Иллюзии. 1968—1978

Капустин вскакивал из-за стола, сотрясая сжатыми кулаками. Слова застревали у него в горле:

— Не могу с тобой говорить. Все ты по полочкам раскладываешь. Мыслишь, как машина какая-то. Не прав ты, все не так, а доказать не могу. Трудно. Слов нет. Сердце чувствует, а как объяснить, не знаю.

XXIX

С «железной пятеркой» я встречался почти ежедневно в столовой в обеденный перерыв. В отличие от Френовского, который держался особняком, никогда не афишируя близости своих отношений с членами возглавляемого им теневого правительства, «железная пятерка» держалась стаей, напоказ выставляя свое единство, сплоченность и монолитность. Вместе обедали, отмечали праздники, проводили отпуск, а по выходным дням ездили на лыжах или в лес за грибами. Вместе определяли внешнюю и внутреннюю политику института. Такая на редкость слаженная образовалась команда — пять человек. Один занимал очередь, остальные подходили позже, и столовская публика, разумеется, не роптала. Помнится, только старик Романовский поднимал шум.

Базанов часто присоединялся к «железной пятерке» или она присоединялась к нему — в зависимости от того, кто приходил раньше. Бывало, уже по пути из главного корпуса «пятерка» превращалась в «семерку», «восьмерку», «девятку», и когда такой взвод входил в зал, все, сидящие за столиками, провожали его долгим, полным настороженности и любопытства взглядом. Посетителям столовой было небезынтересно знать, кто сегодня седьмой, восьмой, девятый член этой компании. Шестым в течение продолжительного времени оставался В. А. Базанов. Рыбочкин в столовую не ходил. Обед ему заменял пакет молока, который, по старой привычке, он выпивал на своем рабочем месте.

Да, стук каблуков входящих в столовую крупным, размеренным шагом центурионов не мог не производить сильного впечатления. Чуть впереди шли Базанов, Валеев и Январев, за ними — Гарышев, Крепышев, Меткин. Всегда в такой последовательности.

Огромный Базанов, рослый, тонкогубый Валеев с крепким подбородком и профилем, как бы пародирующим известный профиль Наполеона, массивный Январев с трясущимися под легкой тенниской грудями, высокий, изящный Гарышев, единственный, кто почти неслышно ступал по паркету, грубо сколоченный, лысеющий Крепышев и Лева Меткин с острым взглядом снайпера, идущие по просторному залу столовой, являли собой незабываемое, внушительное зрелище.

В тот последний день рабочей недели седьмым оказался я. Это был не единственный случай, когда мы обедали вместе, но, по возможности, я старался держаться в стороне. Двадцать минут стояния в очереди с «железной пятеркой» совершенно выводили меня из равновесия. Удивляюсь Базанову, его поистине непостижимой всеядности. Впрочем, Виктор больше молчал и, кажется, даже не прислушивался к общему разговору. В столовую он ходил с ними скорее по привычке, за компанию. Выглядел он неважно, хотя недавно вернулся из санатория. Сквозь загоревшую кожу проступала бледность, глаза были тусклые, а раньше в них постоянно плясали искорки озорного огня. Для окружающих он продолжал оставаться процветающим профессором. В самом деле, чем он мог быть недоволен? При его-то зарплате. При его положении в институте.

«Железная пятерка» обсуждала очередную вылазку за грибами. Ездили на машине Левы Меткина, реже — на валеевской. У остальных машин не было. Крепышев все свои сбережения вкладывал в дачный участок, Январев пока только мечтал о нем. Послушаешь их — и такое впечатление, что люди живут исключительно там, на дачных участках, в своих автомобилях, а здесь, в институте, находятся на отхожем промысле. Если она и существовала для них, институтская жизнь, которой они отдавали большую часть времени и сил, то как жестокая необходимость. Нет, не измученные заботами они сбегали за город, чтобы на мгновенье забыться, расслабиться на лоне природы. Их мысли, душа всегда находились там. Там была их настоящая, желанная, счастливая жизнь, их родина. Сюда они возвращались только по необходимости — пополнить недостающий запас горючего. Даже цифра «пять», я думаю, была не случайна — это предельное вместе с шофером количество пассажиров, которое помещалось в новеньком «Москвиче» Левы Меткина.

