизма. Почему отец и братья спорили с таким жаром, я не могу себе объяснить, ведь они, как я полагаю, все были против фашизма; недавно я спросила об этом братьев, но ни один не смог ничего толком объяснить. Однако всем были памятны эти яростные споры. Мне кажется, мой брат Марио из духа противоречия защищал Муссолини, и это, конечно, выводило из себя отца: у них с Марио были вечные раздоры.