Каменный пояс, 1984

Потом поругали какого-то растяпу, ступившего невзначай на одну дощечку, отчего промасленные болты и гайки тут же окунулись в желтую пыль. Послали виновника за керосином. Появился керосин в жестяной банке, промыли болты и гайки — не дай бог, где песчинка в резьбе останется! — и снова то же самое: ключ на десять, ключ на семнадцать, разводной с длинной ручкой, с той стороны прихватить пассатижами…

— Так-так-так! Прокладки-то как съело! Кто же так работает, Семенюк? Кто же так за машиной ухаживает? Машина больше уходу требует, чем баба…

Попутно пристыдили Семенюка за масло, но тут человечек в комбинезоне возроптал:

— Да где ж я то масло возьму!? Бочку всего привозили, на гусеничные ушло, а нашим и не хватило. Бригадир говорит: и так перетопчетесь!

— Это все конечно так, — рассеянно отозвался отец. — Но при чем тут ваше «не хватило»? Здесь, мы видим, сто лет масло не доливали… Закоксовалось все, зубилом не возьмешь.

Остроглазый суетился, подавал ключи, молотки, плоскогубцы, упреждая со сладкой улыбкой все желания людей из мастерской, работавших с напряженными лицами.

Но вот и все — открылась внутренность машины:

— Точно! Обломилась шейка вала!

И словно диагноз всем нес облегчение: остроглазому Семенюку, людям из мастерской. Отец обтер ветошкой руки и объяснил загадочно, глядя на Сережу:

— Как и следовало ожидать… Устало железо. — Взгляд его остановился на обломленном конце коленчатого вала. — Пора, конечно. Все без перерыва работал, с коллективизации… Войну, считайте, на нем женщины и мальчики работали, а с тех — какой спрос…

Сережа внимательно рассматривал коленчатый вал, брошенный в кучу металлолома у мастерской. Тускло поблескивали отполированные трущиеся части. На липкой поверхности металла — соринки: семена какой-то травы, обломки фиолетовых токарных стружек, желтая песчаная пыль. Деталь как деталь, только с одного края неровный слом — серый. Цвет усталости.

— Всему свой предел, — сказал отец, подходя к мальчику. — Не горюй! — отцовская ладонь опустилась ему на плечо. — Увезем вал на завод, там его бросят в мартеновскую печь, переплавят и сделают другой…

Дом на машинном дворе разделялся на две половины. В одной они жили, а в другой был склад. Оцинкованная дверь склада перехватывалась длинной металлической накладкой. Ее запирал цилиндрический цифровой замок. Шифр знали двое — отец и мать.

Сережа не раз слышал, как отец убеждает своих людей: в складе ничего нет! Ему казалось: он специально их обманывает, чтобы люди ничего не просили. Ведь это был его склад. Когда очередной проситель получал отказ, Сережа понимающе глядел в лицо отцу и заговорщицки подмигивал.

Вот и сейчас отец говорит молодому трактористу в старой выгоревшей кепке:

— Вижу, друг, ты мне не веришь?

Парень держит в вытянутой руке износившийся роликовый подшипник. Он поправляет свою восьмиклинку без козырька и пристально смотрит на дверь.

— Понимаю, понимаю, — кивает отец. — Запчастей почти не дают, так что вам кажется, будто от них тут просто полки ломятся. Ты ведь так предполагаешь?

— Я ничего не предполагаю, — отвечает механизатор и опускает голову, отчего кепка сразу же сползает на глаза. — Мужик, как говорится, предполагает, а инженер — располагает… Но, может быть, где-нибудь в уголке?

И он поднимает еще выше износившийся подшипник.

— Хорошо, друг! Хорошо! — говорит печально отец. — Только для тебя, лично для тебя я отопру двери этого удивительного хранилища.

Он заслоняет спиной замок, набирая шифр. Падает наземь дверная накладка, гремят ключи на связке, отпирая врезной замок, и распахивается дверь, за которую мысленно проникал взором уже не один человек, прибывший по такому же делу на машинный двор.

Сережа слушает этот разговор со скамеечки. И едва только распахивается дверь склада, как он проскальзывает в помещение, вслед за взрослыми. Здесь прохладно, пахнет кожей, краской, маслами. Отец находит в темноте выключатель, и под потолком вспыхивает небольшая электрическая лампочка, забранная мелкой металлической сеткой.

