Прежде чем ты уснёшь

«О чем ты говоришь? — спрашивает пастор. — О том, что слова ничего не стоят? Ты еще так молода и уже так цинична».

«Я не циничная, а просто хитрая, — отвечаю я. — Я не похожа на мою сестру, которая может слепо влюбиться в какого-нибудь замечательного человека, который ее совершенно не понимает. Я не похожа на мою мать, которой надо постоянно чувствовать, что на нее смотрят, ее любят и боготворят. Я совсем другая. Я лучше разыграю свои карты».

Пастор едва заметно улыбается: «Не похоже, что у тебя все идет как по маслу с мужчиной, которого ты задумала сегодня соблазнить. Он тебя не замечает. Разве не видишь?»

«Неважно, — говорю я. — Просто у меня еще мало опыта. Надо только подождать, и у меня все получится. Возможно, я не так неотразима, как Анни, и не так очаровательна, как Жюли, но я превосходный тактик. К тому же я умею петь. Он станет моим, прежде чем закончится этот вечер».

«Иначе говоря, в вопросах любви ты прямо маленький Макиавелли», — усмехается пастор.

«Вы не ответили на мой вопрос, — говорю я. — Как вы можете венчать людей, и к тому же требовать от них серьезности, если знаете, сколько горя, несчастийи разочарований ждет их впереди?»

«Слушаю тебя, — отвечает пастор и делает секундную паузу. — Слушаю тебя и думаю, что ты говоришь, рассуждаешь и мечтаешь совсем как ребенок, но в один прекрасный день у тебя внутри что-то сломается, — и ты перестанешь быть ребенком».

«Вы не ответили на мой вопрос», — говорю я.

«У тебя есть внутренний голос, Карин, он не умеет лгать и осторожничать. — Пастор говорит совсем тихо. — Посмотри на Жюли, — шепчет он. — Посмотри на нее. Не на меня — на нее. То, что ты видишь — это надежда. Ты знаешь, что такое надежда, Карин? А может быть, эти тонкие линии вокруг твоих губ — откуда они у двадцатилетней девушки? — это знак безразличия, знак того, что ты всегда играешь и ничего не принимаешь всерьез? В таком случае, мне тебя жаль. И последнее, — говорит пастор. — Если когда-нибудь Жюли и Александр перестанут любить друг друга — ты ведь знаешь, человеческая любовь слаба, — мне хотелось бы сказать им, что любовь — это не просто способность любить, которая есть у каждого отдельного человека, потому что любовь происходит от Бога, а любовь Бога бесконечна».

Я смотрю на пастора, он продолжает выдерживать паузу. Он всегда в этом месте делает паузу, думаю я, ему нравится стоять перед прихожанами и прислушиваться к тишине в церкви, глядя на лица, зная, что люди ждут его слов.

Пора?

Да, пожалуй, уже можно. Уже пора.

Пастор улыбается Жюли, затем — Александру.

Пастор произносит:

— Перед лицом Бога и присутствующих здесь свидетелей вы произнесли брачный обет и дали друг другу руки. Объявляю вас мужем и женой.

— А теперь обменяйтесь кольцами, которые вы будете носить в знак взаимной верности, — говорит пастор.

Жюли и Александр надевают друг другу кольца.

Жюли берет лицо Александра в свои ладони. Александр наклоняется к ней и целует.

И как раз в этот момент мелькает вспышка чьей-то фотокамеры.

Впереди довольно времени, прежде чем прозвучит гонг и Анни пригласит всех к столу, а пока кто-то из гостей стоит в прихожей под большой хрустальной люстрой, позванивающей подвесками, кто-то направляется в сад, кто-то пытается отыскать свое место, внимательно осматривая длинный стол с угощениями, накрытый в столовой. Анни и Жюли сами решали, кто где будет сидеть, — маленькие красные карточки с именами гостей выстроились в ряд у тарелок. Несколько человек стоят в очереди у туалета, другие уже разговаривают, усевшись в пурпурно-красные кресла в прихожей, а кто-то, улыбаясь, ходит от одной группы гостей к другой со словами: «Здравствуйте! Добрый день! Позвольте представиться…». Ингеборг разрешила Анни устроить праздник в ее доме, и свадьбу будут справлять здесь, в большой белой деревянной вилле, построенной в девятнадцатом веке. Красные бархатные портьеры обрамляют высокие окна; на стенах в гостиной тускло-красные обои; пол выстлан старинными толстыми коврами — красными, лиловыми и желтыми. Ингеборг — это папина подружка, но вместе они не живут. Папа не хочет жить в большом доме Ингеборг. Он хочет жить на Тэйен.

