Белая малина Сборник повестей)

— Сколько раз я тебе говорила, чтобы не ходил с Хаматканом!

— Агубе тоже с нами был. Хаматкан принес двух гусят, а мы по одному…

— Вы тоже недалеко ушли от Хаматкана. Только Хаматкану досталось два гусенка, а вам всего по одному…

— Мы не крали… — прошептал я.

— Помолчи лучше! До сих пор хоть не обманывал меня, а теперь лжет и глазом не моргнет! Зачем принес чужого гусенка! Ишь ты, пожалел!..

Я больше не смел возражать ей.

— Вот бы Баппу увидел твои проделки! Вот бы обрадовался! Каждое письмо с фронта твоим именем начинал, а ты воришкой сделался. Сегодня — гусенок, завтра — индюки и бараны. А послезавтра, гляди, по дворам начнешь лазать…

Лучше бы не видать мне в жизни никаких гусей, чем слышать такие упреки… Баппу — моя самая большая гордость. Как же я мог не подумать о нем!

Но я снова попытался оправдаться:

— Будто, кроме меня, никто гусят не приносил…

— А почему ты по этим воришкам равняешься?

— Я ни по ком не равняюсь.

— В таком случае сейчас же отнеси гусенка туда, откуда принес. Понял?

Я ничего не мог сказать и стоял, потупившись.

— И если когда-нибудь повторится подобное, то считай, что матери у тебя нет!

Я вздрогнул. Вдруг вспомнился давний сон, который мне приснился, когда я был еще маленьким.

…Будто Дзыцца оказалась на острове. И я никак не мог к ней подойти. Вода неглубокая, дно видно, но только шагну в воду, чтобы добраться до острова, как ноги сразу увязают в болотистой тине. Я зову: «Дзыцца, Дзыцца!» — но ответа нет. Неожиданно рядом со мной оказалась старуха, она обняла меня: «Умерла твоя Дзыцца, бедный ты мой сиротинушка!..» Слезы хлынули из моих глаз, и я крикнул во весь голос: «Дзыцца!»

И проснулся. У меня по щекам катились слезы. Я сел в постели. Солнечные лучи проникали через дверные щели, и в них купались золотистые пылинки.

Еще весь в плену своего сна, я снова крикнул:

— Дзыцца!

Во дворе послышались шаги. Дверь открылась. На пороге стояла Дзыцца, вся залитая солнцем.

— Что с тобой, Габул?

Я спрыгнул с постели и обнял ее с рыданьем.

— Почему ты плачешь?

Но я от слез ничего не мог вымолвить.

Дзыцца взяла меня на руки и прижала к груди.

— Ну скажи мне, что с тобой, Габул? Или испугался чего-нибудь? Или дурной сон приснился?

— Да-а-а… — наконец выдавил я.

Дзыцца еще крепче прижала меня к груди и начала баюкать, стараясь меня успокоить.

— Ну, что же нам приснилось? Расскажи мне, — ласково попросила она.

— Будто ты умерла… — снова зарыдал я.

Дзыцца улыбнулась.

— Так зачем же ты из-за этого плачешь? Я же вот она, рядом с тобой. Перестань, мой маленький, ты же у меня хороший! — И, посмотрев куда-то прямо перед собой, сказала — И что только человеку не приснится!

Я перестал плакать, но не отпускал Дзыцца, словно боялся, что у меня ее отнимут. Наконец она посадила меня на кровать и сказала:

— Оденься, а я подмету двор…

Но я схватил ее за руку:

— Я тоже с тобой пойду!

Я торопливо оделся и вышел вместе с Дзыцца во двор. И до самого вечера не отходил от нее: боялся, что я ее потеряю и больше не найду…

Сейчас я вспомнил этот кошмарный сон. Мне вдруг показалось, что я опять теряю Дзыцца. Вот сейчас она возьмет Дунетхан и Бади и уйдет вместе с ними из дому неизвестно куда… А у меня просто отнимутся ноги, и я останусь как вкопанный, буду кричать во весь голос, но даже сам себя не услышу…

— Я к тебе обращаюсь, — Дзыцца прервала мои мысли, — сейчас же отнеси гусенка!

— Завтра отнесу…

— Отнеси сейчас же! Иначе можешь не приходить домой, нам воришки не нужны.

С поникшей головой я тяжелым шагом спустился по лестнице. Дунетхан и Бади с укоризной смотрели на меня. А я и сам себе был противен. Ведь я думал, что обрадую Дзыцца, рассчитывал сделать ей подарок. Я ухаживал бы за гусенком, к осени он бы подрос…

Но вышло все совсем не так, как я мечтал.

Я только сейчас увидел, что уже наступил вечер. Надо торопиться, а то скоро совсем стемнеет. В это время Цымыржа спускает с цепи своего пса, и тогда уже не пройдешь по улице.

Вышел на берег Уршдона, оглянулся. Никого… Да и кому быть на реке в это время? Достал гусенка из-за пазухи, пустил. Он с писком побежал по камням.

Мне стало жалко его. Куда он денется ночью? Нарвется на лисицу… А во всем виноват я. Зачем я его схватил? И Дзыцца обидел… Я не очень-то и хотел ловить гусят, но Хаматкан и Агубе подбили. Теперь буду умнее. Тоже нашел кого слушать. От Хаматкана всего наберешься: школу бросил, с утра до вечера лазит по чужим садам. Дзыцца не раз наказывала мне, чтобы я не связывался с ним. А я то и дело забываю об этом. А потом жалею, да что толку?

— Ужин на столе, — сказала Дзыцца и вышла из кухни, даже не взглянув на меня.

Про гусенка больше не спросила. Редко я видел ее такой разгневанной.

Я взял со стола стакан молока и кусок хлеба. Хоть я и сильно проголодался, но жевал без всякого аппетита. Хлеб этот Дзыцца приносит, оставаясь сама голодной. Это я раньше думал, что она в сумке приносит то, что осталось у нее от обеда. Дунетхан и Бади и сейчас так думают.

— Ты знаешь, что тебе завтра на работу?

Кажется, голос Дзыцца звучит несколько мягче.

— Может, отучишься воровать!

Нет, еще не скоро отойдет. Неужели так и будет всегда упрекать меня при каждом удобном случае?..

— Сходи к Жамират… Она присылала за тобой.

«Наверно, Дудтул больше не хромает», — подумал я и вышел на улицу.

Жамират стояла у своих ворот. С ней еще кто-то. По смеху я узнал Цаманкуыд. Третий молчал. Цаманкуыд снова чему-то засмеялась. И тут Жамират увидела меня.

— Это ты, Казбек?

Она подошла ко мне.

— Завтра буду ждать тебя. Дудтул в конюшне, арба во дворе у Гадацци. Я буду около пекарни с самого утра.

Маирбег — вот кто стоит с ними и молчит. Тракторист. Я часто вижу его около Жамират. В поле он несколько раз подходил к нам то под одним, то под другим предлогом. А если встретится со мной случайно, обязательно спросит про Жамират. Но сегодня-то, я думаю, они встретились не случайно, а, как видно, Цаманкуыд помогла. А уж если Цаманкуыд возьмется за что-либо, то доведет дело до конца.

Вернулся домой. На кухне темно — наверно, лампу взяли в большую комнату. Дудтула надо будет вывести утром пораньше. Затем — к Гадацци, арбу он никогда не оставляет в конюшне. А Гадацци живет далеко, на самом краю села.

Попрошу Дзыцца, чтобы разбудила. Но подумал об этом и вспомнил про гусенка. И так опять скверно стало на душе…

Ладно, не стану ей ничего говорить, сама знает, что меня разбудить надо.

IV

Скоро мне в школу, и Жамират уже заранее начала беспокоиться. Придется ей искать другого возчика. Хаматкана она ни за что не хочет брать, потому что он не слушается.

Мне тоже не хочется уходить от Жамират. Правда, и по школе соскучился. Недавно, проезжая мимо школы, заглянул через забор. Школа стояла непривычно тихая. Двор зарос травой…

Под яблоней сидел Хаджумар, директор. Он меня не заметил. Мне же не хватило смелости поздороваться с ним. Хороший у нас директор, все его уважают. Даже самые разбалованные ученики слушаются его с первого слова. Хаджумар немногословен, но уж если что скажет, то, как говорится, в самое яблочко.

В прошлом году в это же время Хадзыбатыр сдал свои документы в джермецыкскую школу. Это русская школа. Я тоже было загорелся. Да и Хадзыбатыр изо всех сил уговаривал меня: мол, русский язык будем лучше знать.

Это Хадзыбатыр не сам придумал, это его отец Аштемыр так захотел. Стоило ему услышать, что племянник учительницы Фатимы поступил в русскую школу, как и Аштемыр заторопился. Он даже и слушать не хотел о том, что племянник Фатимы и до этого учился в русской школе. Теперь его мать лежит в больнице, и мальчику нельзя одному оставаться в городской квартире. Поэтому его тетя Фатима привезла к себе. Она бы его и в нашу школу отдала, но он плохо знает осетинский язык.