Повести

Рядом еще стол, на нем тетради, чернила, ручки, книги, учебники. В заднем, а не в переднем углу — небольшая икона с лампадой. Там, между выступом печи и стеной, за цветным занавесом, ее кровать.

 — Очень странно, Петр Иванович, ваше поведение, — вдруг говорит она в тот момент, когда мы еще раз встретились взглядами в зеркале.

 — Я… ничего, так…

 — Что так? С тех пор как я стала учительницей, вы совсем избегаете меня. Раньше хоть редко, но заходили.

«Ага, вон о чем она», — облегченно вздыхаю, но не знаю, что ж все‑таки ответить.

 — Видите, Софья Павловна, я вообще никуда не хожу.

 — Это неправда. Я знаю, где вы бываете. Но почему дичитесь меня, не пойму. Ответьте точно.

 — А что вам во мне? — уже спрашиваю ее. — Зачем я вам? Вы — образованная и не нам чета.

 — Кому вам?

 — Деревенским парням.

 — Совсем остроумно! — вспыхнула она.

Подумав, внимательно уставилась на меня и сказала:

 — Я не так глупа, чтобы не различать деревенских парней, хоть и сама не ахти как далеко ушла от деревни. Смущает, что я дочь дьякона? Чин высокий, куда там! Послушайте и вы правду. У вас положение, пожалуй, не лучше, чем у меня. Говорить?

 — Очень интересно, — насторожился я, — говорите.

 — У вас есть товарищи?

¹ — Есть…

 — …Которые понимают вас с полуслова, которые по природе развиты, как вы?

 — Павлушка.

 — Знаю. Поверьте, и он вам не полный товарищ, а подтоварищ.

Я молчал.

 — Выходит, что вам тоже скучно. Потому вы и ходите то к одному, то к другому. Мое положение такое же. У меня нет подруг. Поповых дочек я презираю ровно настолько, насколько они глупы. Я предпочитаю дружить с Катей. Она очень славная девушка. Самостоятельна, умна, деловита. Если бы вы спросили меня, кого вам взять из деревенских в жены, я бы назвала Катю.

 — Спасибо.

 — Серьезно. Только и она вам не пара. Почему? Все потому же! Вы по своей начитанности — интеллигент. Больше того, вы — интеллигент–самородок. Это ценнее, чем какой‑нибудь… хотя бы мой старший брат, получивший духовное образование.

 — Не пойму, Софья, кто и что я теперь, — проговорил я пересохшими губами. — Верно, читал я много, но…

 — И видел, пережил, передумал, — добавила она.

 — Все это в куче.

 — В хаосе. Вот так… — и она развела руками, в воздухе, изображая хаос.

 — Верно, — согласился я, и снова вспомнились слова учителя, сказанные мне давно–давно: «Обычная история всех бедных, но способных учеников: вместо того чтобы учиться дальше, они всегда угождают в пастухи или батраки!» — Что же мне делать? — спросил я Сошо.

 — Что делать? Об этом я и думала. Но сначала вот что. Предупреждаю, не подумайте, слышите, — не подумайте, что я навязываюсь в дружбу. Я знаю ваш характер, скажу прямо: я очень рада была бы почаще встречаться и говорить. Мы найдем о чем. Вас заметил покойный учитель, но он ничем помочь не мог, а я помогу. Вы хотите учиться?

 — Зачем спрашивать об этом?

 — Я больше чем помогу, я… заставлю вас учиться! — убежденно проговорила она. — Вы слышали, что в Москве есть народный университет Шанявского? Только не пугайтесь слова «университет».

Правда, я слышал про такой университет, но и в мыслях не держал, что мог бы в него поступить. Для этого надо жить в Москве.

Она словно догадалась, о чем я задумался.

 — В нем заочно можно обучаться. Весь материал будут присылать сюда, а вы письменно будете отвечать.

 — Вряд ли я что пойму.

 — Сначала нелегко пойдет дело, но тут‑то вам и понадобится моя помощь.

 — Ваша помощь?

Она кивнула головой.

 — Подумаю, Соня. Спасибо за совет. И за все спасибо.

 — Не стоит. Пейте чай… Хотите, расскажу новость?

 — О которой в записке?

 — Та особо. С Настей давно не виделись?

 — А что?

 — Ничего. Сговорено тихо и мирно.

 — За кого?

 — Готовьте стихи на свадьбу. Начните так: «У нашего барина, Макара Гагарина», а окончите просто: «Пью я эту чарку за Настю с Макаркой».

