Лапти

— Вместе отвечать, — отирая пот со лба, проговорил кузнец и приловчился сразу вышибить стержень, но, заметив, что язык еще не вынут и если опускать колокол, то может произойти звон, Илья крикнул Митеньке:

— Что же ты, черт сухой, без толку возишься? Доску-то отвязал?

— Забыл! — воскликнул Митенька и вылез из-под колокола.

Второпях или как, но, вместо того чтобы перешагнуть через доску, к которой привязан был язык колокола, Митенька поскользнулся и рухнул на нее. Удар в колокол настолько был силен и внезапен, что Илья упал с балки вместе с ключом и фляжкой керосина.

— Э-эх, ты, сухая… — сквозь гуд выругался кузнец.

Митенька не сразу вскочил с доски. Он испуганно забарахтался на ней, хватал руками за веревку языка, и колокол несколько раз всполошно прогудел.

Моментально бросили работу и застучали вниз по ступенькам. В колокольне, под лестницей, растерянные, стояли кривой Сема и Афонька. За дверями отчетливо слышался гул ругани. Алексей выглянул в щель двери. Толпа баб, среди которых много было и мужиков, стояла перед входом в ограду.

Находившиеся в колокольне оробели. Они не могли решить, куда лучше податься. Или здесь стоять, или опять на колокольню лезть, или отпереть церковь и туда. Особенно струсил Скребнев. Он почернел лицом, и его трясло, как голого на морозе.

Сколько бы времени простояли они в колокольне, неизвестно, если бы не услышали, как мать Авдея закричала:

— Эй, бабы, какого черта! Давайте запрем их. Накидывай петли на дверь. Пущай они там с голоду сдохнут, окаянна их сила!

— Запереть! — подхватили голоса.

Первым вышел Алексей. Он решительно направился в самую гущу баб и спокойно спросил их:

— В чем дело?

От такого неожиданного вопроса бабы переглянулись, некоторые фыркнули, захихикали. К нему подошла Пава-Мезя. Скорчив рожу и скособочась, она всплеснула руками:

— Ма-атушки-и, ба-атюшки, ишь ты, «в чем дело». Да у вас-то, паралик хвати, у самих, в чем дело ни свет ни заря?

— Украдкой хотели, не вышло! — крикнул кто-то.

— Звякнуло!

— Нечистый попутал!

Увидев Митеньку, выходившего из колокольни, несколько баб радостно закричали:

— Гляньте-ка, с ними и сухой был… Перекинулся. Ах, дьявольщина! Ну-ка, бабы, с него…

И моментально обступили Митеньку. Когда обступили его, то и остальные оказались в кольце. А женщины прибывали. Уже шли из других обществ. Яростно галдя, привалили горлопанки третьего общества. Мужики, которые шли позади них, остановились у кооператива. Быстро собралась толпа. Алексею стало ясно: эта орава запросто не разойдется. Положение оказалось хуже, чем позавчера. Разве всех перекричишь? И о чем с ними говорить? Окруженный кольцом баб, большинство которых прибежало из третьего общества, он решил стоять и никому ничего не отвечать. Сквозь гул голосов до него доносилось крепкое отругивание Ильи, слышал, как матерился Афонька и как Скребнев обзывал баб оппортунистками. Может быть, этим бы все дело и кончилось, разве опять отняли бы ключи, но сквозь густую толпу кто-то старательно проталкивал к нему Милка. У нее было страшное лицо, красные глаза.

— Аниську пустите, Аниську! — кричали бабы.

— Анисьюшка родная! Куда теперь молиться пойдешь?

— Колокола сбросили, Анисьюшка.

И без того уже разозленную девку бабы натравливали на Алексея. Он знал: эта девка способна на все, что только ей скажут. Уговорить ее невозможно. Он стоял, отвернувшись от нее. А она уже перед ним. Пытался отступить, но бабы не пускали его. И он слышит ее тяжелый хрип.

— Смерть, смерть! — крикнула она и грохнулась ему под ноги.

Алексей шатнулся, хотел было отступить, но кольцо баб крепко стиснуло его, кто-то толкнул в спину, и он, нечаянно наступив на Аниську, едва удержался от падения. Девка забилась внизу, а бабы, не обращая внимания на валявшуюся в ногах Аниську, принялись рвать на Алексее полушубок. Скоро слетела шапка, и кто-то забросил ее через головы далеко наотмашь.

— Бабы, вам ничего не будет! — подбодрил мягкий голос.

— Влейте ему, бабы, влейте веселее! — раздалось почти рядом.

