Перевал Подумай

Маша все это объяснила по-своему.

— Ох, Валюта, не пойму я, чего ты от людей хочешь? — Маша на шаг отступила от стены, которую они начали штукатурить вдвоем с Валей. Убедилась, что штукатурка ложится ровно, обернулась к подруге: — Не все такие, как ты. — Обычно прищуренные, почти незаметные Машины глаза вдруг словно вынырнули из-под век и осветили все лицо. Кажется, одна Валя знала, что иногда Маша умеет так улыбаться — одними глазами.

— Помнишь, в Братске про меня тоже девчата говорили — «жадная». И ты вначале вместе с ними… Что ж, я каждому рассказывать стану, что у меня отец инвалидом с войны вернулся, что в семье нас семеро росло и я — старшая? Так вот от «жадности» великой и ходила три года в одном пальтишке, хоть и зарабатывала больше вас всех. Забыла?

— Что ты, Машенька! — Валя ласково коснулась Машиной руки. — Ведь мне-то, когда я из профтехшколы приехала, именно ты помогла… Никогда этого не забуду!

— Так чего ж ты, дуреха, на людей косишься? Разве ты знаешь, что у них, какая нужда? Вот узнаешь всех получше, тогда и суди.

Долго потом обдумывала Валя этот разговор, он помог ей стать ближе к бригаде, к людям, с которыми теперь приходилось работать вместе.

…Валя шла по тропинке, петляющей среди ям и пакетов с цементом. Под ногами мостились обломки досок, плоские камни — временный непрочный путь строителя. Вокруг хаос, из которого только что родился дом. И камни не могут привыкнуть к случившемуся — ошеломленно топорщатся, протестуют.

На повороте, где начиналось шоссе, Валя остановилась. Здесь, на самой обочине, непонятно как уцелел крошечный кусочек тайги: маленькая лиственница, серый камень в белой накипи лишайника, жесткие листья брусники и между ними — серые от пыли ягоды. Мимо проезжали машины, шли люди, а тайга жила своей жизнью. В нее пришла осень: лиственница пожелтела, а лишайник на камне стал совсем белым.

Впереди, по ту сторону шоссе, раскинулся город. Окна светились, но нельзя было понять, то ли в них зажегся свет, то ли отражается медленная северная заря. Сопки канули в тень, только на гребне самой высокой дотлевали лиственницы. Ветер с моря будоражил душу, вызывал нетерпеливое ожидание чуда. В детстве такое бывало с Валей перед грозой: жизнь становилась невыносимой без того, что вот-вот должно прийти неизвестно откуда.

Но тропинка уже довела ее до дверей общежития.

Ничего не случилось.

Валя взбежала по лестнице, на ходу кивнув комендантше тете Поле. Вот и ее комната… Но ее окликнули из другого конца коридора:

— Валя, иди сюда! Дело есть!

Там, придвинув к окну ничейный стол, сидели Надя и Вера.

— Вы что здесь? Кавалеров ждете?

— Тише! — остановила ее Вера, — Это мы ради Маши. К ней гость придет сегодня, и вроде дядька хороший, шофер один. Она тебе что, не сказала разве?

Валя растерянно промолчала. У Маши, у ее Маши-мамы, появился друг? Конечно, Валя знала, что Маше уже тридцать, но… как же без нее? Тут же ей стало стыдно за свои мысли: радоваться надо! Ну сколько же Маше еще быть одной?

— Так пойдемте к другим? — предложила Валя сестрам.

— Не хочется… Посиди с нами здесь, тут хорошо, сопки видно, а потом что-нибудь придумаем.

Валя уселась рядом с Верой.

Из комнаты выглянула Маша, нарядная, с чужим накрашенным лицом.

— Ох, и Валюша здесь! Вы уж меня извините, девочки, так нервничаю — просто извелась вся. Хоть ты, Валя, мне скажи: хороший он, можно ему верить? Так посмотрю — ничего вроде, обходительный, непьющий, а как уйдет — места не нахожу.

Валя не успела ответить: в конце коридора появился бритый коренастый человек. Широкие скулы, казалось, так и выпирали из-под туго натянутой кожи.

— Ой, девочки, он! — Маша исчезла в комнате.

Одна из сестер, сидевшая рядом с Валей, тут же соскочила со стола:

— Пойду в пятнадцатую, они там ужин состряпали. Приглашали.

