От всего сердца

Варвара немного постояла, вздохнула и, перейдя большое пустынное поле, поднялась косогором к лесу.

Здесь было нежарко. Дремотно шумели дубы и сосны, с глухим стуком падали на землю шишки, срывались и лениво кружились в воздухе первые блеклые листья.

Отболевшее чувство рождало в душе Варвары тоскливую пустоту, и, сама того не сознавая, она грустила о том, от чего сознательно навсегда отреклась. Но это была не грусть о Силантии, а горькое сожаление о том, что ему она отдала лучшие годы своей жизни.

Дорога ныряла меж деревьев. Солнце пылало на нее косыми полосами из-за стволов.

Нежданно зеленоватый сумрак леса сгустился. Варвара увидела место недавнего пожарища, и у нее почему-то тревожно сжалось сердце. Перед ней стояла черная, обугленная роща. Огонь прошел понизу, пожирая на своем пути пеньки, кустарник, траву и, не в силах перепрыгнуть через песчаную дорогу, обхватил стволы. Но до зеленых, шумных крон не добрался. Сосны стояли теперь словно в черных чулках, а внизу сквозь угольную черноту земли уже пробивались острые ярко-зеленые перья травы.

Варвара долго стояла около вылизанной пожарищем рощи, потом в глубоком раздумье побрела дальше.

Шла и думала о прожитых годах. Она не считала себя старой, но все-таки молодые годы, когда все дается с легкостью, когда человеку еще ни на что не надо оглядываться, нет у него ни прошлого, ни ошибок, впереди одна ясная даль, — эти молодые годы ушли, и жизнь нужно было начинать почти что заново.

За опушкой бора пенился большой фруктовый сад, огороженный свежим сосновым штакетником.

Обливая льдистым блеском листву, солнце белило дорожки сада, пятнало тенями.

У калитки Варвара встретила Груню. Она стояла, как завороженная, около забора и любовалась румянощекими, загорелыми плодами.

Варвара неслышно подкралась к ней, положила руку на ее плечо, в Груня испуганно дернулась вперед.

— Я думала, другой кто, — тихий голос ее дрогнул, щеки покраснели.

— Кого же это ты ждала? — лукаво поглядывая на смущенную подружку, спросила Варвара. — Небось, Родион бы обнял, так не испугалась…

Груня стояла, хмуря густые свои брови, и Варвара перестала улыбаться.

— Ну, чего ты какая-то чудная, Грунь?

— Не знаю, — Груня смотрела, как выпрямлялась примятая ее ногой трава. — С утра меня что-то томит… Как будто жду чего-то, а чего, не пойму — радость ли, горе…

— Вот дурная! Да откуда тебе горю быть? — Варвара обняла ее за талию. — Ты, случаем, девка, не того? — Она так подозрительно окинула взглядом Груню с головы до ног, что та снова неудержимо покраснела.

Они пошли по хрустящей, посыпанной каленым песочком дорожке, слушая веселую болтовню листьев и сонное жужжание пчел, вдыхая медвяный запах переспелых яблок.

— Как тут хорошо, тихо! — сказала Варвара и заглянула Груне в глаза — глубокие, темно-зеленые. — Завидую я вам с Родионом: счастливые вы…

— Да что ты, Варь! — смятенно зашептала Груня. — Зачем ты…

— Не говори, девка, не отрекайся. — Варвара шла, скрестив руки на груди, задумчиво глядя в голубую просеку аллеи. — Мне бы твои годы да такого человека рядом, как твой Родион, я бы ой как расправила свои крылья!.. Не знай, куда бы улетела!.. Будто мне Силантий всю жизнь застил… Раньше думала, в нем одном и есть счастье, все силы на него да на детей ложила… Ан нет, счастье-то, оно я в другом еще: вон поднялась я на мостик комбайна, глянула кругом да как увидела, что все это богатство в моей силе убрать, так и задохнулась… Стою, как глупая, и слезы меня душат… А раньше все на него оглядывалась, говорил он, что мне и не под силу такие машины водить. Но без того, чтоб кто-то рядом с тобой стоял, без любви, тоже нельзя… Без нее ровно и дышать нечем…

Варвара замолчала, но Груня стиснула ее локоть, зашептала:

— Говори, говори. Варя… — Она шла, как в полусне, жмуря глаза от нестерпимого, стекающего с листьев блеска, и прижималась к жаркому плечу Варвары.

