Свет моих очей...

В.П. Филатов и В.Е. Шевалев могли перейти к следующей ступени: перенести операции с собаки на человека.

— Таких операций при высыхании глаз, — продолжает рассказывать мне И.Г. Ершкович, — Шевалев произвел уже восемь. [2] Не все они были удачны. Все же количество удач было — шесть из восьми. К некоторым из этих удачно оперированных слепых зрение вернулось вскоре после того, как глаз стал увлажняться слюной. К другим зрение не вернулось «само», но благодаря увлажнению глаза стало возможным произвести этим больным операцию пересадки роговицы, от чего они благополучно прозрели.

— Все-таки, значит, полной уверенности в успехе операции нет… — заключаю я с тревогой.

— Полной уверенности не может быть ни при какой операции, — поправляет меня Исаак Григорьевич. — Но, конечно, операция, которую сделают Александре Артемьевне, — называют эту операцию: «Слюна вместо слезы»! — еще мало изучена, мало применялась. Владимир Петрович предупредил Александру Артемьевну, что в операции есть риск…

— Что же она?

— Ну, она молодец. «Рискну, — говорит. — Ведь операция для меня — единственный шанс. Французы говорят: «Не рискнешь — не выиграешь!» Она права, конечно, — других путей у нее нет. Знаете, до того, как Филатов и Шевалев стали оперировать высыхающие глаза, таких больных даже не принимали в больницы! Зачем было и принимать их, подавать надежду, когда именно такой надежды не было?.. Не то что вылечить, но хотя бы облегчить такому больному его страдания — и то нельзя было.

Накануне операции Александра Артемьевна просит, чтобы к ней пустили меня, и врачи разрешают это. Застаю ее такою, как всегда, — лишь по цвету лица заметно, что она не совсем спокойна. Не то чтоб у нее играл на щеках румянец, — нет, просто легкая «розовинка».

Поздоровавшись, мы не сразу начинаем разговор.

— Что же вы молчите? — притворно сердится Александра Артемьевна. — Расскажите обо всем… Как ваше лечение? Как Сашок, Аветик, Нюрочка? Как Шура, Володя Горев? Вообще все…

Рассказываю о всех, передаю от них приветы, — сообщаю все немудреные больничные злобы дня.

— Ну, наконец-то разговорилась! А то пришла и молчит. За этим, что ли, я вас сегодня позвала?

— А я думала, вам моя «счастливая рука» нужна! — пытаюсь я шутить. — Наши больные делают моей руке шумную рекламу. Все требуют, чтобы я их потрогала «на счастье»…

Александра Артемьевна мягко прерывает меня:

— В больницах люди часто становятся суеверными, как старые бабы!

— Ох, не говорите! — вздыхаю я. — Такие из-за этого происходят курьезы! На днях идем мы с Сашком и Аветиком по коридору, а один больной — знаете, рыбак из Балаклавы? — стоит около двери в кабинет врача, дожидается своей очереди. И вдруг подзывает меня рукой — вот так… Я по привычке думаю: это он к моей «счастливой руке» взывает! Подхожу, дотрагиваюсь до его плеча, — целый ритуал здесь придуман! — говорю ему: «Счастливо!» А он яростно шипит: «На что мне твое счастье? У меня ремень на пол соскользнул, никак не нашарю, — штаны спадают. Поищи ты этот ремень, а то ведь срам: председатель рыболовецкого колхоза без штанов к доктору на прием идет!»

Александра Артемьевна смеется.

— И нашли вы его ремень?

— Мы-то с Сашком, конечно, не нашли, не увидали. Аветик нашел, — у него ведь один глаз здоровый. Затянул предколхоза ремень, молодцом пошел на прием.

— Ну, вот и посмеялась я с вами. Спасибо! — прощается со мною Александра Артемьевна, когда сестра приходит «выгонять» меня.

— А я хочу, — говорю я, уходя, — чтобы в следующую нашу встречу, после операции, вы, Александра Артемьевна, не смеялись, а плакали. В три ручья чтоб плакали!

