Испытание

— Все, все покинули меня, — ворчал Дзамболат. — Дахцыко нет, уже пятнадцать лет, Иналыка нет… Хамат пережил своего брата всего на три года… Заурбек умер… Один я застрял здесь… Пора. Пора!..

В это утро ни живший вместе с ним внук Габо, ни другие домочадцы не заметили ничего необычного в поведении старца. Прежде, чем направиться на завтрак, он привычно прошелся по двору, отдавая распоряжения по хозяйству, прибрал тяпку, забытую кем-то на грядках. Сидя за столом, был строг и заботливо подкладывал маленькому любимцу Аланчику лакомые кусочки мяса. Но после завтрака старец неожиданно потребовал, чтобы Габо направил гонцов в города и села, где пустили корни сыновья, внуки и правнуки Дзамболата.

— Не телеграммы посылай, не по телефону звони, а сделай так, как было принято у наших предков, — направь гонцов. Слышал? — повысил он голос и погрозил палкой Габо: — Гонцов! А то я знаю тебя — все норовишь, как полегче. Вели, чтоб приехали сюда. Все! И отец твой Касполат, и сестры твои, и Аслан, и внуки Урузмага… Через три дня жду их здесь.

— Но почему такая спешка? — удивился Габо. — И что за день приближается?

— Всегда ты много слов произносишь, Габо, — поморщился Дзамболат. — Нехорошо. Разве трудно догадаться, что хочу увидеть всех? И пусть они в последний раз поглядят на меня живого. И послушают, что сказать им желаю. Поспеши, внук, не домешай нам встретиться, иначе с того света прокляну…

— Но как может человек знать, когда он умрет? — пробормотал озадаченный Габо.

— В мои годы и ты это будешь знать, — вздохнул Дзамболат. — Не думай, что сам стучусь в небесные ворота. Жить мне еще не надоело. Но не опоздать бы мне сказать вам то, что на душе скопилось.

… Шум шуршащих на крутых поворотах горной дороги шин и тоскливый визг тормозов то и дело оглашали ущелье, стесненное двумя грядами каменных изваяний. Аул наполнился голосами встревоженных, возбужденных людей. Старец надел лучшую черкеску, повязал башлык, на тонкий пояс нацепил кинжал. Гул во дворе мгновенно утих, когда Дзамболат вышел из хадзара. Он оглядел заполонившее весь двор потомство, поинтересовался:

— Все собрались?

— Пятьдесят три джигита, — ответил Габо и осмелился пошутить: — Пятьдесят четвертый еще молоком матери балуется дома…

Дзамболат делал вид, что давно уже потерял счет своим потомкам, но он точно мог указать, кто есть кто в этой толпе мужчин. Был у него и другой способ определять, много ли людей гостит в его доме: он бросал взгляд в сторону дороги и прикидывал, на сколько десятков метров заставлена она машинами.

— А где Сослан? — нахмурился Дзамболат.

— Сегодня передают прямой репортаж по телевидению с поля, и он выступает, — виновато объяснил Габо, рассчитывавшей, что прадед не заметит отсутствия Сослана.

— По телевидению? — Дзамболат поискал в толпе Касполата, строго спросил: — Из твоего колхоза передачу ведут, а ты скрываешь? Такой случай… Если не сегодня, то теперь уже мне никогда не придется увидеть, как это делается, — и решительно распорядился: — А ну, Майрам, собирайся! Где твоя машина?

— Да что вы! — ужаснулся Габо. — Вы же плохо себя чувствуете. И народ Собрался…

— Подождет!. Никого не отпускай, — любопытство заторопило Дзамболата…

Спорить с ним было бесполезно…

За всю дорогу старец лишь однажды нарушил молчание, задав вопрос Майраму:

— Так чем ты не понравился режиссеру, что он от тебя от казался?

Майрам болезненно съежился. Он не стал объяснять Дзамбо-лату, что такое перевоплощение и какими качествами характера должен обладать тот, кто исполняет роль легендарного героя гражданской войны Мурата Гагаева, и как важно, чтобы у актера и персонажа было одинаковое видение мира. Он высказался коротко:

— Савелий Сергеевич пытался вложить мне в грудь сердце Мурата, а оно не прижилось…

Дзамболат серьезно кивнул, мол, все понятно, и вынес свой приговор:

— Сердце Мурата не у каждого в груди уместится…

… «Крошка» — у таксиста машины могут меняться ежегодно, но у всех у них будет одна кличка — соскользнула с трассы на проселочную дорогу. Из лесополосы наперерез машине выскочила девушка с высокой прической, замахала руками:

— Куда? Куда? — и, убедившись, что «Волга» остановилась, схватилась за голову, шепотом запричитала: — Что будет!.. Что будет!..

