Красная площадь

Кутасов тоже ощетинился.

— Угадали, милочка моя. Я готов сражаться с немцами, французами… Готтентотами! Ирокезами!.. Но со своими русскими не буду.

Наташа тревожно глядела в их сторону.

— Граждане, чай вскипел!

Но никто не обратил на нее внимания.

— А какие русские вам свои? — допытывался комиссар. — Я или Каледин с Корниловым?

— С Корниловым и Калединым не знаком. А вот с их офицерами, со многими, вместе учился, вместе сидел в окопах… И воевать против них не считаю возможным.

— Да эти однокашники ваши — они для вас выйдут хуже всяких ирокезов! — не выдержал, повысил голос Амелин. — Николай Павлович! Я на вас с первого дня смотрел снизу вверх. И мне это ничуть не было стыдно. Что делать, раз человек такой высокий. Смотришь снизу… А сегодня вы вот говорите, говорите, а я сижу, думаю: ну прямо как мальчонка рассуждает. Неужели ж я умнее его?

— Коля, Дима! Зачем вы спорите? Ведь вы не знаете, что будет завтра… Хотите, я вам погадаю? Тогда все станет ясно.

И Наташа подошла к столу.

— Отстань! — отмахнулся Кутасов и продолжал самым своим неприятным голосом. — Конечно, вы умнее. Вы же комиссар, а я беспартийная шушваль!..

— Ну давайте я вам погадаю! — приставала Наташа. Голос у нее был веселый, а глаза испуганные. — Дима, Коля, дайте сюда руки!

Кутасов пожал плечами и дал жене руку — знал, что все равно не отвяжется. Нехотя протянул руку и Амелин.

— Нет, надо левую! — И Наташа затараторила, как профессиональная гадалка. — Вам никогда не надо ссориться, судьба велит вам быть друзьями… Вот эта линия — самая главная. Это линия жизни…

Наташа свела их ладони вместе, так что они коснулись краешками.

— Смотрите, у вас эти линии совсем похожи. Значит, у вас одна судьба. Не смейте ругаться!.. — Она болтала всякий вздор, не умолкая ни на секунду: боялась, что опять вспыхнет ссора. — Вы будете всегда вместе. Впереди у вас долгая жизнь и блестящая карьера… Вы оба станете генералами…

— Наталья Владимировна, — грустно усмехнулся Амелин, — в Красной Армии нет генералов.

— Иди, Наташа. Ведь мешаешь. — Кутасов решительно высвободил ладонь. — Нет, Дмитрий Сергеевич. Линия жизни у нас с вами разная… Теперь о делах. Прошу вас меня демобилизовать.

Наташа накинула платок, вышла из комнаты.

— Демобилизовать не имею права, — ответил комиссар, помедлив. — У вас призывной возраст. Не хотите быть командиром — должны служить рядовым…

— И на том мерси, — сказал Кутасов, позеленев от злости.

— Да нет… Конечно, я вас отпущу. Езжайте, куда хотите.

Амелин поднялся и стал надевать свой полушубок.

— А чай пить? — буркнул Кутасов.

— Спасибо. Не хочется…

Комиссар вышел в сени. Там зябла, ожидая его, Наташа.

— До свиданья, Дима, — сказала она тихо-тихо: не хотела, чтобы слышал муж. Амелин понял это, заволновался, вдохнул воздух, чтобы сказать какие-то важные слова на расставанье, но так ничего и не сказал. Они стояли в полутемных сенях и смотрели друг на друга.

напевал за стенкой Кутасов.

Наташа приподнялась на цыпочки и поцеловала Амелина в подбородок: наверное, хотела в губы, но не дотянулась. Потом молча побежала в комнату. Оттуда доносилось:

Амелин постоял еще секунду, распахнул дверь на улицу и шагнул в темноту.

В одной из теплушек еще не спали. Сидели вокруг накаленной, прямо-таки вишневой «буржуйки» и, как всегда, спорили.

— А я кажу — он из самых-самых бедняков! — убеждал Карпушонок. — А то чего бы ему за нас стараться?

Матрос Володя надменно улыбнулся.

