Честь

В хлопотах она пришла совсем неожиданно. Антон даже растерялся – он не успел проститься с ребятами, для входа в колонию уже нужно брать пропуск. И вот он прощается, жмет руки, записывает адреса.

А вот – линейка, торжественная линейка, посвященная проводам: рапорт, «под знамя колонии», гимн – все как обычно. Только теперь это последняя линейка. И Антон рядом со Славой последний раз стоит в строю.

Вот начальник, Максим Кузьмич, в парадном мундире, с орденами, читает вслух определение суда и называет фамилии:

– Шелестов Антон Антонович!.. Дунаев Владислав Семенович!..

Антон, Славик, все семь человек выходят из строя и становятся перед ним.

– Поздравляю вас, товарищи, бывшие воспитанники, ныне свободные граждане Советского Союза, и желаю вам честно блюсти свое имя и трудиться на благо нашей великой родины!

Максим Кузьмич каждому пожимает руку, затем все освобожденные по очереди выступают перед строем и торжественно обещают честно трудиться. Снова гремит музыка, и под звуки марша шеренга счастливых уходит за зону.

Свобода!

У штаба их ждет машина, и сопровождающий Вика-Чечевика – дядя Харитон – повезет их на станцию, там купит билеты и вручит каждому.

Свобода!

И вот стучат колеса, и с соседями можно разговаривать как с равными, за окнами проносятся поля, леса, колхозы – пространства родины, а мысль спешит в Москву, где ждет мама, родной дом и… Получила ли мама телеграмму? Встретит ли? Может быть, даже Марина придет на вокзал? Нет, зачем мечтать о невозможном?

И вот Москва, перрон, толпа встречающих в среди них… среди них… Неужели не получила телеграмму?

– Мама!

35

Свобода!

Вот она – уже настоящая, полная. Москва – кипящая, бурлящая, сверкающая огнями. Улицы. Небо. Метро. Дом. Комната, где они будут жить с мамой вдвоем.

– Ну, еще раз здравствуй!

И хорошо, что мама наконец ушла от этого Якова Борисовича.

Разговоры, рассказы, планы.

– Никаких планов. Пока живи и отдыхай.

– Что ты, мама? Какой там отдых? Скорей прописаться. Пропишут ли?

– Почему не пропишут? Пропишут! А тогда и об институте будем думать, обо всем.

– Нет, мама! Я – слесарь. Я на работу буду устраиваться.

Так начиналась новая жизнь.

Антон стал другим, совсем другим, неузнаваемым – он рано вставал, быстро одевался, умывался, убирал постель, делал гимнастику, словно боясь растерять заряд, который получил в колонии. А когда Нина Павловна мельком заметила, что пора бы замазывать на зиму рамы, Антон тут же вызвался:

– Рамы? Ну, что ж! Сегодня замажу.

А придя с работы, Нина Павловна увидела, что не только рамы замазаны, но и пол в комнате натерт до блеска.

Антон брался за все и готов был, кажется, помогать во всем. Однажды она рассердилась, когда Антон вздумал чистить картошку.

– Уйди! Это совсем не мужское дело. Ни к чему!

Антон смеялся и, смеясь, рассказывал о тех многих работах, которые ему приходилось выполнять в колонии.

Нина Павловна была счастлива, видя радостное настроение сына. Это был лучший подарок, который она могла получить к Октябрьским праздникам, о чем и написала в своем благодарственном письме Кириллу Петровичу. Поэтому ее очень встревожило, когда у Антона вновь стали появляться иногда приступы грусти или он приходил домой расстроенный и какой-то поникший. На ее расспросы он отвечал коротко и неохотно:

– Так, мама!.. Пустяки!

Но Нина Павловна все-таки допыталась, что не так гладко и не так просто началось вхождение Антона в жизнь. Вот его встретила мать Толи Кипчака и, узнав, сказала: «Что, бандит? Вернулся?»

– А меня, мама, в колонии ни разу бандитом не назвали, – говорит Антон, и губы у него дрожат.

– Ничего, сынок! А ты не обращай внимания. Мало ли что глупая женщина может сболтнуть!

– Но она совсем не глупая! Ведь я действительно бандит!

– Не говори ерунды, Антон!

А разве это ерунда? Ведь это было! Было!

