Стоход

Заручившись одобрением Гамерьера, Левка приказал полицаям готовиться к походу, а сам отправился к Шелепу, который обещал ему уговорить Конона Багно провести отряд по болоту.

Был теплый майский день, дед Конон сидел в хате на низеньком треногом стульчике и точил тяпку. Он успел уже посадить картошку и теперь готовился к прополке.

Вдруг под окно бесшумно подкатила сверкающая черным лаком легковая немецкая автомашина. У деда похолодело под сердцем: сам голова!

Что делать? Можно через сени подняться на крышу, а оттуда спуститься по лестнице в сарай и уйти. Но надоело деду прятаться и убегать.

Пан голова не ворвался, как это делали полицейские, а трижды постучал в дверь, потом приоткрыл ее и вежливо спросил:

— Можно?

— Та уже ж заходьте, раз пришли! — отозвался дед, немного овладев собой.

Шелеп вошел веселый, жизнерадостный, каким старый Багно никогда его не видывал. Одет он был в черный, хорошо подогнанный костюм.

— Добрый день, Конон Захарович! Принимайте гостя! — необычайно приподнято проговорил голова и пожал шершавую, как пересохшая сыромятина, руку хозяина.

— Так шо ж, будьте ласкови, сидайте, — пожал плечами хозяин.

Весело поскрипывая остроносыми сапожками, пан голова прошелся по комнате, критически посмотрел на треснувшую, низко осевшую балку, еле державшую рыжий, закопченный тесовый потолок.

— Постарела хата, постарела, — сочувственно вздохнул он. — Да и сами-то в землю смотрим, а не из земли. — И пан Суета заговорил своим прежним глубокомысленным, философским тоном: — Стареем мы и проходим, как все проходит по этой бренной, суетной земле. — Степенно гость прошел в передний угол и сел за стол. — Да, — задумчиво произнес он, положив на стол белые руки с тонкими длинными пальцами. — Все в этом мире суета сует и томление духа.

Конон Захарович смотрел на руки Шелепа, и, хотя в эту минуту следовало думать о чем-нибудь серьезном и важном, старик думал только о руках своего неожиданного гостя. Руки эти показались ему похожими на грабли; ими хорошо загребать на току. Пальцы напоминали зубья граблей. Но, когда присмотрелся к длинным заостренным ногтям воскового цвета, стало жутко: тонкие, чуть скрюченные пальцы с заостренными ногтями показались похожими на когти хищной птицы.

— Ну, так как же оно живется? — спросил опять ни с того ни с сего повеселевший голова. — Самогоночки у вас, наверно, ни капли. Впрочем, где там! Годы не те да и не по достатку. Понимаю, понимаю. — С этими словами пан голова постучал в окно. И тотчас в хату вбежал шофер, шустрый, белявый парень. Поставив на стол небольшой черный чемоданчик, молча удалился.

Шелеп раскрыл чемоданчик, достал бутылку коньяку, рюмки, выложил заранее нарезанную ветчину и такие закуски, каких этот стол да и сам хозяин никогда не видывали.

Гость сам подставил табуретку хозяину.

Дед Конон насторожился.

«Неспроста старается пан голова! — подумал Багно. — Э-э, неспроста он вьется вокруг меня, как повитель вокруг подсолнуха!»

Хозяин сел и озадаченно посмотрел в глаза гостю. Тот понял этот взгляд, но молчал, пока не наполнил рюмки. Подняв свою рюмку, пан голова как бы между прочим проговорил:

— Выпьем за успехи вашего талантливого внука. Привет вам от него.

Дед Конон растерянно поставил на стол вдруг расплескавшуюся рюмку.

— Не волнуйтесь, Конон Захарович. Гриша живет в самом Берлине, — не моргнув глазом соврал пан Суета.

«В Берлине? — мысленно переспросил дед Конон. Он знал от Егора Погорельца, что Гриша жив и находится в партизанском отряде где-то недалеко отсюда. — Ну то и хорошо, что этот ирод не знает правды о Грише. А только ж для чего он это плетет?»

А пан голова продолжал свое:

— Учится ваш внук в самом лучшем музыкальном институте.

— Значит, жив, — облегченно вздохнул Багно и, устало погладив свою совсем побелевшую бороду, сел и задумался: «Что же делать? Неужели так и придется пить с этим ненавистным человеком? Не выпей — прогневишь».

