По обе стороны океана (сборник)

21.3.75

…Об Англии? Что ж… Выступляю: «Писатель и государство». «Литература и эквилибристика». Рассказываю, как у нас пишется и печатается. По-моему, должно быть интересно, ведь кое-что я знаю из того, что не знают другие, но — по секрету — студентам все это, по-моему… Вопросов не больше 5−6-ти, да и то банальные. Незнанием по-настоящему русского языка или природной английской застенчивостью и уж во всяком случае антисоветскостью не объяснишь. Но, так или иначе, с аплодисментами вежливости, милыми профессорами и утомительнейшими обедами, объездили всю Англию от южного Брайтона до северного Эдинбурга. В голове каша, калейдоскоп, во всем теле — усталость. Но интересно жутко. Ведь впервые. Теперь еще на неделю — Канада (один) — митинг в защиту Мороза и Буковского [58] и домой, — на диван…

О русских делах… Патриарх [59] при своем величии надоел, московские подпевалы — не меньше. Я даже размахнулся и написал нечто, озаглавленное: «Статья, которую не хотелось писать». Но потом решил просчитать до десяти и, просчитав, решил не влезать в эту склоку… Ну их! Отвернулся и забыл.

…Что сказать о Западе за полгода жизни? Пока только присматриваюсь, коренных французов не знаю, англичан — еще меньше, еще молниеноснее; но жить им и жить со всеми их инфляциями и дорожающим бензином многие и многие годы в загнивающей этой системе. Только танками можно изменить, до капиталистических стран они не догрохочут, пусть леваки мелют, что хотят.

Беспокоит меня другое — вы все. Вот это да! И не хватает — нужен московский треп — и тревожит; огорчает меня и серунство кое-кого из друзей, ну не подписывайтесь, не пишите обратного адреса… Нет, молчат [60]…

22.9.75

Дорогой Вика!

Много лет назад, целая историческая эпоха, я в электричке Москва−Жуковка дочитывала «Новый мир» с «Первым знакомством» …Зарубежный путевой очерк, едва ли не самый замусоренный жанр. Вы превратили в искренний лирический дневник. Тогда написала Вам сбивчиво, сумбурно лишь бы сразу, не забыть, не дать наложиться другим впечатлениям, не дать вмешаться внутреннему редактору и цензору успеть. (Вам ли говорить: этот внутренний цензор следит вовсе не только за крамолой. У меня, например, он еще и возмущается: «Где В. Некрасов и где ты?» И побороть это подчас не легче, чем страх.)

Спешу и сейчас… до того, как этот редактор наложит вето. Кончила «Записки зеваки» [61], глотнула не отрываясь. Самое удивительное это голос. Чудо живого голоса, неповторимого, единственного только Виктор Некрасов, никто другой… Были куски, которые я знала раньше (архитектор Мельников, Киевский вокзал). Но и эти куски читала словно впервые.

Меня ведет по разным городам человек, умеющий видеть, приглашающий и меня замедлить шаг, а то и остановиться, вспомнить. Он ничего мне не доказывает, не проповедует, не «обращает» меня, просто разговаривает.

…Могу и не идти за ним иду потому, что мне интересно с этим собеседником… Могу и не соглашаться с автором при этом не перестану его любить и меня ниоткуда не изгонят.

Иду по Киеву, по Лёвиному Киеву да я, оказывается, раньше почти ничего не увидела! А между тем по Андреевскому спуску нас в 1970 году вели два Ивана — Дзюба и Светличный [62].