На паперти трепали кривого Сему и Афоньку. Особенно напали на Сему. Старались свалить с ног, но он не поддавался. Нескольких он сшиб в снег — бабы наступали все решительнее, толкали в бока, хватали за бороду. Скоро он нырнул в колокольню, схватил там доску и показался с ней в дверях. Но бабы быстро хлопнули дверью, наложили петлю и Сему заперли в церкви.

К воротам ограды прижали Скребнева.

— Бабы!.. Гражданки, — кричал Скребнев, отбиваясь, — не я виноват, не я! Председатель настаивал. Ключи-то у него были. Я… я не хотел, гражданки.

Но его не слушали. Они ловчились подставить ему ногу и свалить в снег. Тогда он выхватил из кобуры револьвер и дал вверх два выстрела. Бабы шарахнулись. Скребнев бросился было бежать, но навстречу ему — Прокоп.

— Ты, адиёт, жив? — широко расставил он огромные руки.

Увидев Прокопа, Скребнев повернулся к церкви и забился в угол между колокольней и выступом.

— Бейте его, бабы! — крикнул Прокоп. — За такого адиёта сто грехов прощается!

Испуганный Скребнев стоял без шапки, в волосах курился снег. Пола от пальто оторвана, барашковый воротник свис на плечо.

— Не подходите!.. Стрелять буду! — хрипел он.

Прокоп, указывая ему на баб, усмехнулся:

— Бей их, бей! Оставь детей сиротами! Бабы, вы слышите? Адиёт стрелять вас хочет. Вот стерьва!..

Это окончательно распалило баб. Осмелев, снова двинулись они на Скребнева — и вот-вот схватить бы, но выстрел снова прогремел над головами. Передние присели на снег, распустив полушубки, как клухи над цыплятами, остальные подались кто куда.

Охотник Прокоп спокойно обратился к стоявшему с ним рядом мальчишке:

— Ванюшка, сбегай за ружьем. Я его сам, как бешеную собаку, пристрелю.

Над головой Скребнева просвистел кирпич. Пролетел мимо, ударил в угол церкви, и на голову уполномоченного посыпались красные осколки.

Где-то одолевали кузнеца, но он разорвал три полушубка, со многих сдернул шали и разбросал их.

Возле церковной сторожки лохматый Кузьма, брат Алексея, схватил за грудки Никанора и, рыча на него, все хотел ударить.

— А ты ударь, Кузьма, ударь, — говорил ему Никанор.

— А что мне за это будет? — грозно спрашивал Кузьма.

— Да ничего не будет. Спасибо скажут.

Афонька, свалив с ног полдюжины баб, ускользнул из толпы и побежал к Дарье:

— Алексея треплют!

Охнув, Дарья торопливо набросила шубу и, не чувствуя ног под собой, побежала к церкви. Увидев ее, некоторые бабы злорадно закричали:

— А-а, вот и сама прибежала! Только тебя и не хватало тут.

— Где он? — смертельно бледнея, спросила Дарья.

— А вон!

Кто-то взял ее за руки и потащил к толпе.

— Зачем пришла? — злобно выкрикнул Алексей, увидев жену.

— Алеша, милый! Говорила — не ходи!

Он попытался было вывернуться, но сзади схватили и так дернули, что он упал. Бабы с визгом насели на него, некоторые прокричали:

— Мала куча!

Дарья бросилась в этот копошащийся ком людей и остервенело принялась хватать баб за полушубки, за волосы, царапала им лица и сама отчаянно визжала. Но сзади на нее набросились, оторвали от кучи и толкнули к другой невдалеке стоящей группе. Толчок настолько был силен, что Дарья не удержалась и головой врезалась в толпу баб. Те, не дав ей опомниться, оттолкнули ее обратно. Оттуда, сильно ударив в грудь, снова отбросили. Особенно старалась Юха.

Ефим Сотин, стоявший у кооператива вместе с группой мужиков, увидав, как избивают Дарью, отошел и кому-то насупленно бросил:

— Пойду отсюда.

— Знамо, иди, — посоветовали ему, боясь, что, если сам Сотин вступится в драку, добра не видать: убьет.

Он вышел из толпы, торопливо зашагал к своей избе, но, словно вспомнив что-то, завернул к углу правления. Там стояли сани. Подошел к ним, нагнулся, взял в руки оглоблю, как бы осматривая, потом так дернул ее, что сразу оборвал завертку. Вскинув оглоблю на плечо, широко взметывая толстыми ногами, двинулся на ту самую толпу, которая избивала Дарью. Сотин зарычал, быть может первый раз в жизни выругался, тяжело и неуклюже: