Сочинение на вольную тему

— Вопщетки, только дурни могут думать, что где-то есть что-то такое, что не имело бы своего имени. По правде все иначе. Уж коли оно есть, то как же без имени, а?

Валера вскинул удивленные глаза. А шли они как раз по той земле, где когда-то, еще до колхозов, стоял двор Игната Степановича. Но Валера этого не знал.

— Как я думаю, это ж еще на твоих глазах вон там, немного не доходя до канавы, стоял дуб, — сказал Игнат Степанович, качнув головой вправо: там, горбясь красновато-черной землей, вдоль дороги тянулся высокий берег канала. Сказал и поймал себя на том, что показал немного не туда: дуб стоял против развилки дороги, а до развилки они еще не дошли.

— Ага, — оживленно подхватил Валера. — Я тогда во второй класс ходил. Помню, сидим на уроке, а Павел Никифорович рассказывает про свое партизанство, как они ходили взрывать мосты… Он, оказывается, подрывником был. Вошел в самый раж. Рассказывает и показывает, как они тихонько подползли к мосту, сняли часовых, подложили тол… Мы все притихли, рты пораскрывали, и вдруг как бабахнет, аж стекла заходили. Мы и поприседали за партами, а Коля Цедрик шепчет:

«Во, еще один!»

«Так тут же мостов близко нет», — усомнился кто-то.

«Как нет? А около леса!» — напомнил Коля.

«Так он же маленький!»

«Ну и что, что маленький…»

Шепчемся и поглядываем на Павла Никифоровича. И никому в голову не приходит, что это никакая не война, что она была вон когда… А Павел Никифорович и сам ничего не поймет. Говорит: «Наверно, самолет пролетел». Пришли домой и только тогда узнали: мелиораторы пень того дуба взорвали. Потом два дня тракторами корни выдирали.

— Диво, что такой дуб был! Трое мужчин брались за руки, и только так можно было обхватить. Хведорков Адась с брательником два дня шаркали пилой, пока свалили. Вопщетки, до войны и в войну вокруг него рос березняк. И не молодой уже был, а дуб стоял над ним, как голова над плечами. Даже темной ночью, бывало, выйдешь на край поселка, приглядишься, и видна эта голова.

— А кто сегодня скажет, что там дуб стоял! — Валера повел глазами в ту сторону, куда показал Игнат Степанович.

— Ага, — словно обрадовался Игнат Степанович. — Там и елки были, и сосны. А поле шло полосой меж дорогой и лесом… Камнем можно было докинуть из конца в конец борозды…

Что-то похожее на грустную улыбку появилось на его лице. Валера заметил это, но промолчал. Любят эти старики копаться в прошлом, как вепрь в муравейнике. Залезет так, что и самого не видно, только труха летит вверх.

Игнат Степанович мерил дорогу дальше и тоже молчал. Однако улыбка не сходила с его лица.

Подошли к старой, скособоченной пуне, которая ждала своей очереди, чтобы кто-нибудь разобрал на дрова. Свернули вправо — и увидели Ольку. Она стояла, прислонившись спиной к темным, потрескавшимся бревнам и повернув голову в их сторону. Валера невольно дернул правым плечом.

— Вы все равно как заговорщики какие, — произнесла Олька, оттолкнувшись от стены и пристраиваясь идти рядом с ними. Ростом она была чуть ниже Валеры, ступала упруго и легко, будто пританцовывала, будто и не отмахала пять километров от школы. В ней было что-то от проказливой дикой козы.

— Много ты разбираешься, — хмыкнул Валера.

— Если б не разбиралась, не говорила бы, — ответила Олька, поглядывая на Игната Степановича, словно угадывая в нем своего союзника.

— Вопщетки, можно считать, так оно и было. Когда надо решать важное что, без этого никак нельзя. Тут надо с головой. Дурня и в церкви бьют.

— А я тебе что говорила?

— Что ты говорила?

— Чтобы подождал меня, а то… Как вы сказали, дядька?.. Дурня и в церкви бьют? — Олька расхохоталась.

Валера замахнулся на нее сумкой. Она кинулась прочь, Валера — за ней. Так, со смехом, дурачась, они и вскочили в село.

III

Этот скудноватый на урожай клочок земли, принадлежавший прежде Казановичу, выделили им на двоих со старшим братом Михайлой в двадцать пятом году.

Михайла уже был женат, имел двоих детей, и его тараторка Арина ходила тяжелая третьим. Игнат же только что воротился из Бобруйска. Черная, тонкого сукна поддевка с большим каракулевым воротником, галифе, сапоги с высокими голенищами да специальность столяра — вот, пожалуй, и все главное, что он представлял из себя в ту пору. К этому нужно добавить и слово «вопщетки», которое довольно часто стало встречаться в его речи; впрочем, сам он этого не замечал за собой — подметили люди.

Быть может, он и остался бы на мебельной фабрике навсегда, если б не отец. «Неча скитаться по свету, отираться у чужих углов, надо ближе к земле держаться», — сказал он, давая Михайле на обзаведение корову и две овцы. «И тебе дам телушку, когда будешь жениться… вопщетки», — посулил Игнату, вставив для весу новое и для него слово.

В ту пору как раз ходил с землемерами Микита Гонта. Возделанной земли было скуповато на всех, и им с Михайлой дозволили расширяться хоть до березняка: вздирайте облогу, сколько потянете. И взодрали. Поставили хату — одну на двоих, разделив ее на две половины дощатой перегородкой с дверьми, — не ходить же друг к другу через двор. Скидали хлев, гумно, посадили садок. Хата стояла вдоль дороги, и из двух окон было видно, кто куда едет или идет. Под окнами рябина, две липы, палисадник с цветами. Арина любила цветы, и они цвели у нее до поздней осени. По другую сторону дороги, над ставком, осел Андрей Цукора. С ним они и угодили на памятные танцы в Курганок.

Угодили совсем случайно. Помогали трелевать лес Андрееву тестю, поужинали и ехали домой. В концевой хате наяривала гармонь, слышалась скрипка и гремел бубен. Андрей придержал коня.

— Может, заглянем?

— А почему бы и нет. Заглянем. Только чтоб Ганна твоя не прогневалась, — ответил Игнат.

Было всего лишь полгода, как Андрей женился и жену взял отсюда, из Курганка.

— Мы скажем: искали тебе невесту, — засмеялся Андрей.

— Вопщетки, можно и так, — согласился Игнат.

Привязали коня к заплоту, подкинули сена и зашли в хату. Там полно было молодежи, и никто на них не обратил внимания. Впрочем, они и не лезли наперед, ведь собирались не на танцы, а в лес: на них были валенки, кожухи, рукавицы. С Андреем, однако, поздоровались и разговорились два хлопца: откуда и куда на ночь глядя? Андрей, как будто всерьез озадаченный, ответил: «Приехали человеку девку выбирать» — и указал на Игната. Смех смехом, а хлопцы приняли это взаправду:

— Девок таких и нет. Разве что у Шпака; правда, старшая уже замужем, средней сегодня что-то не видать, а самая меньшая, Марина, вон в углу у окна стоит, семечки грызет.

Тогда Игнат и рассмотрел ее: невысокенькая, приглядная и коса ниже пояса. Словно та белочка, которую сегодня видели в лесу. Отчаянная такая, сама подбежала к саням, встала в снегу на задние лапки, держа передние на груди, ушки чутко вздернуты, хвостик закручен — как на картинке. Стоит и пялится на них глазенками-зернышками. Никаких тебе забот, словно вся жизнь — одна радость скакать с ветки на ветку, грызть орехи да спать в хайлуке, укрывшись хвостом.

Так и эта: стоит у окна, грызет себе семечки, стреляет глазами по хате. Взглянула на них, повела глаза дальше.

С тем они и уехали: дело шло к ночи, а дорога — через лес, километра четыре…

В следующую субботу после обеда вновь запрягли коня. Теперь уже ехали с определенными намерениями. Андрей охотно взял на себя роль свата. Он и коника подшевеливал, хотя тот и сам бежал спорой трусцой, точно от мороза.

Подъехали к Шпакову двору, привязали коня, вошли в хату, словно бы погреться. Шпачиха лежала на печи, сам Шпак сидел на лавке у окна: округлая густая русая борода, маленькие глаза под кустистыми бровями. Марина собиралась в село на танцы. Какое там село, когда хлопцы сами заявились в хату. И не просто пришли — приехали из-за леса.

Андрей присел на лавку возле хозяина, завел речь о скотине, о погоде — зима выдалась свирепая и снежная.