— Глупое и даже примитивное рассуждение. Если хочешь знать, он был единственный наследник миллионного богатства… Но он отрекся от него. Сменял это золото на железо арестантских кандалов…

В двери показалось лицо Амелина. Ему сейчас не хотелось идти к себе.

— Вот с кем бы я хотел поговорить, — продолжал свою речь матрос. — Поговорить, поспорить о разных идеалах… Я его уважаю как очень великого человека.

— Кого это? — спросил комиссар, влезая в теплушку.

— Товарища Ульянова-Ленина… Но ко всей твоей партии и лично к тебе это не относится, — предупредил Володя. — Я продолжаю ехать на платформе анархизма.

— Комиссар! Ты питерский… Ты до Ленина доходил? — спросили из темноты.

— Не пришлось, — смущенно признался комиссар.

— Я если товарища Ленина увижу, я ему сразу пожалюсь, — сказал солдат Мясоедов. — Так, мол, и так, питают нас слабо.

— Мясоед! Ты знаешь, зачем у человека два ухи? — сердито спросил эстонец Уно.

— Ну? — сказал Мясоедов и на всякий случай отодвинулся.

— Затем, чтоб удобней отвинтить ему голову. Если он булькает всякую глупость.

У самой печки сидел бородач Камышов и занимался делом: плавил в жестянке из-под консервов олово — отливать ложку Он тоже вступил в разговор:

— А я, если бы с Владимиром Ильичем повстречался, ничего бы с ним не спорил, не просил… Но я бы с ним обязательно поздоровкался… За ручку.

— Зачем?

— Ни за чем… Чтоб от сердца к сердцу ниточка протянулась.

В хороший весенний день 1918 года первые отряды РККА принимали присягу в Москве, на Красной площади.

Серо-зелеными прямоугольниками, лицом к кремлевской стене, замерли полки и батальоны — замерли в полной, совершенной тишине. Микрофонов не было, и такая тишина требовалась для того, чтобы услышать голос Ленина.

Председатель Совнаркома РСФСР вместе с другими членами правительства стоял на трибуне и читал своим немного картавым решительным голосом:

— Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина рабочей и крестьянской армии…

— Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина, — прогудело над площадью. Это красноармейцы повторяли вслед за Лениным первые слова торжественного обещания.

— Я обязуюсь строго и неуклонно соблюдать революционную дисциплину и беспрекословно выполнять все приказы командиров, — продолжал читать Ленин.

— Я обязуюсь строго и неуклонно соблюдать революционную дисциплину, — гулко повторила площадь.

На тротуарах — у храма Василия Блаженного, у Верхних торговых рядов — толпились притихшие москвичи. Среди других стоял тут и Николай Павлович Кутасов — до обидного штатский, в долгополом бобриковом пальто и картузе с наушниками.

— Все свои действия и мысли направлять к великой цели освобождения всех трудящихся, — присягала Красная площадь.

И Кутасов поймал себя на том, что его губы шевелятся, повторяя простые и торжественные слова о солдатском долге.

Ленин вдруг перестал читать. Он передал листок с текстом присяги стоящему рядом длинноусому военному — главкому, а сам повернулся и пошел с трибуны.

— Я обязуюсь по первому зову Рабочего и Крестьянского Правительства выступить на защиту Советской Республики… — Теперь присягу зачитывал главком.

— Я обязуюсь, — повторяла площадь.

— Выступить на защиту Советской Республики, — беззвучно шептал Кутасов.

Сойдя вниз, Владимир Ильич встал в строй к бойцам того полка, который был ближе других к трибуне. Это оказался амелинский полк — бывший 38-й гренадерский. Строй остался неподвижен. Только все глаза повернулись к Ленину.

Невысокий человек в стареньком аккуратном пиджачке — вождь всей огромной страны — был совсем близко от Амелина, Уно, Карпушонка. А бородач Камышов так и вовсе стоял с Лениным плечо к плечу: протяни только руку — и поздороваешься. Но поздороваться сейчас было никак нельзя. Камышов, Уно, Володя и все остальные повторяли:

— За Российскую Советскую Республику, за дело социализма и братство народов не щадить ни своих сил, ни самой жизни…