Спохватившись, она со всех ног бросилась к двум врезавшимся в раскинувшееся за лесополосой пшеничное поле длиннотелым автобусам. Сверху с их крыш стреляли в толпу колхозников телевизионные тарелки-зеркала и камеры, которыми величественно водили вправо-влево важные в своем сопричастии к видному делу операторы. Члены бригады смущенно выстроились полукругом перед камерами и не сводили глаз с ведущего. Темный загар на их лицах под лучами солнца и слепящих их софитов отливал золотым блеском. В центре толпы, несколько подавшись вперед, стояли бригадир и Сослан.

— Опоздали! — огорченно пристукнул палкой Дзамболат. — Майрам, помоги выйти.

Майрам поспешно выбрался из «Крошки», распахнул правую дверь. Изнутри сперва показалась толстая палка, унизанная сверху донизу сучками, затем огромная шапка, на шитье которой пошел не один ягненок и которую старец не снимал ни дома, ни в гостях, ни в жару, ни в холод, ни в дождь… Шутники уверяли, что он спит в ней, на что Дзамболат значимо цедил сквозь зубы: «Человек, лишившийся головы, теряет только жизнь: тот же, с кого срывают шапку, покрывает бесчестьем всю фамилию. И этот позор не смыть ни храбростью, ни благородством многих поколений горцев».

— Что творится?! Что творится?! — донесся из полуоткрытой двери автобуса стон. — Кто этот тип? Откуда взялся?!

Дзамболат заглянул в автобус и замер. Майраму не обязательно было видеть лицо старца — обмякшие плечи его кричали об изумлении. Через его голову Майрам увидел четырех рассерженных Сосланов, глядевших с четырех экранов, расположенных в два ряда на стенке автобуса.

— Напрасно вы произнесли это слово — рекорд, — услышал он голос Сослана, обращавшегося к ведущему передачи. — Хотите восхищаться цифрой? На здоровье! Но пусть люди узнают, каким путем достигнут урожай. Рекорд — это нечто недостижимое другими, это вершина, покорить которую могут лишь единицы, избранные.

— Рекорд и есть! — поспешно возразил ведущий и шагнул вперед, явно с целью прикрыть собой Сослана; не позволяя себя сбить с колеи, намеченной сценарием, он торопливо заговорил: — Уважаемые телезрители, будь ваши телевизоры цветные, вы получили бы колоссальное удовольствие. Все поле отсвечивает золотом. Зерно темное, крупное. Колос весомый…

— Дима на уровне! — бодро закричал режиссер. — Здорово он оттеснил этого студентика. Операторы, дайте крупный план Димы, затем панорама по колхозникам, а затем во весь кадр — поле!.. Будем закругляться!..

Напряженно улыбаясь, репортер точно старался уверить зрителей, что неуместные реплики Сослана всего лишь малозначительная помеха, на которую не стоит и обращать внимания. Его тревога передалась и полеводам. Они косились на Сослана — кто с недоумением, кто с негодованием, а бригадир и не скрывал своего возмущения поведением практиканта.

— Не каждый год увидишь такую пшеницу, — восхитился репортер.

— А могли бы и каждый год! — опять ворвался в эфир голос Сослана, и брат Майрама вновь встал рядом с ведущим. — Могли! Но почему только сейчас ваша бригада получила такой урожай? Почему лишь она одна, а не все бригады этого колхоза? Разве земли у других не такие же? Или другой климат у них?

— У этой бригады высокая культура земледелия, — заявил репортер.

— А про севооборот и удобрения вы только этой весной узнали? — дернулся к полеводам Сослан. — Разве наши отцы и деды не знали про сроки сева? Про севооборот и удобрения? Все это было известно еще в прошлом веке. И вы о них слышали еще в школе. Но ПОЧЕМУ ваша бригада только сейчас использовала их на практике? Почему не в прошлом году? Не в позапрошлом? Не три года назад?..

— Вон он куда клонит, — заскрежетал зубами режиссер и вцепился в плечо сидевшего перед экраном полного мужчины в сапогах с высокими голенищами. — Кто подкинул нам этого сумасброда?