Анни стоит на кухне и плачет, потому что повар, которого она наняла на свадьбу, забыл купить сладкого горошка. «А я не могу подавать телячье жаркое без горошка», — всхлипывает Анни.

Жюли стоит в гостиной в углу и беседует с Валь Брюн. Жюли подзывает меня, она вся теплая и раскрасневшаяся, свадебное платье уже слегка помялось. Папа сидит на стуле в том же углу и, прикрыв глаза, пьет виски; он спрашивает: «Карин, а может, нам с тобой сбежать отсюда и пойти в кино?» «Секунду, — отвечаю я. — Сейчас вернусь, тогда и поговорим». Где-то вдалеке я слышу рычащий смех Арвида. В гостиной стоит Терье Недтюн, он поднял свою дочку высоко-высоко и кружит ее под самой люстрой. Дядя Фриц уселся на стул и смотрит перед собой, рот его открыт, глаза чуть прикрыты.

— Привет, дядя Фриц! — говорю я.

— Ой-ой, — отвечает дядя Фриц.

— Здравствуйте, тетя Эдель! — говорю я.

— Карин, Карин, — шепчет она, подзывая меня к себе. — У меня выпал зуб.

— Что вы сказали, тетя Эдель?

— У меня зуб выпал, — повторяет она, обеими руками вцепившись в красную салфетку.

— Какой зуб? — спрашиваю я.

— Передний, — отвечает тетя Эдель, осторожно раскрывая рот, чтобы я посмотрела.

Я заглядываю в рот. На месте зуба зияет черная дыра.

— Может быть, я могу вам чем-то помочь, тетя Эдель?

Эдель сжимает губы и качает головой.

— Вы хотите домой?

Эдель трясет головой.

— Как ты думаешь, они вставят его обратно, или мне придется делать новый зуб? — спрашивает она.

— Не знаю, — отвечаю я.

— Сохраню его на всякий случай, — говорит тетя Эдель, показывая мне измятую салфетку.

— Конечно, сохраните, — отвечаю я и иду дальше.

На кухне по-прежнему плачет Анни. Повар грозится уйти, а Ингеборг пытается успокоить обоих. Анни с Ингеборг друг друга не любят, но терпят, и даже иногда вместе ходят в кондитерскую. Ингеборг — это единственная ниточка, которая связывает Анни с папой. Зачем это знакомство нужно Ингеборг, я не знаю.

— На самом деле, брюссельская капуста лучше, чем зеленый горошек, — говорит Ингеборг таким тоном, каким умеет говорить только она. После этого все сомнения и возражения отпадают сами собой.

— Не знаю, — поколебавшись, говорит Анни. — Не знаю.

— Зато я знаю, — отвечает Ингеборг. Она ободряюще улыбается повару, уводя из кухни Анни.

Я иду дальше. Я кое-кого ищу. Ищу его. Аарона.

Сначала я замечаю светловолосую женщину — она разговаривает с Александром, а Аарон направляется к ним с бокалами шампанского. Я подхожу к ним.

— Привет! — говорю я.

— Привет! — здоровается Александр. — Ты знакома с моим другом Аароном?

— Знакома, — отвечаю я.

— Ах да, конечно, ты же сестра невесты, — говорит Аарон.

— Здравствуй еще раз, — неуверенно говорит светловолосая.

Все смотрят на меня. Вернее, сквозь меня. Пока я здесь, разговор не получится. Я тут лишняя. Карин, будь добра, иди, куда шла, мы вовсе не в восторге от твоего появления. Нам хотелось бы немного побыть одним. Может, найдешь себе других собеседников?

— Пойду налью себе шампанского, — говорю я.

— А тебе уже есть восемнадцать? — спрашивает Аарон.

Я улыбаюсь ему.

Наверно, сейчас мне надо ответить так, чтобы он по-настоящему меня заметил. Сейчас я ему скажу… ну да, и что же я ему скажу? — так или иначе, пора уже хоть что-то ответить, прежде чем я повернусь и уйду восвояси. Но меня хватает только на глупую улыбку.

Я беру свое шампанское. Выпиваю весь бокал. Наливаю еще один. Кто-то в гостиной включает музыку, кто-то приглушает свет, и внезапно весь наш свадебный праздник превращается в Эллу Фицджеральд.