Вторая отправилась следом.

Валя задержалась. Постояла с минуту, глядя в окно.

Сумерки незаметно перешли в тьму осеннего вечера. Ничего за окном не разобрать. Только очень далеко петлял по сопке огонек. Словно кто-то шел с фонарем, но куда и зачем — неизвестно.

Валя вздохнула, поправила волосы и пошла следом за сестрами. На пороге комнаты она обернулась: видимый из окна огонек забирался все выше и выше, будто хотел уйти в небо.

В комнате пахло жареной картошкой и сельдью — дежурным ужином общежития. Вполголоса играл проигрыватель, и сестры в одних чулках, чтобы не шуметь, оттопывали шейк.

Девочек, живших в пятнадцатой, Валя знала мало, и ей стало не по себе: зачем пришла? У них тут, кажется, тоже гостей ждут, вон даже бутылка портвейна откуда-то взялась. Но неугомонные сестры уже тащили ее за стол:

— Сюда, сюда, с нами садись!

Валя подчинилась.

За столом скоро стало очень шумно, говорили все сразу. Потом принесли гитару, но на ней никто не умел играть толком. Кого-то ждали, но этот «кто-то» не шел, и девушкам стало скучно. Решили пойти к морю, погулять. Валя и тут пошла вместе со всеми, словно бы и не по своему желанию, а так, как все.

Ее удивляло собственное настроение. В чем дело? Чуда не произошло? Но сколько раз и прежде ее обманывала случайная игра света или далекая музыка. Стоит ли впадать в уныние по таким пустякам? Маша… нет, все не то. Скорее это тот случай с самолетом. Он поселил в ее душе не страх, а как бы тень страха, но тень эта падала на всю ее сегодняшнюю жизнь и гасила в ней радостные краски. Как от нее уйти?

На спуске к морю уже не было ярких фонарей. Редкие лампочки на столбах светили самим себе. Над серой гладью бухты опрокинулось звездное небо, на воде платиновым холодным светом сияли огни сейнеров. Гладь воды затянула невидимая сверху пелена тумана, и лишенные отражений огни повисли между небом и морем. Мерно накатывались на берег волны, обдавая лицо живительным запахом моря.

Выглаженный морем песок белел, как снеговина. Каждый предмет на нем виднелся издалека: размочаленное прибоем бревно, рыбацкий якорь, пучки водорослей с похрустывающими пузырьками воздуха, черный остов кунгаса.

Девчата затеяли игру в мяч на плотном и скрипучем песке отмели — луна светила ярко. Ямки следов сейчас же заполняла темная, подрагивающая вода, а мяч над белым песком летал, как ночная птица. Близкое море светилось бегучим ртутным блеском. Валя несколько раз поймала и кинула мяч, но внутренняя тревога мешала ей целиком уйти в игру. Мяч пролетел мимо рук и, подпрыгивая, покатился к морю — сверкающая полоса прибоя словно бы неудержимо потянула его к себе. Вале вдруг стало страшно, как будто от того, успеет или не успеет она схватить мяч, зависело что-то важное. Она побежала по топкому вблизи воды песку, но опоздала. Мелкая шипящая волна подхватила мяч и, лениво откатив его, бросила Вале в лицо пригоршню ледяных соленых брызг.

Валя повернулась и тихо побрела прочь. Девушки не пошли за ней.

Она отошла недалеко — до каменистого, обнаженного отливом мыса. Камни бросали на воду и песок угловатые черные тени. Валя уселась на одном из камней, ей казалось, что он, как летом, еще сохраняет частицу дневного солнечного тепла.

Вместе с однообразным шорохом мелких волн море выносило на берег музыку. Это были голоса сейнеров, бессонно мерцавших огнями возле самого выхода из бухты. Иногда, словно по сговору, все голоса смолкали и оставался один. Так море принесло на берег аккорды рояля и голос певца, но слов разобрать было нельзя. Словно помогая далекому певцу, Валя стала читать нараспев:

— Тебе здесь нравится?

Валя вздрогнула, обернулась.

— Ох, Виктор! Испугал. Как ты подошел незаметно и откуда ты вообще взялся? Я тебя не видела:..

Виктор осмотрелся, нашел выброшенное морем днище ящика и, примостив его на камне, уселся рядом с Валей.

— А я все время тут был. Видел, как вы все пришли, только подходить не стал.