Раноставы

— Сдать бригаду Китычу. А сам садись на трактор.

— Пал Палыч… — промямлил парнишка.

— Запоминаешь, как звать, что ли? Не бойся, Гриша.

— Залез в ярмо, Китыч, — говорил по дороге на конный двор Лийко Захара Назаровича. — Не бригада, а черт знает что! Рубить надо под корень. Честно говоря, не мог я там прижиться, не выдюжил, удрал.

О третьей бригаде давно ходили нехорошие слухи. Да и как не ходить. По всем показателям бригада завалила план. Разные меры были приняты. Даже бригадиров меняли. Не помогло. Опять назначили Заборина. В последний раз поверили, как бывшему фронтовику. Но дело опять не клеилось. В чем собака зарыта, сразу не разберешься.

В бригаде Григорий застал конюха. Тянко, как звали Андрея Афанасьевича, выводил из конюшни Шагренька. Мерин высокий, но худой, еле переставлял ноги.

— Заездили тебя, окаянные, — любовно шепелявил старик. — Откормлю я тебя, в обиду не дам. Пойдем. — Он дернул на себя повод и встретился с взглядом Григория.

— Ты что, Китыч, перепутал бригады?

— Нет.

— Что пожаловал?

— Хочу проехать по полям. Где теперь бригада?

— У Барневки, — ответил Тянко. — Надо попроведать.

— Ты вроде за бригадира?

— Навроде Володи, наподобие Кузьмы, — рассмеялся конюх. — Гоша наш, куда его девашь. Седни его нет, вот и замещаю. Кольше, сыну-то, наказал, чтобы к уборке приступал.

«Дела, — подумал Григорий, — в коробейку не складешь». А вслух спросил:

— Хлеба поспели?

— Подошли. Правда, местами. Но есть большие кулиги. Чего, думаю, ждать. Пока ведро да не осыпались хлеба, надо молотить.

— Правильно, Афанасьич.

— Не первый год живу. Слава богу, седьмые десятки. Знаю, что к чему, — ободрился старик и добавил: — Ноне хлеба ух как выдурели. Вровень с человеком. Как бы не измотало ветром. Успевать, успевать надо, пока не полегли.

Конюх запряг мерина и взял вожжи.

— Садись, коли по пути. Подброшу.

— Спасибо.

Старик отодвинул литовку, обмотанную обрывком старого половика, чтобы не звякала дорогой о головку шкворня, резко опустился на передний краешек телеги.

— На обратной дороге надо травки покосить для Шагренька, — пояснил Тянко, показывая на литовку.

— Дюжий ты старик и на все дела мастак.

— Поживи с мое… Може, где и не так, резвость-то не молодецкая. Но без дела сидеть не могу. Где Гошку выручу, где сына. Ишо в теле. Кое-кого за пояс заткну. Не гляди, что старый.

— Афанасьевич, пошто бригада на последнем месте?

— Откуль ей быть на первом? Народу нет. Кто робит? Одни старики, бабы, подростки. Какой с нас спрос? Где сел, там и слез. Гоша-то согрешил с нами. Порой жалко его. Ни за что ругают.

— В тех бригадах это же самое?

— Ты что, Китыч, допытываешься? Поди, в бригадиры метишь?

— Что получится.

— Неуж тебя назначили?

— Попросили.

— Из грязи да в князи.

— Считай, как знаешь.

Тянко бросил вожжи, проворно спрыгнул с телеги и зло прошептал:

— Никак.

— Не сердись. Нам работать с тобой.

— И не собираюсь.

— Поехали, Афанасьевич.

— Езжай на все четыре. Я и без тебя обойдусь, — отрезал конюх.

Ну и бригадка. Кто ей не руководил! Один сменял другого. Каждый с легкой руки мог дать указание. Конечно же, были ретивые: не подчинялись. Но сколько ни противься — один в поле не воин. Они все в бригаде переплелись: сват да брат, кум да кума. Словом, один за всех — все за одного. Повысь голос — живьем съедят. На что уж Лийко настойчив, а сломали, не выдержал, ушел. И опять поставили Гошу Нашего. Вновь руководили бригадой кто ни попадя. То Иванко Бескопытов. Уж всех-то больше он знает. В животноводстве и в полеводстве — ума палата. То Юрка Криночка. Чаще всего шурин Гоши Нашего — Колька Хавроньин. Или вот тесть, Андрей Афанасьевич. Вишь, как разъерошился старик. Даже отказался ехать. Видать, за живое задело. А то не поймет, что бригаду до ручки довели. Ведь рассказывают, дело доходило до того, что Гоша даже и не знал, что творится в бригаде, слухом не слыхивал о своем указании, а ходил на конный двор и диву давался.