…Два дня тому назад мы проводили Лелю [63] в очередную поездку в лагерь. На свидание…

Прочитав, захотелось мне, немедленно, сейчас же ехать в Киев, идти по всем «некрасовским местам» с книгой в руках, смотреть, смотреть глазами зеваки… Как и многие другие мечты, эта хоть и осуществима, даже характеристики не надо! А вот, когда осуществится — Бог ведает…

Упоминаете Вы и дом, в котором я родилась — передвинутый вглубь, по старой Тверской он был д. 24 — рядом со студией МХАТ — д. 22. в детстве играли среди декораций… И он — один (а у Вас — множественное число)…

О кабинете гравюр я знала и бывала там, а о музее Тропинина — нет. Пойдем туда обязательно, Лева — большой поклонник таинственно-загадочного Рокотова…

Выписываю маршрут, перечисляю с чувственным наслаждением эти названия: Щетининский переулок — музей Тропинина; Антипьевский переулок — музей гравюр. Посмотреть, что в пустой усадьбе между домом Верстовского и церковью Антипия. Поленовский дворик с Николой-на-Песках…

Мне жаль, что Вы не предусматриваете такой возможности, что Ваш читатель, — чаще читательница, — прервали прогулку не по доброй воле и не из-за КГБ, а просто из-за страшного давления жизни, обстоятельств. И все скукоживается та свободная территория души, та, которая и дает возможность смотреть.

…Иду за «зевакой» не только по пространству, — по времени тоже. По предвоенным годам и по войне и по недавним. Мне казалось осенью 1962 года, что наступают, наконец, совсем новые времена — и не только потому, что в ноябре появился «Иван Денисович», но и потому, что делегация в Париж состояла из Паустовского, Некрасова, Вознесенского. Сейчас об этом смешно вспоминать, но ведь тогда я (и не только я) гордилась: вот эти делегаты ПРЕДСТАВЛЯЮТ…

Одному не поверила, хотя вроде поняла, что не скучаете по Киеву. Перед отъездом у нас Вы даже не захотели выпить за Киев, твердо сказав: все, что осталось, — не в Киеве, а в Москве, в Ленинграде. Но Слово, Ваше слово. Вас опровергает, говорит мне о другом. Нельзя так написать о городе, сколько бы горя он, город, ни принес, если его не любить… Может, впрочем, оно легче — думать, что не скучаешь…

Интереснее всего, важнее всего мне личность рассказчика. В пестроте. В пересечении широт — вобрать в себя все впечатления бытия, — и в определенности.

Я слышу того, кому мама не велела быть благоразумным. И он не стал. Того, что в Нью-Йорке положил аистиное яйцо в карман.

На минуту захотелось подойти к Вам и Саше [64] в Париже, хоть поздороваться. Встало на пути ледяное слово «никогда». Или та, другая, возможность, которая для меня была бы несчастьем.

Вика, родной, спасибо Вам еще и еще раз за книгу, за радость, которую принесли.

Получил ли он это письмо? Не знаю.

17.11.76

Дорогие Лева и Рая!

Не сердитесь, что пишу редко. Здесь, в Париже, та же сутолока и текучка, что в дорогой нашей Москве. Ничего как-то не успеваешь. Как та белка в том колесе.

Иногда все же вырываюсь из этого колеса и брожу по очаровательным парижским улочкам, по Марэ, по всяким де-Вожам… Заглядываю иной раз в Лувр и брожу, не торопясь, от картины к картине, не стараясь захватить все зараз. Узнал де Ла Тура, а ведь не знал. Могу спокойно пройти мимо Джоконды, знаю уже… что где висит. Это м.б. даже самое приятное.

К Парижу начинаю уже привыкать, считать своим. Вчера вот ездил в Орли встречать Л. из Гренобля и подумал — вроде уже как во Внуково или Борисполь… Вот так-то…

Ну, а русский Париж? Вы там, в Москве, о нем знаете, по-моему, больше, чем мы… Случается тут разное. До вас доходит что-то, но в основном по испорченному телефону, по-французски «Telephone arabe».

Я же, дети мои, над схваткой. Не окунаюсь. А потому и относятся ко мне неплохо. Русские и французы и русско-французы. Дружу в основном с Володькой [65], очень он хороший, прямой и честный парень — прошу это учесть, — зря похвалами не раскидываюсь… Как там мои Володи? [66] Привет им. Как тебе мой Гелий? [67]