К Колыме приговоренные

— А ну-ка, коллега, зайдите ко мне.

В кабинете, где он усадил Анну в кресло, а сам сел напротив в другое, она обратила внимание на то, что ноги, обтянутые узкими брюками, у него тонкие, как палки, а коленные чашечки похожи на куриные яйца. И ей стало неловко перед ним за своё крепкое сложение. Поджав к креслу ноги, она закрыла колени руками, но, заметив, что руки по сравнению с руками Розина выглядят, как лопаты, она и их не знала куда спрятать. А Розин, мягко улыбаясь, говорил:

— По ряду ваших последних работ, коллега, я заметил, вы способный геолог, у вас исследовательский склад ума и тонкое чутьё на неординарные решения. Меня это радует, и, я надеюсь, наша с вами работа станет более плодотворной, если я предложу вам повышение.

Предложил Розин Анне должность младшего научного сотрудника. Не лишённая, как все женщины, тонкого чутья на внезапные мужские предложения, Анна поняла, что за предложением Розина кроется стремление приблизить её к себе не только как научного работника. Так как на запрос в съёмочную партию о возможности трудоустройства в ней ответа Анна не получила, с предложением Розина она согласилась. Да и после смерти мужа ей было всё равно, где работать и что делать. С мужем в последнее время она жила борьбой за возвращение его к трезвому образу жизни, а потеряв это, она сначала растерялась и долго не могла прийти в себя, а потом ей стало всё безразлично. И, видимо, поэтому в первую же ночь в палатке с Розиным она отдалась ему с тем безразличием, с каким отдаются жёны своим нелюбимым мужьям.

Выйдя из палатки, Анна взяла топор и пошла в лес за дровами. Она решила развести костёр и вскипятить чаю. В лесу было сыро, клочья нерастаявшего снега были похожи на грязные куски негашёной извести, ноги вязли в мокром мшанике, недалеко, под обрывом, взбешенная от дождей река гудела и с шумом разбивала волны о берег. Когда Анна вернулась к палатке с дровами и стала разжигать костёр, её позвал Розин;

— Аннушка, дай мне, пожалуйста, аспирина.

«Господи, да когда ж это кончится!» — разозлилась Анна и, чтобы успокоиться, закурила. Она знала, что сейчас будет. Розин высунет из спальника свою небольшую с залысинами голову, сморщит в редьку лицо и плаксивым голосом попросит: «Аннушка, посиди со мной. Мне без тебя так плохо!» Потом он будет говорить о том, что внезапная болезнь хуже всякой напасти, что у него всё ещё кружится голова и ломит в пояснице, и закончит словами; «Ты уж прости меня, милая, замучил я тебя, — и, глубоко вздохнув, добавит: — Что поделаешь, от болезни никто не застрахован». Иногда он делал вид, что ему легче, и тогда говорил: «Ах, Аннушка, вот поднимусь, а уж тогда держись!» Анне казалось, что за этой фразой кроется намёк на их половую близость, в которой он, поднявшись на ноги, обещает показать себя как надо, и чтобы не сорваться и не высказать своего отношения к этому, она брала сигарету и, присев у выхода, курила. «Не кури, пожалуйста, — стонал Розин, — ты же знаешь — я не курю и не переношу дыма».

Узнала Анна Розина по-настоящему на сплаве. Он трусил перед каждым прижимом, прежде, чем идти на него, приставал к берегу, выходил из лодки и, бросая в воду палочки, изучал течение. Если оно ему не нравилось, лодку со снаряжением перетаскивали по берегу. «Я ведь, Аннушка, за тебя беспокоюсь, — оправдывался он. — Не дай бог, перевернёмся, что с тобой будет!» Вечером, когда приставали на ночлег, после ужина Розин не разрешал тушить костёр на ночь. «В это время, — говорил он, — здесь страсть как много медведей». А однажды, у обнажения, когда на них вышел лось, он с испугу выронил из рук ружьё. На второй день сплава на одном из прижимов, где по палочкам Розин определил, что спускаться можно, их перевернуло. Он, захлёбываясь и пуская пузыри, вплавь выбрался на берег, а Анна, чтобы спасти груз, ухватившись за страховочный трос лодки, прибилась с ней к берегу ниже. Мокрого Розина трясло, как в лихорадке, не мог он долго согреться и у костра, а к вечеру у него поднялась температура. И теперь, вот уже третьи сутки, в ожидании, когда он поднимется, они сидят в палатке. Задерживает их и другое. Прошедшие дожди высоко подняли Зырянку, вода в ней с бешеной скоростью несла всё, что смывала с берега, кружила под обрывами водоворотами. Спускаться по такой воде было опасно.

