Негасимое пламя

— Потому, что вы не умеете писать, — откровенно заявил Дэвид.

— Но я научусь. Я должна научиться. Я хочу стать журналисткой!

Дэвид был не в силах преодолеть охватившее его раздражение.

— Я бы советовал вам, мисс…

— Мэрфи. Джан Мэрфи…

— Я бы советовал вам, мисс Мэрфи, — сухо продолжал Дэвид, — заняться делом… более отвечающим вашим талантам.

— Я знаю, что вы имеете в виду… — Девушка на лету подхватила намек. — Я пробовала стать манекенщицей, официанткой, актрисой. И ни в чем не добилась успеха.

— И поэтому вы вообразили, что можете быть журналисткой?

— И буду! — выкрикнула девушка. — Я посещаю школу журналистики, и там говорят, что у меня есть задатки и что…

Улыбка Дэвида смутила ее. Она знала, как скептически относились опытные журналисты к таким учебным заведениям. Единственной школой журнализма могла быть, по их мнению, какая-нибудь солидная газета.

— И потом, — продолжала Джан, постепенно теряя уверенность, — Том, то есть мистер Бейли, считает, что у меня есть нюх на новости.

— Да, он так считает?

Дэвид испытывал сильную усталость, упорство девушки начинало выводить его из терпения.

— Я натолкнула его на две-три хорошие темы.

— В самом деле?

— Он говорит, что я могу тут продержаться, если только вы не вышвырнете меня.

— Личным персоналом занимается мистер Бейли, а не я, — устало сказал Дэвид, и в тоне его прозвучала циничная нотка. — Во всяком случае, пройдет неделя-другая, и я уже больше не буду выбрасывать ваши материалы. Я слагаю с себя обязанности главного редактора и коммерческого директора «Диспетч».

Он ужаснулся при звуке этих слов. Они вырвались у него почти бессознательно.

— Что-о? — Девушка уставилась на него широко открытыми глазами, в полном замешательстве перед этим неожиданным признанием, обнаружившим глубокую душевную смуту, скрытую под внешним бесстрастием.

А Дэвид уже мысленно проклинал себя, поняв, что он себя выдал. Как могло случиться, что он открыл этому нелепому созданию то, о чем еще никто другой и не подозревал? Какой абсурд! Новость облетит всю редакцию раньше, чем правление получит его письмо. Вероятно, принятое нм решение взвинтило его нервы до предела. Она только бросила камень, который пробил в его сдержанности брешь. Боже, как унизительно! Он презирал свою слабость, ненавидел себя за то, что оказался таким непроходимым глупцом!

Смущенный и раздосадованный, не смея признаться самому себе, что он взывает к ее милости, Дэвид добавил:

— Директора об этом еще не знают.

Его голос прозвучал хрипло и сдавленно. Рука сделала жест, словно желая пресечь бесполезное объяснение. Он не смотрел на нее.

— Простите, — пробормотал они быстро прошел мимо.

Дверь закрылась за его тонкой высокой фигурой, которая вдруг сразу как-то ссутулилась.

Глава IV

Дэвид толкнул калитку сада; он все еще не мог прийти в себя: его угнетала мысль о своей несдержанности, заставившей его так стремительно покинуть редакцию газеты. Он заметил, что деревянная калитка, рассохшаяся и потемневшая от времени, совсем осела, и вспомнил, что уже в течение нескольких месяцев каждый вечер собирался починить ее. Неприятное воспоминание о только что происшедшем снова кольнуло его.

Чего ради он заявил о своем решении этой девице? Это тревожило его больше, нежели сам уход. Могло создаться неловкое положение.

Никогда прежде не разглашал он важных дел, не поставив заранее в известность правление газеты. Он понимал, что директора справедливо возмутятся, если узнают о его предполагаемом уходе из кулуарных сплетен. Остается надеяться, что до этого не дойдет. Во всяком случае, правление получит его письмо к вечернему заседанию. Правда, по слухам, эта особа была подругой Клода Мойла, одного из влиятельных директоров. Если они увидятся сегодня вечером, несомненно, она выболтает ему все. Возможно, уже сейчас ее сенсационное сообщение обсуждается за стойками баров или в кафе, где собираются журналисты. Казалось, он слышал непристойные шутки, фантастические догадки и язвительные замечания всего этого газетного люда, который вообще-то ничем не удивишь.

