Ивушка неплакучая

— Как ты думаешь, Епифан, Надёнка согласится? Не устарел я для нее? Может, у нее уже есть жених?

Пишка понял, что на все эти вопросы должен дать ответы, вполне устраивающие вопрошающего, а потому категорически заверил, что Надёнка не только согласится, но будет без ума от радости, что это даже очень хорошо, что муж окажется несколькими годами старше своей жены (такой надежней, больше самостоятельности в нем), что никакого другого жениха, это уже точно знает Пишка, у Надёнки нету и что, стало быть, дело Авдеево в шляпе и тревожиться ему нечего, а посему с него, Авдея, причитается.

Получив положенное ему вознаграждение, Пишка быстро распрощался с молодым хозяином и чуть ли не на рысях отправился к Штопалихе, радуясь в душе тому, что вернулся из города в самый аж раз, что теперь его ожидает веселенькая неделька. Но не одна только свадебная заваруха, в которую он непременно попадет, сейчас бодрила его дух. Наконец появилась великолепная возможность позлорадствовать, поликовать, поиздеваться над Фенькой Угрюмовой, виноватой перед ним, Пиш-кою, уже одним тем, что она была сестрою Павлика, что одного с ним семени.

— Так ей и надо! Молодец Надюха! — говорил он, прибавляя шагу и все более оживляясь.

Не был, однако, столь оживлен сам жених-. Мать пришла сияющая, по одному ее виду можно было определить, что согласие невесты и ее матери получено, что вопрос решен, что отступать теперь некуда, что надо готовиться к самой свадьбе. Но на душе Авдея не было той устойчивой и глубокой обиды на Феню, обиды, которая одна только и могла подвигнуть на такой шаг. И чтобы шаг этот не выглядел для него низким и позорным, он начал припоминать все, что могло бы указать на ее вину, на то, что именно она, Феня, разрушила их счастье, что она, а не кто иной, оборвала нити, до этого связывавшие их. Главное состояло в том, что она не согласилась уехать с ним в Ленинград, что, стало быть, она вовсе его не любит, а удерживала его возле себя просто так, из бабьего самолюбия или потому, что не могла жить без мужика — она, как известно, и в войну не терялась, недолго оплакивала своего Филиппа Ивановича, при первой же возможности связалась с тем лейтенантом…

Накалив себя сызнова и усмирив таким образом свою совесть, он вновь исполнился холодной решимости.

— Когда же свадьба?

— В воскресенье, сынок.

— А пораньше нельзя?

— Куда уж раньше!

— Поскорее бы… — Он вышел из избы, почему-то сильно хлопнув дверью и встревожив этим мать.

— Царица небесная, что с ним? Оборони и помилуй!

Несколькими минутами позже и сама вышла из дому: надо было оповестить дочерей и включить их в предсвадебную канитель.

15

Всю вторую половину недели Феня и Мария не приходили в село — ночевали в будке, когда в ночную смену заступали Павлик Угрюмов и Михаил Тверсков. Настя вечером отправлялась домой: она сделала единственную уступку ревнивому мужу — не выходила в ночную смену. Прежде ее выручал Авдей, который с великой охотой оставался в поле и ночью, когда там была Феня. Теперь же вместо него по ночам на Настенькином «универсале» работал бригадир, Тимофей Непряхин.

Феня и Мария не знали о затевавшейся в Завидове свадьбе и потому были сильно озадачены, когда под горою, на дороге, ведущей из села в степь, появился необычайный кавалерийский разъезд. С десяток мальчишек, раздувая иолы пиджаков, с диким, разбойным криком и улюлюканьем, размахивая плетками, самодельными нагайками и деревянными саблями, мчались во весь дух прямо, казалось, к будке. Но, не доскакав метров сто, резко повернули влево, в направлении соседней деревни Варварина Гайка, вихрем пронеслись мимо застывших в удивлении трактористок, прокричали что-то озорное и невнятное, скрылись за Правиковым прудом. Затем появились подводы, их было около дюжины: отчетливо доносился звон колокольчиков под разукрашенными дугами, слышались пьяные, разухабистые голоса; «Хаз-Булат удалой» скакал по степи, вдогонку ему неслась увитая бабьим визгом «Полным-полна моя коробочка», взъяри-вались частушки. Теперь стоявшие у будки люди уже поняли, что к ним приближался свадебный поезд, только никак не могли взять в разум, за каким лешим ему понадобилось вымахнуть на полевую дорогу, — не знали трактористы, что главным распорядителем свадебного ритуала, то есть дружкою, был Пишка, и он решил для пущей важности промчать невесту с женихом сразу по трем селам: сперва по Завидову, затем по Варвариной Гайке, а на обратном пути прихватить Салтыково, а может быть, еще и Панциревку — знай, мол, наших, черт подери! Конечно, в Варварину Гайку можно было бы попасть и даже скорее нижней дорогой, но Пишка повел поезд по верхней, степной. У него, у Пишки, был свой план.

