Человек из очереди

Потом пришел Слава Кайдалов и позвал Лешу погулять.

Ну, Леша бросился обуваться, но сразу замедлился, он рад приходу Славы, но надо ведь и показать, что не собирается выворачиваться наизнанку. Хотя, понятно, привычно гордился, что Слава заходит именно за ним. Вот в классе сколько парней, а Слава выделил именно его, а что он, Леша, такое, чтоб его выделил первый номер класса. Потом прошел в большую комнату и еще раз велел Гале из дома ни ногой.

— Приду — поужинаем и посмотрим телик. В семь сорок хорошая картина.

Они медленно шли по длинному, два года назад проложенному к новым домам проспекту. Прохожих не было — все ходят дворами, так быстрее. Справа тянулись сараи, гаражи, зеленый деревянный забор воинской части. Было тепло, хотя солнце, растворяясь в туманной дымке, светило тускло. Вдоль тротуара росли молодые деревца, и новый, плотного асфальта тротуар устлан желтыми и красными листьями.

Шли они, значит, медленно, сцепив руки сзади (тут Леша подражал Славе — вот это — сцепив руки сзади и внимательно глядя под ноги — и понимал это). Со стороны-то — два маленьких старичка решают невозможные мировые проблемы. Леше потому и нравилось при ходьбе по проспекту подражать Славе, что со стороны, значит, казалось, что два маленьких старичка решают невозможные мировые проблемы.

Слава рассказывал «Марсианские хроники». Первую историю он закончил, когда они дошли до конца проспекта. Разом развернулись (и, несомненно, старались, чтоб именно разом развернуться) и пошли обратно.

— Мы уже договаривались говорить друг другу правду, — вдруг сказал Слава. — Пусть врут взрослые. А ты скажи мне, Леша, как ко мне относятся в классе. Только, конечно, правду. Как и договаривались.

— Не понял, — сказал Леша.

— Ну, вот как относятся. Шкала большая. Любят. Ненавидят. Презирают. Боятся.

Леша понял, что обязательно надо говорить правду. Соврет Леша — Слава поймет, тогда все, дружбе конец.

— А чего тебя бояться? Ты никого не цепляешь. Любят? Не знаю. Нет, наверное. Любят Андрона. Вот это точно.

— Но он шут.

— А его любят. Он неделю болел, а когда вышел, вон как все обрадовались.

— Понял. Мне бы так не радовались. Что же осталось у нас? Надеюсь, не презрение?

— Нет. Ты понимаешь, всем кажется, что ты как бы весь из себя. Ну, вот, мол, я книги вообще читаю, вот я в астрономии вообще кумекаю. Ты с ними играл в «бутылочку»?

— Нет.

— А звали?

— Звали. Но я не пошел.

— А меня и не звали. Про тебя, конечно, сказали — выстебывается.

— Понял, — сказал Слава, и некоторое время они шли молча.

Ох, как же хотелось Леше спросить, а как к нему относятся в классе. Но побоялся. Слава скажет правду, а правда эта такова, что к Леше никак не относятся. Да, он словно бы место пустое. К примеру, никто не звал его на день рождения. Правда, и он никого не зовет. Но он-то не зовет по простой причине — день рождения у него в июле и Леша всегда в лагере, так что за последние годы вообще никто ни разу не вспомнил про его день рождения. Но это ладно. А вот они собираются у кого-нибудь потанцевать Его хоть раз звали? Нет. Или купят пепси и балдеют. Его зовут? Нет.

— Скажи, а у тебя бывает такое вот, что ты идешь по этому проспекту, мимо этих домов, а кажется тебе, что ты впервые здесь идешь. Ну, как космонавт, который впервые попал на незнакомую планету? — спросил Слава.

— Нет, так у меня не бывает, — признался Леша. Его, понятно, тянуло присвистнуть покрасивее, но удержался — договорились ведь говорить правду.

— А бывает у тебя совсем другое? Вот мы идем по городу. И я спрашиваю, бывает у тебя то, бывает другое. Я же тебя впервые об этом спрашиваю. А кажется, что мы уже вот так точно шли и раньше, и я задавал вот точно такие вопросы.

— Такое бывает!

— Нормально! — успокоился Слава. — А то я думал, что у меня легкое оборзение.

— А вот у тебя бывает такое, что вот ты засыпаешь и тебе кажется, что ноги вытягиваются, и пробивают стену, и перегораживают проспект?

— Это я понимаю. Так бывает, когда человек в рост попер.

— Но я-то не попер.

— Значит, в ближайшее время попрешь.

— Да, но дальше так. Тело становится как длинная-длинная глиста, и вокруг нее летает плоская, как блин, рожа.

— То есть это как?

— Ну, сплющенная рожа. Словно бы по ней проехал асфальтовый каток. Она кривит рот, и подмигивает, и трясет ушами. Но главное: она летает вокруг тебя.

— Как спутник, что ли?

— Да, и обороты наматывает не вдоль тебя, не от головы к ногам, а поперек, ну, как провод на электрической катушке. И ты спутан и не можешь пошевелиться.

— Здорово. У меня такого не бывает. А ты не врешь?

— Нет.

— Здорово. Очень красиво.

— А у тебя бывает, что ты никому не нужен?

— Это как?

— Ну, вот никому не нужен. Ни в классе, ни во дворе, ни дома. Что ты есть, что тебя нет — всем без разницы.

— Понял. Наверное, временами это у всех бывает. Но у меня вот какой счет. Да, в классе — никому. Но всегда знаю — я нужен отцу. В этом вот я уверен. Всегда знаю — он в экспедиции, но помнит обо мне.

Это Леша понимал хорошо. Будь у него такой отец, как у Славы, Леша бы тоже не ныл, что вот никому не нужен. Тут все понятно. И он бы не пудрил себя соображениями, мол, отец погиб за правое дело. Сейчас Леша знал точно — отец утоп по пьянке. И даже успел разозлиться: ну, чтоб ему погибнуть на Гражданской войне, или под Сталинградом, или вот испытывая самолет, так нет же — утоп по пьяному делу.

Они дошли до своего двора и расстались. Привет! Привет!

Леша увидел, что к восьмому дому идут дружинники — четверо женщин, двое мужчин. Вроде бы ничего особенного — люди с повязками идут к опорному пункту. Но без всякой причины Леше стало вдруг так тревожно, что он побежал домой.

И пока взлетал в лифте, в голове вертелось — только бы Галька была дома.

Но ее как раз дома и не было, и тогда Леша вылетел и побежал к четырнадцатому дому.

А уже опустились сумерки, от леса полз туман, плыл он низко над землей, цепляясь за кусты во дворе и за избушку на курьих ножках. В тумане Леша разглядел ехавшую к опорному пункту милицейскую машину, так называемый мусоровоз, или же мусоршмитт, или же ментовоз. И за машиной еще одна. Много дружинников, две машины — значит, будет облава.

И Леша ускорился к четырнадцатому дому. Почему именно к четырнадцатому? А там самый любимый подвал. Так-то подвалов много, оно понятно. Где парням собираться? Не в избушке же на курьих ножках. Значит, обживают подвалы. Ну, к примеру, если кто из жильцов выбросит старую мебель, парни тащат ее в подвал. Кто-нибудь притащит в подвал маг — можно музыку послушать, побалдеть. Или ребята постарше могут вина выпить, побалдеть. Или, если народу немного, с девочками почикаются. Правда, почикаться можно и днем. С урока уйдут, почикаются и вернутся в школу продолжать образование. А в последний год пошла мода дышать клеем «Момент». Их так и зовут — «моментисты». Надышатся и балдеют.

Тут уж милиция забеспокоилась по-настоящему. Устроят облаву, «моментистов» заберут, подвал разорят и заколотят. Так неугомонные оборудуют новый. Но вне конкуренции все-таки подвал четырнадцатого дома. Уж сколько его заколачивали, а парни все туда лезут. Ну, что тараканы. Им побалдеть охота.

Леша торкнулся в дверь подвала, но дверь была заперта на щепочку. Он разбежался, толкнул дверь и влетел в подвал. Пошел наощупь, рукой придерживаясь за бетонные стены. Из узких окошек сочился жидкий свет. Увидел вдали огонек, услышал Тото. Толкнул дверь и вошел в обжитую подвальную комнату. Не ошибся — «моментисты» во всей красе. Сразу увидел Галю — она ждала своей очереди, поторапливая Таньку из соседнего подъезда, чтоб та отдала ей мешочек.

Леша привык к тусклому свету и разглядел картинку, не очень-то красивую. В подвале было грязно, валялись полиэтиленовые мешки, захватанные, заляпанные. На полу валялись пустые тюбики. Кого-то в углу рвало. Стоял спертый кислый запах клея и блевоты.