— Из Германии пришел запрос о семье музыканта Григория Крука, — продолжал Шелеп. — Какая семья, благонадежная ли, как относится к новому порядку. Ну что я мог написать? Сюсько — дурак, что погубил вашу дочь.

«Так, значит, погубил?» — от этих слов в груди старика что-то оборвалось.

— Это он из личной ненависти к Грише. Ну а я смотрю иначе. Я написал очень хороший отзыв. Так что путевка в жизнь вашему внуку обеспечена. Только… — Шелеп многозначительно поднял палец, — самому Грише я посоветовал пока что воздержаться от переписки с вами. Пока что… Вы меня понимаете: пока Сюсько комендантом. Однако ничего на свете нет вечного… — Шелеп решительно стукнул по столу, будто одним этим ударом расправился с ненавистным Сюсько, долил рюмку хозяина и, чокнувшись, выпил, вернее, выплеснул коньяк в свой огромный тонкогубый рот.

— Выпейте, Конон Захарович, выпейте, — потчевал гость.

Дед Конон наконец решился, выпил и, протяжно крякнув, начал закусывать. «Ты старая лиса, ну да и я не утенок, — подумал он и выпил еще рюмку. — Посмотрим, кто кого…»

— Внук пойдет теперь в гору, — твердил голова. — Да и вы тут смогли бы зажить на старости по-новому. Совсем по-новому можно дожить свой неспокойный век. А я ж знаю, Конон Захарович, житуха у вас была не слаще моей.

— Э-э, та чего уже нового можно дожидаться от моей житухи! — безнадежно махнул старик.

— Я вот боюсь, хата вас скоро придавит, — сердобольно сказал гость, опять глянув на потолок, и подсел к хозяину поближе. Положил ему руку на плечо и доброжелательным голосом заговорил о трудностях войны, о своей невероятно тяжелой службе, о беспокойстве, какое причиняют партизаны немцам, а особенно мирным жителям, и в первую очередь — крестьянам. Он рассказал несколько случаев, когда немецкие власти «вынуждены были» жечь целые села, в которых засели, партизаны. Вот недавно возле Пинска был пущен под откос эшелон с эсэсовцами, которые ехали по особому заданию самого фюрера. Погибло полтысячи самых отборных вояк. Теперь каждой комендатуре приказано в десятидневный срок ликвидировать партизан в своем районе. Нам прислали взвод солдат-фронтовиков. А надо будет, добавят еще. Даже авиацию обещают. Нужен только человек, хорошо знающий местность.

Конон Захарович понял, к чему клонит эта ехидна, но молчал, хотелось, чтоб Шелеп высказался до конца.

— Вы, Конон Захарович, могли бы оказать огромную услугу не столько новой власти, сколько прежде всего и больше всего своим односельчанам, если бы помогли в завтрашней операции.

Пан голова почти умоляюще смотрел в глаза старика.

Белые, пушистые, словно свежий снег, брови деда Конона чуть вздрагивали над полуприкрытыми темно-серыми глазами, сосредоточенно смотревшими куда-то в одну точку.

— Чем же я смогу вам помочь, когда у вас и полиция, и солдаты? Какой из старого шкарбуна вояка? — возразил дед Конон. — Я ж понимаю, вы пойдете ловить партизан…

— Всех мы трогать не будем. Нам главное покончить с командирами, а остальные разойдутся по домам, надоело им скитаться по лесам, — убежденно проговорил Шелеп. — У нас есть сведения, что завтра большая часть отряда уйдет на железную дорогу. А командиры, конечно, останутся. Тут мы их и накроем! И в тот же день, — пан голова выразительно постучал по столу, как бы подчеркивая каждое слово, — в тот же день ваша дочка вернется домой.

Конон Захарович недоверчиво глянул в глаза Шелепа.

— Не волнуйтесь, Конон Захарович! И она жива. Собственно, я ни в чем не вижу ее вины. И я уже договорился, что ее выпустят. Да и вас я ни в чем не виню. Мне не раз шептали в ухо: Багно опять ходил в лес. Багно встречался с Погорельцем. А я только рукой махну. Я смотрю на это по-человечески. Ведь всем ясно, что пришло время, о котором говорится в священном писании, что восстанет брат на брата, сын на отца. Трудное время. И надо быть мудрым, как змей, чтобы пережить это время.

Дед Конон понимал, что так просто он не отвертится от этого змея, и теперь ломал себе голову над вопросом, как быть…