Но кроме дач, которые нужно достраивать и ремонтировать, автомобилей, которые нужно покупать и заправлять горюче-смазочными материалами, существовали честолюбие, которое нужно постоянно утолять, и энергия, которую нужно постоянно расходовать.

Имей мы сегодня в институте руководителей, живущих научными интересами столь же естественно, как жил Базанов своей «термодинамической химией», и обладай они культурой, о которой он только мечтал, сколько важных дел сдвинулось бы с мертвой точки, сколько бы появилось новых имен и идей.

Только где их взять, таких идеальных? Как поднять, воспитать в одночасье их разум и дух?

Стоя в очереди подле «железной (чуть не сказал «великолепной») пятерки», я и сам немного ощущал себя всесильным ковбоем. Почтительно-опасливые взгляды окружающих выпадали и на мою долю.

— Опять не уложимся в обеденный перерыв, — сетовал Крепышев.

Мы стояли в конце хвоста, особенно длинного по пятницам и понедельникам, будто большинство обедало только в эти дни.

— Э, да сегодня пятница, братцы!

— Только сообразил?

Смех, шутки, похлопывания по плечу.

Они не играли в «начальников» — вот что было самой привлекательной их чертой. Открытые, простые ребята — подходи любой.

Вряд ли кто из старожилов мог вспомнить Френовского, Кривонищенко или Грингера сидящими за общепитовским столиком. Правда, каждый из них имел возможность обедать дома, поскольку жил рядом, но дело, конечно, не в этом. Просто члены бывшего правительства старались избегать ситуаций, грозящих затушевать грань, отделяющую их от простой публики. И хотя «железная пятерка» оказалась чужда кастовых предрассудков, воспитанный в старых традициях институтский народ долгое время с большим подозрением относился к идее стирания этой грани.

Но время шло. Кое-кто из удержавшихся в институте «бывших» уже обедал в столовой вместе со всеми, кто-то решался заговорить с центурионами между делом, на ходу, в коридоре, садился в их автомобили, откликаясь на предложение довезти до метро. Словом, на смену тайному правительству Френовского пришли люди, удачно противопоставившие старому стилю свой, новый, современный стиль. Некоторые методы они переняли у предшественников, но стиль, безусловно, был новый. Они свободно болтали в столовской очереди, в открытую договаривались о разделе сфер влияния, открыто предупреждали своих противников, которых почти не осталось, о грозящих им бедах, хотя в особо ответственных случаях использовали все те же тонкие, хорошо отработанные и зарекомендовавшие себя, безотказно срабатывающие, замаскированные приемы.

— Надо подносы взять, — сказал Валеев.

Нетрудно догадаться, к кому относилась эта реплика. Подносы всегда приносил «седьмой», «восьмой» или «девятый». Я подошел к столику, взял семь чистых подносов и вернулся в очередь.

— Завтра поедем? — спросил Лева.

— Поздно.

— В прошлый раз не поехали, — сказал Лева, — а сосед целую корзину привез.

— Их уже две недели назад не было.

— Так ведь потеплело…

Могут спросить: почему не  в ы, хорошие, наверху, а  о н и, плохие? Почему не вы, умные, все понимающие, руководите ими, а они, глупые, бездарные, как вы утверждаете, вами руководят? Вы все только критикуете и тихонько недовольство свое выражаете, а почему сами в стороне?

Что ответить на это? Пожалуй, только одно: не можем сами. Не знаем как, не умеем. Нет еще среди нас таких, кто бы мог. Базанов? Но ведь он был совсем для этого не приспособлен. Базанов — прирожденный исследователь. У него мозг устроен совершенно иначе. Рыбочкин? Прекрасный работник, но какой из него администратор? На Брутяна и Кормилицына еще меньше надежд. Я? Тоже не могу. Не хочу. Боюсь. У меня больной желудок, слабые нервы, я не сумею отрелаксировать такое количество напряжений. Вот если бы структура жизни стала тоньше, еда деликатней, а нагрузки — менее грубыми, тогда попытался бы, может, попробовал.