— Десять прекрасных хомутов, — начинает отец свою экскурсию. — Вот замечательные оси для гужевых повозок…

— Нашим лошадникам этого добра хватит до второго пришествия, — согласно кивает парень.

— Вот именно! — подтверждает отец. — К вашим услугам четыреста метров вожжей…

— Це-це-це…

— Мотопомпа для откачки воды. Сотня патрубков к «Фордзонам», — как по акту, называет отец свое добро. — Ящик веретен к прядильным машинам. Я получил их как довесок к пяти подшипникам, один из которых помог бы тебе стать героем…

— Но ведь у нас нет прядильных машин? — восклицает механизатор, забыв про кепку, которую приходится поправлять на каждом шагу, потому что они с отцом то наклоняются, то задирают головы, чтобы посмотреть на верхние полки. — Это где-нибудь в Европе…

— Зато на базах есть веретена, — мрачно говорит отец.

Крупный, литой человек в сером костюме сидел за обширным канцелярским столом, обтянутым тонким темно-зеленым сукном, как на бильярде, и слушал отца, излагающего свои нужды. Они были сложны: стояли тракторы колесные — старые, стояли тракторы гусеничные — новые, два комбайна, грузовик…

Сквозь застекленные дверцы шкафов виднелись груды бумажных папок. Такие же папки лежали на столе и стульях. Казалось, что хозяин серого костюма намеревался провести решительную ревизию своих бумаг. Один раз он даже попытался найти что-то на столе, подкрепить слова бумагой, документом: «Разнарядка, брат!» В эти слова он вкладывал какой-то торжественный смысл. Но бумаги на столе не нашлось, и он махнул рукой:

— В общем, все это — так. Целина, брат, обширная, чуть не до самого океана, а база не резиновая. Вот и приходится товарищу Путилину крутиться, как белке в колесе… Тому дай, а этому пообещай, а ведь кругом люди, кругом человеки… Всех мне, браток, жалко, а где же на всех возьмешь, если такое дело закрутилось? Не поспевает наше снабжение… Вот и приходится мне к человеку присматриваться: то ли он от крайней нужды ко мне пришел, то ли про запас, на черный день просит? На лице ведь у него не написано, что там у него на уме?

Он внезапно замолк и пристально посмотрел на отца:

— А что у тебя отметинка у виска? Воевал?

— Под Сапун-горой получил, — нехотя отозвался отец. — Да что там про мои отметины… Кое-кого с моего взвода даже хоронить не пришлось…

— Судьба-судьба, — горестно покачал головой хозяин кабинета. Его рука полезла в какую-то маленькую тумбочку, что-то там открывала, разливала, а потом вдруг на столе появились два крупных граненых стакана с прозрачной жидкостью. До Сережи донесся запах водки.

— Фронтовик фронтовика, — сказал литой хозяин кабинета, поднимая стакан, — никогда не оставит в беде!

Они чокнулись и выпили. Отец подышал в кулак, а потчевавший его фронтовой брат в бумажную папку. После этого снабженец лихим росчерком написал что-то на уголке отцовой бумаги, и тот спрятал бумагу в карман, пожав на прощание руку своему новому знакомцу.

…Лицо цвета поблекшей латуни. Из-под козырька темно-синей кепки взгляд с прищуром — изучает, прощупывает, оценивает. Завсклад. Может дать, а может и… Хозяин — барин.

— Кто подписывал, спрашиваю?

— Не видишь, что ли? Сам Путилин.

— Ну, так пусть Путилин и дает, если такой широкий! Я-то тут при чем?

— Слушай, приятель, не темни! Я же отсюда вижу — шестерни лежат.

— Я вижу, ты видишь, они видят… Есть, братишка, шестерни и еще кое-что, да не про вашу честь! Эти еще на той неделе отписаны в «Восточный».

— А вон те?

— А вы, позвольте, ревизор?

Человек с латунным лицом без конца подносит согнутую лодочкой ладонь к уху.

— Глухой, стало быть, сволочь! — ворчит отец, окидывая взглядом убегающие в полутьму склада стеллажи с деревянными промасленными ящиками.