Вот он на улице столкнулся с Володей Волковым. Он когда-то пробовал помогать Антону по математике, но из этого ничего не вышло. И вот они встретились лицом к лицу, а Володя «не узнал» Антона, отвернулся. Было очень больно, но Антон ничего не сказал маме, он решил: «Ну, что ж! Значит так и нужно!»

А вот другая встреча, совсем неожиданная. Антон идет по улице, наслаждаясь тем, что может остановиться когда угодно и где угодно, поглазеть на богато обставленную витрину, зайти в музыкальный магазин и прослушать любую пластинку, взять билет в первое попавшееся кино и просмотреть картину. Свобода! И вдруг он слышит окрик:

– Эй ты, Цыпа!

Антон вздрогнул от этой своей прежней клички, сразу напомнившей ему старые, как будто бы ушедшие в вечность времена. Перед ним был Вадик, такой же краснолицый и толстоватый, с дерзкими, смеющимися глазами.

– Освободился тоже? Давно?

– Нет, недавно, – ответил Антон, не зная, как себя держать.

– Ну как, в темпе? Что о ребятах знаешь?

– Ничего не знаю… И знать не хочу!

– Ой ты? – пренебрежительно сказал Вадик. – Небось в активе был?

– В активе. А ты? – спросил Антон.

– Конечно!.. Ну ничего оправдаюсь.

– Значит, что же? В подполье был?

– А чего ж? Чтобы освободиться…

– Ну ладно! Я пошел, – решительно сказал Антон,

– Подожди. А живешь-то там же? Прописали?

– А тебе зачем?

– Знаться не хочешь?

– Не хочу.

– Сука!

Антон резко повернулся и пошел. Как же это все-таки получилось, что Вадик вышел из колонии, а остался тем же? Хитрюга был, хитрюгой и остался!

Антон был рад, что жил на отлете от всех своих прежних «корешков»: бабушка умерла, старый дом, в котором она жила, сломали, а на его месте росло новое большое здание и Антону незачем было ездить туда, где Витька Крыса собирал в былые времена своих «сявок».

А вот Антон ищет работу. Это, оказывается, тоже не так легко: то места нет, то требуются не те специальности. На одном заводе предлагали работу медника и даже уговаривали, всячески расписывая ее преимущества, но Антон хотел быть только слесарем. Но вот, кажется, нашел подходящее место: инструментальный завод, хороший, известный. «Вакансия есть, заполняйте анкету». Просмотрели анкету: «Зайдите через несколько дней». Зашел через несколько дней: «Извините, место, оказывается, уже занято».

– А ничего оно не занято. Просто брать не хотят запачканного такого, – говорит маме Антон, и губы у него опять дрожат.

Нина Павловна сама думает так же, но пытается успокоить сына:

– Ну что ты чепуху говоришь! Занято, – значит, занято. На другом заводе найдешь.

– А ни на какой другой завод я не пойду, – заявляет Антон.

– Это еще что за новости? Не раскисай, Антон! Не раскисай! – говорит Нина Павловна, а у самой начинают бродить злые мысли.

Один за другим у Нины Павловны рождаются разные планы – обратиться в Верховный Совет, написать в «Правду», позвонить писателю Шанскому и попросить помощи, но она решает совсем по-другому:

– Знаешь что?.. Пойдем к Людмиле Мироновне.

Они идут в детскую комнату, и Нина Павловна высказывает Людмиле Мироновне свои злые мысли…

– Что брать чужого нельзя – это он понял. Но ведь это не все. А вот как идти по жизни и как вести себя в случае ушибов жизни, он, да, пожалуй, и другие, подобные ему, не знают. А жизнь бьет.

– Да, случается, – согласилась Людмила Мироновна. – А почему вы так поздно пришли? – спрашивает Людмила Мироновна. – Я уже давно получила извещение из колонии об освобождении Антона и хотела сама идти к вам… Ну, Антон, давай поговорим. Тебе сколько же теперь?

– Восемнадцать.

– У-у… Так ты уже совсем взрослый. Давай по-взрослому и разговаривать. Ну, с чем пришел?.. Подготовил ты себя к жизни?

– Больше я ничего такого не сделаю! – ответил Антон.

– Ну, я и не сомневаюсь! И не об этом спрашиваю, – сказала Людмила Мироновна. – А что думаешь? Как жить хочешь?