Собственная глупость превратила самое важное решение его жизни в какой-то постыдный фарс! Сколько бессонных ночей провел он в мучительных сомнениях, терзаемый нерешительностью и мыслями о последних письмах Роба! Благодарение богу — все это уже позади, выбор сделан. Но он хотел уйти достойно, а теперь ему придется предстать перед всеми в роли жалкого болтуна, неспособного даже собственные тайны держать в секрете! Горькая усмешка тронула его губы. «Вот она — моя первая неудача, — подумал он, — Что ж! Неплохой урок! Способен вышибить из человека всю его спесь разом!»

Но чем же был вызван его необдуманный поступок? Неосознанной симпатией к девушке? Тем, что ее положение напомнило ему его собственное? Ведь он тоже защищал свое право на самоуважение, стремился к своей цели. Обращаясь к нему, она не прибегла к женским уловкам, чем всегда пользовалась в своей борьбе за жизнь. Это было очевидно. И надо отдать ей должное, даже и не пыталась прибегнуть. Их разговор, слишком короткий и враждебный, приятного впечатления не оставил у обоих. Нет, в том, что произошло, он мог винить только самого себя, да еще, пожалуй, охватившее его чувство раскрепощенности. Мысль, что он теперь свободен, шевельнулась в душе Дэвида и наполнила его тайной радостью.

Жесткошерстный терьер, любимец Клер, бросился ему под ноги, заливаясь лаем. Дэвид увидел знакомый старый дом, и эвкалипт на страже у ворот, и свет в окнах гостиной, где ждали его. Когда, поднявшись на веранду, он стал снимать промокшее пальто, в открытых дверях появилась Клер.

— О Дэвид, как ты поздно! — с тревогой воскликнула она. — Обед совсем перестоялся!

— Прости, дорогая. — Он поцеловал ее, входя в дом, и сразу же с благодарностью ощутил атмосферу тепла и семейного уюта. Темно-красные хризантемы росли в медной вазе, приветствуя хозяина. В гостиной горел камин. Вбежала Герти за его пальто и шляпой.

— Боже мой, да вы совсем промокли! — чирикнула она своим высоким птичьим голоском. — Снимайте башмаки, а то запачкаете новый ковер!

Расшнуровывая ботинки, Дэвид бросил взгляд в гостиную. Нийл, очевидно, был свободен сегодня вечером от дежурства. Он сидел перед камином, перебросив длинные ноги через ручку кресла. Гвен, примостившись подле него на диванной подушке, вязала розовый джемпер, над которым трудилась всю зиму. Увидев отца, Мифф отложила в сторону книгу и встала ему навстречу; в ее глазах светилась хорошо знакомая Дэвиду улыбка. Герти бросила к его ногам кожаные домашние туфли и вприпрыжку убежала на кухню.

— Привет, папа, — крикнула Гвен, когда он вошел в гостиную, обнимая за плечи Мифф. Нийл высвободил из кресла свою тонкую долговязую фигуру.

— Трудный день, сэр? — спросил он.

— Да, пожалуй, — согласился Дэвид.

Он наклонился поцеловать светлую головку Гвен.

— А ты, крошка, обязательно спустишь петлю, если хоть на минуту оторвешь глаза, — шутливо сказал он.

Разговор за обедом, как всегда, был легким и непринужденным. Пока Дэвид разрезал жаркое, Гвен весело рассказывала о забавных проделках ребятишек в детском саду. Герти, стоя у стула Дэвида, возбужденно пискнула:

— Мне тоже можно скушать кусочек. Миссис Ивенс говорит, что у него копыто не раздвоенное.

— У кого — у барашка? — спросил Дэвид. — Что ж, возможно, он же был еще совсем младенцем.

— Я бы не поручился за это, — Нийл не мог удержаться, чтобы не высказать свое профессиональное мнение.

— Ради бога, дайте девочке хоть раз спокойно поесть, — воскликнула Клер.

В тех случаях, когда Герти поддавалась искушению отведать жаркого, как сегодня, ее совесть можно было успокоить лишь уверением, что это «не раздвоенное копыто».

Она весело умчалась на кухню, унося с собой на тарелке ломтик «соблазна» с гарниром из овощей.

— Как твои дела, сынок? — с уважением спросил Давид.