— Ох, хорошо бы!.. Вашими бы устами…

— …да слезы пить, да? — шучу я.

На следующее утро стою около операционной. Дожидаюсь, когда поведут Александру Артемьевну на операцию. Со мной, конечно, Сашок, Аветик и Нюрочка. Подходят и Володя Горев, Шура Булыгина — много больных, даже Кассандра!

Последним появляется Георгий Дмитриевич.

— Не опоздал я? Не проходила она еще?

Между двумя рослыми, красивыми медсестрами, ведущими Александру Артемьевну под руки в операционную, она кажется совсем девочкой. Маленькой, старенькой девочкой. И как-то особенно больно хватает за сердце ее лицо, подготовленное к операции: наполовину окрашенное «бриллиантовой зеленью».

Нас она своими почти ослепшими глазами не видит, хотя и смотрит в нашу сторону. И мы, не сговариваясь, молчим. Не надо ее волновать перед операцией.

Только после того, как она проходит в операционную и дверь за ней затворяется, я невольно шепчу:

— Счастливо!

По словам врачей, операция, произведенная Александре Артемьевне, прошла удачно. Но радоваться, конечно, еще рано. Конечно, «операция прошла удачно» — это хорошо, это лучше, чем если бы она сразу не удалась: тут-то бы уже всякой надежде конец. А так можно надеяться. Но главное — это ждать.

И мы ждем. Мы не пристаем к врачам с расспросами. Да это ничего бы нам и не дало: сейчас и врачи еще ничего толкам не знают. Даже творцы этой замечательной операции — В.П. Филатов и В.Е. Шевалев — еще не могут оказать, каким покажет себя окончательный результат.

На седьмой день после операции, когда Александре Артемьевне принесли обед и медсестра Кира Дмитриевна стала кормить ее с ложечки, Александра Артемьевна остановилась, слоено к чему-то прислушиваясь.

— Отчего вы перестали ость, Александра Артемьевна?

— Мне показалось… — медленно начала Александра Артемьевна. — Мне вдруг почудилось… — Она снова помолчала. — Да нет! Не почудилось… Кажется, в самом деле у меня в глазу что-то…

Да, да, ей не почудилось, — глаз у нее стал влажным. А еще через несколько секунд медсестра Кира Дмитриевна, сама чуть не плача от радости, увидала, что по щеке Александры Артемьевны катится настоящая слеза!

Вот тут уже можно было предположить, что операция удалась. Околоушная слюнная железа, пересаженная в глаз, стала работать по-новому. Для начала она выделила в глаз слюну в ответ на привычное ей вкусовое раздражение. А затем стала исправно увлажнять глаз слюной, как слезой.

К Александре Артемьевне стали пускать нас, «посетителей». В первый раз она попросила, чтобы я пришла к ней во время ее еды. Она хотела, чтобы я видела, как она «плачет».

— Видите? — спросила она. — Это вы мне напророчили: я плачу, ем и плачу.

— Как крокодил! — пошутила я. — Я давно подозревала, что вы переодетый крокодил!

Дни шли. Оперированный глаз Александры Артемьевны менялся совершенно очевидно, даже для невнимательного наблюдателя. Он перестал быть мертвым, сухим, он оживал, становился блестящим. И, наконец, в нем появилось небольшое зрение.

Когда я уезжала из Одессы, хороший результат продолжал развиваться. Конечно, полной уверенности в окончательности этой победы не было у врачей еще и тогда. До Александры Артемьевны имел место такой случай (это была первая по времени операция В.Е. Шевалева замены в высыхающем глазу слез слюной), когда оперированный глаз, оживший и прозревший, стал снова терять зрение и высыхать. Никакие меры не помогли, и больная уехала из Одессы такая же слепая, какою приехала, и несчастная еще более, чем прежде: ведь она уже было прозрела. Выздороветь — и вновь скатиться к прежней болезни!

Однако переписка с Александрой Артемьевной, продолжавшаяся еще и в последующие годы, показала, что у нее удача оказалась стойкой и надежной.