Наконец, пришли погожие дни. Небо очистилось от туч, одетая в осенний наряд тайга засверкала в ярких лучах солнца, войдя в прежние берега, успокоилась Зырянка. Поднялся на ноги и Розин, но со сплавом, ссылаясь на то, что у него всё ещё головокружение, не торопился. «Трусит», — поняла Анна. Не прошло головокружение и на следующий день, и тогда Анна решила сплавиться одна до ближайшего посёлка и оттуда послать за ним вертолёт. «Что ты, что ты! — замахал на неё руками Розин. — Не дай бог, что с тобой случится!» На самом деле Розин боялся не за неё, а за себя. Он понимал: случись что с ней, он уже отсюда никогда не выберется.

В ожидании, когда Розин решится на сплав, Анна не знала, что делать. Ходила за грибами, но их было так много, что набрать, сколько надо, ничего не стоило, пыталась ловить рыбу, но на удочку рыба не шла, и, наконец, плюнув на всё, она с утра уходила на реку, разжигала костёр и сидела там до позднего вечера. Однажды в полдень ей показалось, что на реке, выше по течению, кто-то разговаривает. Потом она услышала всплеск весла, чей-то смех, а вскоре из-за поворота реки показалась лодка. Сидели в лодке двое: небольшого роста мужичок на корме, широкоплечий и высокий — на вёслах. Увидев Анну, мужичок вскочил на ноги, протёр глаза, и Анна услышала, как он с удивлением произнёс: «Баба!» Однако когда он сошёл на берег, приветствуя её, сказал:

— Здравствуй, барышня! — и, мягко пожав ей руку, представился: — Николаша.

Лицо у него было круглое, — глаза весёлые, нос по-мордовски вздёрнутый, короткие ноги в высоких болотниках.

— А этого дядю, — улыбаясь, показал он на своего товарища, — звать Гаврилой.

Гаврила был якутом. С типичными для якутов чертами лица, отличался он от них на редкость крупным сложением и голубыми глазами.

Когда Николаша с Гаврилой перенесли из лодки свой груз к костру, появился Розин.

— Здравствуйте, товарищи! — бодро приветствовал он их и, пожимая руки, представлялся каждому: — Профессор Розин.

Оба, и Николаша, и Гаврила, работали в расположенном в верховье Зырянки оленеводческом совхозе, а сейчас по своим делам сплавлялись в район. Анна была рада, что сплавляться договорились вместе, согласился с этим и Розин. Так как было уже поздно, решили начать сплав утром. Вечером к ужину Анна достала спирту, и все понемногу выпили. Пошли весёлые разговоры, тон которым задал Николаша.

— Вот я и говорю! — говорил он. — Кому кренделя, а кому хрен да ля-ля!

И рассказал историю, в которой все остались с носом, а он играючи взял свою удачу. Все поняли, что с Николашей этого никогда не было, всё он это придумал ради того, чтобы поднять всем настроение, не понял этого Гаврила.

— Зачем болтай? — рассердился он.

— Я болтай?! — делая вид, что сердится, ответил Николаша. — Ну, если я болтай, тогда кто и не болтай!

— А вот ещё случай! — начал он, явно, чтобы разыграть Гаврилу: — Иду я это по лесу. Всё как надо: ружьё с жаканом, бутылка водки на всякий случай. Шарик — собачка моя, — рядом. Ну, ладно. Выхожу на поляну, а там — вот они! Два медведя! На задних лапах, и на меня, заразы, смотрят.

— Зачем болтай?! — снова не вытерпел Гаврила. — Два медведя один тайга не живут. Каждый — свой тайга.

— Это у вас не живут, а у нас живут, — делая вид, что сердится, ответил Николаша и продолжил: — Ага… Вот я и говорю: два медведя. Ну, думаю, хана! Одному мне не справиться. Зову Шарика, а Шарика — и след простыл. Ага… Что делать?! — Николаша почесал затылок. — Хорошо, вспомнил про бутылку. Хотел было отпить, да где там! Один уже задней лапой землю роет.

Этого Гаврила не вынес.

— Медведь задний лап землю не копай! — вскричал он.

— У вас не копай, а у нас копай, — весело обрезал его Николаша.