Михаил Тверсков, Павлик Угрюмов и Настя Шпич хо-

рошо знали, чья это свадьба, знал, наверное, и Тишка, но, чтобы не расстраивать Феню, не говорили ей об этом. А теперь украдкой взглядывали на нее: догадалась аль нет? В первую минуту лицо Фени ничего не выражало, кроме удивленного недоумения, затем стало быстро покрываться бледностью, а глаза утрачивать синеву, темнеть. На передней бричке, в которую были впряжены сытые, незавидовские, лошади, она увидела Авдея и На-дёнку. Не сразу сообразила, сраженная увиденным, что это были жених и невеста. Посреди брички стоял, раскорячив ноги для устойчивости, дружка с красным бантом на груди, с рушником, перекинутым через плечо. Это и был Пишка. Размахивая руками, он что-то орал. Когда поезд приблизился, Феня и все, кто был рядом с нею, увидали на его лице печать откровенной радости. Едва поспевая за первой подводой, катились другие, полные нарядными бабами. Против будки, в каких-нибудь ста шагах от нее, Пишка что-то скомандовал, подвода резко остановилась, так что ехавшая вслед едва не врезалась в нее своим дышлом.

— Поезжай! — крикнул Авдей. Он не глядел на трактористов.

Пишка, однако, не послушался. Кобенясь и ерничая, пританцовывая на бричке, адресуясь к одной Фене, он запел жутко фальшивым голосом:

— Го-го-го!

— Ха-ха-ха!

В хмельном поезде — хохот, рев. Феня стояла не шелохнувшись, с застывшим, окаменелым лицом. Лишь глаза все более темнели, не мигаючи глядя на глумливую процессию. Не выдержала лишь тогда, когда услышала голос самой Надёнки:

Вот тогда только Феня повернулась и побежала к своему трактору. А ей вдогонку неслась, жаля и обжигая, глупая и злая прибаутка Пишки, сочиненная, похоже, им самим для этого случая:

Настя не вытерпела, подскочила к первой подводе, закричала, чуть не плача:

— Как вам не стыдно? Да замолчите вы! Авдей Петрович, как ты глядишь на все на это? — Затем посмотрела на Пишку так, что тот на миг опешил: — Прочь отсюда, кривая собака! Дезертир несчастный!

— Ну ты вот что, ты не больно! Я ведь не посмотрю, что ты Шпичиха. И на вас найду управу. Оскорблять инвалида Великой Отечественной! — вмиг протрезвев, ощетинился Пишка. — За это ответишь!

— Отвечу. Уматывайте отсюда, пока мы всех вас не подавили тракторами, как сусликов!

Во второй подводе, за спиною погонщика, важно восседали сватьи — Матрена Дивеевна Штопалиха и Авдотья Степановна. Морщины на лице Штопалихи разошлись, разгладились от беспредельной широкой улыбки. Ее тоже подмывало пропеть частушку, но она не решалась и только шевелила губами, да плечи неудержимо подпрыгивали, как подпрыгивали они у нее в молодости, когда она, бывало, притопывая, приговаривала: «Ходи, изба, ходи, печь. Хозяину негде лечь». Лик Штопалихи был сейчас светел, радостен и малость лукав. И вдруг на том же лице все переменилось: только что молодо поблескивавшие глаза округлились в животном страхе, рот разверзся в жутком крике.