— Кто так умело распорядился?

— Мы тут с Колькой посоветовались, распорядились.

— Хорошо, хорошо, тестюшко.

— Сношку отпустили домой. Жинку твою тоже. Овдотья штой-то прихворнула, ушла в больницу. У Марины, бают, свадьба заводится, отпросилась у нас. Остальных вместе с Колькой направил в поле.

А кому работать? Некому. Сам ведь говорил Тянко. Стар да млад остались в бригаде. Соломожных баб и то по пальцам можно пересчитать. Овдотья да Степанида, Марина да Орина, Акулина да Агриппина. Весь и костяк бригады, на них она держится. Случись с ними что — волком вой, песни пой. В такие-то дни и заправляет Колька Хавроньин. Один на один с вилами в руках да литовкой в кустах. Тоже мне воин!

Из ближнего осинника вырвалась песня: «Скакал казак через долину, через Маньчжурские края…»

Лоб в лоб столкнулся Шагренько с лошадью первой подводы. На ней сидел Колька Хавроньин.

— Тпру-у! — осадил тот чалую кобылу.

— Куда спешим? — спросил Григорий.

— Домой.

— Не рановато?

— День субботний, не весь работный.

— Поворачивай оглобли.

— Что за указ?

— На месте разберемся.

— Видали вашего брата. Н-о-о!

— Стой! — закричал Григорий.

Подтянулись подводы. На головах женщин пестрели платки, косынки, васильковые венки. Из-под них озорно блестели глаза. Они насмешливо обшаривали Григория.

— Кольша, это откель уполномоченный? Ровно пятном не нашенский? — съязвила Галька, Колькина жена.

— Районный, наверно.

— У-у, из далеких краев, — загудели на подводах.

— Тот же назем, да из второй бригады завезен, — под общий смех подкинула на жарок Нюрка Пудовка.

— Хватит паясничать, — обрезал Григорий. — Поворачивай на стан.

— Мы свое сделали, — ответил за всех Колька.

— Видно птицу по полету.

— Не веришь, не больно нужно.

— Ладно, пусть будет по-вашему, — сдал Григорий. — Запомните, я до трех раз прощаю.

— У, как грозно. А кто ты такой?

— Узнаешь. — Бригадир обратился к таким же, как и он сам, ребятам — к Петьке Зуеву и Тольке Топских: — Вам придется вернуться.

— Куда?

— На ток.

— Что мы забыли?

— Нагрузите одноконки зерном и на сушилку.

— А мы на чем поедем? — взвизгнула Галька.

— В тесноте — не в обиде. Кто спешит, может пешком, — улыбнулся бригадир.

— Не ближнее место топать, — сердито выкрикнуло несколько голосов.

— Молчите вы, а то всех вернет, — старалась тихонько шепнуть Овдотья Конфетка, но шепоток получился на весь роток. Она прыснула и побежала занимать место на телеге. Марина с Агриппиной заворчали:

— Куда лезешь?

— Ой да, нехрушки, уйдем друг на дружку.

— Поехали, бабы.

Подводы двинулись, скрипя колесами. «Спасовал, не настоял, — упрекал себя Григорий. — Говорил же, говорил я председателю. Какой я бригадир! Жулан желторотый!»

Даже слезы выкатились из глаз.

И уж вовсе растерялся Григорий, когда увидел под кустами трактора. К одному из них, что стоял поближе, парень подошел и крутнул рукояткой. Колесник завелся с полуоборота. Мотор, как часики. Он сел и выехал на сжатую полоску. Разбил ее на две загонки. Черная жирная лента парила, росла и росла. Уж совсем стемнело, когда Григорий заметил две фигуры. Они шли по жнивью вдоль глубокой борозды. Это был Гоша с прицепщиком. Механизаторы молча заняли сиденья: один на тракторе, другой — на плугах. Машина взревела и вскоре скрылась за колком.

Со стана вышел навстречу Китычу второй трактор. Он лег в борозду другой загонки. Фары широко рассеивали свет. Чем ближе подходил трактор, тем гуще и ярче светили лучи. Они ныряли, взлетали вверх, выхватывали брито-ершистый взгорок, вонзались в плотную густую пшеницу. Она казалась Китычу высоким дощатым забором. Трактор поравнялся с бригадиром и, пройдя мимо, скрылся за тем же колком, что и первый.

Вокруг онемело. Почувствовались сырость и холод. Обдирало, как в жаркий полдень ядреный погребной квас. Небо вызвездилось, ночь посветлела. Завтра наверняка погожий день. Перед ним надо выспаться. Китыч плюхнулся в первую же свалку соломы. Проснувшись, удивился тишине. «Что-то случилось», — подумал он и, отряхнувшись, пошел запрягать Шагренька.