 — Замечательно. Только меня это совсем не трогает.

 — Гагару все еще отчитываете?

 — Перестал.

 — Напрасно. Это озорство, ей–богу, мне нравится. Пугать пугало, изводить его! Нет, вы… ловко придумали.

Мы рассмеялись. Я подробно рассказал, как своим чтением довожу Гагару до исступления. Он рычит: «Уйди, змей!», а потом снова обещаю ему царствие небесное, и старик утихает.

Соне особенно понравилось, что Гагара, простив почти все долги, вдруг вспомнил старый долг Марье Ручкиной и крикнул Николаю:

 — Отдай Марье три рубля. Сними старый грех с отца.

Соня весело хохочет. Она сидит рядом со мной, я слышу ее теплое дыхание, ощущаю запах духов и ловлю себя на мысли, что если чаще буду встречаться с ней, то влюблюсь в нее. Отодвигаюсь, она понимает и не обижается. Она будто не видит. Когда мы напились чаю и я уже собрался уходить, Соня вскользь, будто к слову, бросила:

 — Распутин убит.

 — То есть как? — опешил я. — Откуда знаете?

 — Это мое дело. Ну, довольны новостью?

 — За такую… спасибо, Сонечка, — внезапно назвал я ее так и покраснел.

 — Придете?

 — Обязательно.

Мы пристально посмотрели друг на друга, крепко пожали руки, и я чуть не бегом направился от нее.

 — Филя, Распутин убит! — прибежал я на другой день к нему.

Он с размаху вонзил топор в ступу и уставился на меня острым глазом.

 — Да, убит, — и я рассказал ему все, что слышал от Сони.

 — Собаке и смерть собачья!

 — Теперь подумай, куда дело может пойти, — намекнул я ему.

 — К тому и пойдет.

 — Не зря эти штуки делаешь, — указал я на дере-вянные винтовки.

 — Пригодятся.

Мы уселись на верстаке. Сейчас самый удобный момент узнать его мысли. Осторожно намекнул ему на бунт в нашем селе, упомянул про Харитона — вожака и пожалел, что теперь его нет с нами. Филя отвечал резко, пересыпал свою речь бранью. Когда я вновь упомянул про царя и царицу, он, даже не оглянувшись, страшно выругался. И тогда я осторожно спросил:

 — Филя, в случае опять начнется, как в том году, ты как?

 — А так же, как и ты! — ответил он прямо.

 — Правда? — обрадовался я. — Значит… вместе. Эх, жаль, Харитона нет!

 — Мы сами большие.

 — И злые, — подсказал я. — Но ты, Филя, иногда очень горяч.

 — Не бойся.

 — Все‑таки, в этом деле, чуть что… а время военное… Не думай, что я не смел, нет, но меня учил Харитон беречь тайну.

 — Будем беречь тайну!

 — Хорошо, Филя. Хочешь, я тебе принесу одну или две книжки? Запрещенные. Очень понятно напечатано.

 — Принеси.

 — Ладно. Может, вместе соберемся…

 — Еще лучше!

 — Ну, Филя, я пойду. Да, вот что… в нашем обществе есть десятский Шкалик. В случае чего ты с ним ни–ни. Он из тех, которые…

 — За ноги да в прорубь! — быстро вынес Филя приговор.

Стоят рождественские морозы. Свирепо воет вьюга. В нашей избенке такой холод, что не раздеваемся. В пазах намерз снег,’ всюду иней.

Сегодня вечером ко мне зашел Степка. Он был взволнован. Снял свои очки н, протирая их, прохрипел:

 — Ванька при смерти. Пойдем… Семена позовем.

Шагаем через сугробы к Семену и, уже втроем, идем к умирающему другу. Семен на деревяжках еле плетется.

Стучу в окно, густо покрытое снегом. Дверь в сени открывает Ванькина сестра Марфуша. Лицо у нее заплаканное.

Ванька лежит на кровати. Отец его топит голландку, мать сидит у стола. Встречают они нас молча. Я подхожу к Ваньке, Марфуша держит лампу. Вглядываюсь в лицо своего товарища, когда‑то румяное, с веселым блеском в глазах. Сейчас оно бледное, щеки впалые, как бы сжатые тисками. Глаза полуоткрыты. Я тихо окликаю его, но он не слышит. Он смотрит в темный потолок. Лишь частое, со свистом дыхание вырывается из его тощей, прикрытой дерюгой груди.

 — Ваня, Ваня, — снова зову я его, низко нагнувшись, — ты слышишь меня?