Якутия

Природа была естественной данностью в мире причинно-следственных связей и строгой ясности. Тайга стремилась стать лесотундрой, словно личинка, тяготеющая к превращению во взрослого жука; пальмы совершенно не могли здесь жить, выродившись в какие-то тоненькие кустики; а серые коряги лежали повсюду, где только не росли лиственницы, и преграждали все входы в тайгу, как запертые двери, ведущие в другую действительность. Доисторическое бытие, существующее вне корабля, было привлекательным и жутким, как будто самый первый пейзаж, открывающийся взору путешественника, посетившего другой мир; и что-то по-настоящему странное было в каждой прекрасной мельчайшей частичке его. Головко вспомнил, как они сели на этот корабль, сказав: <Заелдыз> капитану, который оказался застенчивым двухметровым человеком в форме, и потом, пройдя в предложенную им каюту, немедленно выпили по стакану вина <Анапа>. Головко поморщился, вспомнив довольную рожу Софрона Жукаускаса и его дурацкий радостный всхлип, последовавший за словами Головко о том, что можно выпить еще один стакан. Головко подумал, что его сейчас стошнит, так как он вспомнил пухлые белые ноги Жукаускаса, который тот обнажил при переодевании штанов. И тут, воспроизведя в своей памяти выцветшие тренировочные штаны Жукаускаса, Головко явственно ощутил физическую дурноту и какое-то остервенение внутри своего тела. Тоща, сосредоточившись на представлении того, как он отрезает связанному Софрону половой член и ногу, Головко переборол это неприятное состояние и почувствовал себя свежим, бодрым и спокойным.

- Подонок! - расхохотавшись, проговорил Головко, с удовольствием ощутив холодный ветер, овевающий его лицо.

- Ублюдок! - засмеявшись, сказал Головко, посмотрев вдаль, где была бесконечная таинственная тайга, постепенно становящаяся лесотундрой.

- Я люблю тебя, мир! - вдохновенно воскликнул Головко, обратив свой взор к небу, которое было над всем.

И корабль плыл вперед по Лене, и вокруг была Якутия, и все продолжалось, несмотря ни на что, Головко долго сидел на палубе, ничего не говоря, и не делая никаких движений, но потом, увидев начавшийся закат, он резко встал, обворожительно улыбнулся и быстро вошел внутрь корабля, захлопнув за собой деревянную желтую дверь.

Жукаускас лежал в каюте, разложив по обе стороны от себя свои белые пухловатые руки, и противно храпел. Стакан с осадком <Анапы> стоял на тумбочке. Тренировочные штаны Жукаускаса висели на стуле и слегка покачивались, словно демонстрируя то, что они находятся на корабле, который плывет по реке вдаль. Головко бодро отворил дверь, подошел к своему спящему напарнику и быстро ущипнул его за щеку. Софрон Жукаускас вздрогнул и взмахнул рукой, словно это имело смысл.

- Подъем, человече! - крикнул Головко, хлопнув в ладоши, - ночь наступает, тайга вокруг!!

Софрон взмахнул другой рукой, открыл глаза и пусто посмотрел на тренировочные штаны.

- Это вы... Ээ... Бы...

- Зовите меня Абрам! Ай-ля-ля! Вставай, богатырь, тебя ждет якутская ночь!

- Перестаньте, - серьезно сказал Софрон, почесав свой пупок, - мы с вами выполняем серьезное патриотическое, почти революционное дело. Вы не должны кричать и смеяться! Сейчас вечер, я выпил и сплю. Нам нужно быть ко всему готовыми. Вдруг нас зарежут люди иной нации и культуры?! Ведь здесь уже есть где-то тунгусы!

- Ерунда, ерунда! - бодро отмахнулся Головко, щелкнув пальцами. - Пойдемте, постоим, подумаем, посмотрим на реку, лес, луну и закат. Мир перед нами, дорогуша, а вы говорите про революцию! Надо пользоваться моментом своего местонахождения, иначе вы завернетесь в дурно-бесконечном водовороте абстрактного несущественного маразма. Надо просто вдохнуть воздух, и энергия пронзит вас, как божественный античный разряд!

- Это не для меня, - недовольно сказал Софрон, садясь на кровати и беря тренировочные штаны в правую руку. - Но выпить немножко вина на палубе я не откажусь.

- Вперед и вперед! - воскликнул Головко, подпрыгнув. - Пока мы еще не приплыли куда-нибудь, мы можем пить, хлопать себя по животам> или спать. Но лучше всего смотреть вдаль и видеть, как наступает тьма. Потому что, все остальное - это просто политика, да и все.

- Тогда зачем мы вообще согласились сюда ехать, выполнять нашу цель?! - укоряющим тоном спросил Софрон.

- А я люблю реки и горы, - серьезно ответил Головко, доставая из сумки бутылку <Анапы>.

- Мы все, якутяне, должны выйти из Советской Депии, а с такими настроениями, как у вас, я не уверен, что это удастся...

- Я люблю коммунизм, - мрачно сказал Головко. - Обожаю Ленина.

- Вы - провокатор! - с ужасом закричал Жукаускас, озираясь по сторонам.

Головко подошел к Софрону, ударил его по плечу и протянул ему руку.

- Да бросьте вы, друг мой, я с вами шучу все время, а вы так насторожились. Конечно, я не верю в коммунизм, ненавижу Ленина и Советскую Депию - да и можно ли по-другому, если я в своем уме; но просто мне показалось, что вы слишком взволнованы, а этого совсем не нужно; пойдемте, выпьем вина, посмотрим на реку и тайгу, на то, как приходит тьма, как блестит вода; и поговорим о любви.

- О любви?! - переспросил Жукаускас.

- Именно с любви! - нежно повторил Головко, приобняв Софрона. - Но вы... Вы действительно с нами, с ЛДРПЯ?

- Я создал эту партию! - воодушевленно ответил Абрам Головко. - О чем вы говорите?! Когда мы с Дробахой все это начинали, никому и в голову не могло прийти, что что-то может быть в Советской Депии кроме Советской Депии. Вы оскорбляете меня, Софрон Исаевич! Ваш партийный стаж не дает вам права...

- Ну ладно, - растрогано произнес Софрон, - пойдемте, выпьем,

- Да, - бесстрастно сказал Головко и вышел из каюты.

И они пришли на палубу в безлюдный восхитительный вечер их путешествия, в котором белый корабль плыл по великой реке, рассекая ее воды, и искривленные деревья росли на двух берегах, образуя тайгу. Маленькое красное солнце коснулось горизонта, расплываясь в малиновых отражениях речной поверхности, и оно постепенно исчезало, унося с собой весь свет в другую сторону, находящуюся за этой землей и морем; и луна, существующая сейчас в виде молодого месяца, появлялась вместо него, становясь с каждым мигом ярче и желтее, и почти не освещала ничего вокруг, блекло оттеняя наступающую всюду мрачную тьму, и безразлично находилась на небе между облаком и звездой.

Головко пошел вперед, держа в обеих своих руках две бутылки вина, которые он успел взять с собой, и Жукаускас медленно следовал за ним, посматривая направо и налево, и все еще недоумевая по поводу неожиданного высказывания своего напарника. Головко шел мимо связанных бревен, направляясь на нос корабля, и весело посвистывал. Темные чайки без всяких криков летели рядом. Головко быстро забрался по лестнице на открытую площадку, перед которой была только огромная река и небо, и, топнув ногой, радостно сказал:

- Восторг, мой друг, смотрите, какое чудо, прелесть, волшебный миг!.. Вот почему я люблю нашу страну, ибо река есть красный закат, ее сон о будущем, ее герой и пророк. Может быть, у вас есть нож, или спички, чтобы открыть нашу великолепную бутылку?

- Есть, - тихо ответил Софрон, доставая маленький тоненький ножичек из заднего кармана.

- О! - воскликнул Головко, разрезая пластмассовую пробку. - Это настоящая якутская штука!.. По-моему, этой вещью убивали коз?

- В глаз, - мрачно сказал Софрон. - Они приставляли эту вещь в глаз козе, и вонзали ее ей в мозг.

- Зачем?!

- Чтобы убить, чтобы съесть, - произнес Софрон, отворачиваясь. - Наши предки были жестоки, странны и невероятны. Но такова наша история. Надо принимать ее такой, какая она есть.

- Вы - якут, Жукаускас? - спросил Головко, отшвыривая пробку.

- Я - якутянин, житель этой земли.

- Но, может быть, ваши предки были добрыми, понятными и великими?! Может быть, литовцы в древности были очень красивы и хороши?

- Я не литовец, я живу здесь! - гневно воскликнул Софрон. - Не говорите мне, не надо. Я родился и вырос в Якутске, я помню сквер Ильича еще когда там ходил трамвай!