— Ты говоришь, а я ровно себя слушаю…

Варвара грустно улыбнулась.

— Разве я тебе скажу чего нового? — Она вздохнула и досказала с тихой печалью: — Это мне у тебя надо спрашивать, как дальше так жить, чтобы чужой жизни не завидовать.

Около развесистой груши, увешанной, будто медными колокольцами, крупными плодами, стоял, запрокинув сивую бороденку, дед Харитон в полосатой рубахе, перехваченной витым пояском.

Груня посмотрела на старика, на затянутый сизой дымкой сад, сбегающий по отлогому скату горы, и опять сердце ее стало томить радостная тревога.

— Вот у него тоже кой-чему можно поучиться, — тихо сказала Варвара, — до старости дожил, а жизни, как дите, радуется. — И, словно боясь испугать старика, она негромко окликнула — Харитон Иваныч, а Харитон Иваныч!..

— Ась? — Харитон круто, по-молодому обернулся и поманил их корявым пальцем. — Подьте сюда, бабы!.. Обалдеть можно от такой красоты, от такого богатства. Ну и садище!.. На это дело весь остаток жизни положить не жалко, ей-бо!..

Из глубины сада доносились громкие голоса, чей-то открытый, душевный смех. Кто-то пел звенящим тенорком:

Мягко шлепались на землю перезрелые яблоки, высвистывала где-то в листве неугомонная птица, от упавших гниющих яблок тянуло ароматной прелью.

— Сбор урожая начали, — сказал Харитон и вдруг таинственно понизил голос: — Примечайте, бабы, как они все робят. Дело оно хоть и не хитрое, а все сноровки требует. Родиона я тоже послал — он уже в работу втравился. У них тут девка верховодит — другую такую поискать, чудодей! Да вон она, кажись, сюда идет…

Меж обрызганных известью стволов мелькнуло белое платье, и Груня кинулась навстречу девушке:

— Машенька!

— Грунька!

Они расцеловались да так и остались стоять, не разжимая рук, глядя друг на друга улыбчивыми, счастливыми глазами.

— Я слышала, что приехала, мол, с комиссией, — говорила Маша, блестя серыми большими глазами; на пухлых щеках ее двигались розовые ямочки, черные волосы тугими косами свешивались на грудь. — Ну, погоди, думаю, я ей все припомню! Нет, чтоб сразу ко мне!..

— А я вашу хату-лабораторию обследовала, — сказала Груня.

— Нет, ты так легко не оправдаешься. Я тебя теперь никуда от себя не отпущу — без тебя справятся. — Маша оглянулась на чистенького, выглаженного старичка. — Ну как, дедушка? Весь сад обежали?

— Чего баешь? — старик приставил ладонь к уху, оперся на суковатую трость и плутовато сощурился.

— Обкружили, говорю, сад?

— Э-э, да его разве обойдешь скоро? — Харитон махнул рукой и налег грудью на палку. — Да и интересу особого нету, сколько земли зря попортили, лучше бы другой какой продукт посадили. А яблокой, девка, сыт не будешь! Нам она в крестьянстве ни к чему — баловство одно…

Лицо Маши сразу посуровело, холодно блеснули ее глаза.

— Ты, дедушка, как настоящий американец рассуждаешь!

— Это пошто?

— Жил в Америке такой знаменитый ученый Лютер Бербанк. — Маша говорила, глядя не на старика, а поверх его головы, в полную текучего зноя глубину сада, — оп, вроде нашего Мичурина. Тоже чудеса творил, разные диковинные сорта выводил и сад такой же волшебный вырастил… Но, как только он умер, законные наследники начисто вырубили этот редкостный сад и построили на его месте… ипподром!

— Ипподром?! — ахнул Харитон. — Это для коней? Да ты не врешь, девка?

— Зачем мне врать? — У Маши обидчиво дрогнули губы. — В книжке прочитала, что мне из Москвы по садоводству прислали…

— Да чего они, посдурели, что ли, в этой самой Америке? — Харитон тряс суковатой палкой, словно грозил кому-то. — Места, что ли, другого не нашли?

— Наверно, вот такой наследник попался, вроде тебя, дедушка, — с холодной усмешкой сказала Маша, — вот он и решил, что ипподром куда выгоднее, чем знаменитый на весь мир сад!..