Дом родной

— Наверное, еще в тылу врага, при немцах, где-то спотыкнулся, — намекали наиболее подозрительные. — А может, и накуролесил чего?..

Когда же они с глазу на глаз высказывали эти свои догадки более умеренным тоном, находились и такие, что вежливо-бдительно соглашались: «Да, что-то… но вряд ли… а впрочем…»

Были и такие, что продумывали, как удобнее будет отмежевываться. Но все же большинство явно не одобряло дядю Котю:

— Хватил куда!

— Это не критика, а оглоблей по хребту.

— Ничего. Полезно. Чтоб не зазнавался…

— Так ведь работает же человек у всех на глазах. Мы же видим, как он район тянет.

— Похоже, что в обкоме не прочь его сменить…

— Нет, не похоже. Я уж знаю. Если бы думали, этот самый Овчинников…

— Огородников, вроде.

— Вспомнил, Сковородников. Так этот товарищ Сковородников своего кандидата уже за ручку водил бы. Как невесту на смотринах, показывал бы нам. Глядите, мол, какую вам цацу припас…

— А может, он сам себя нам сватать будет?

— Такого еще не бывало. А кто его знает…

Словом, Зуев видел, что вопрос о Швыдченке большинство делегатов решает по-разному. Одни особенно не возражали против острой критики, даже допускали пользу перегиба, другие возражали против явного перебора в речи Кобаса, но все же считали, что Швыдченку покритиковать невредно. Но никто из них даже и не думал о замене первого секретаря. К Швыдченке явно привыкли, и почти всех он устраивал своей честностью и простотой, преданностью делу и справедливым отношением к людям. Критикуя его недостатки, все понимали, что лучшего секретаря пока району не видать. А еще лучшим может быть только сам Швыдченко.

Зуев тоже все это видел и понимал. Он наблюдал все происходившее вокруг него остро-пронзительно, вдумчиво и едко как никогда. Он ясно представлял себе, что партийная конференция — большое событие в жизни Подвышкова, что здесь решается судьба района на год, на два вперед. Но как же она решится?

Перерыв затянулся. Говорили, Сковородников бегал в райком и заказал срочный, молнией, разговор с областью. Но никто, конечно, не мог предполагать, что сгоряча высказанная точка зрения дяди Кобаса передана секретарям обкома как точка зрения большинства конференции.

После перерыва Зуев всем сердцем почувствовал и на всю жизнь запомнил, что такое партийная организация. Предстояли выборы. И когда в списке членов пленума, предложенном от делегаций фабрики и нескольких колхозов и, видимо, согласованном с обкомом, делегаты не увидели фамилии Швыдченки, конференция как один человек насторожилась.

Всем стало ясно, что угроза нависла не над этим небольшим человеком с кривыми кавалерийскими ногами, но и над всем тем, что сделала партийная организация под его руководством за год с лишним тяжелого послевоенного времени. И конференция запротестовала. Со всех сторон раздавались голоса, выкрикивающие фамилию Швыдченки. Вначале отдельные, а затем все более и более частые.

Сазонов оглянулся на Сковородникова. Тот встал и поднял руку с листом бумаги, затем взял из руки Сазонова колокольчик и звякнул им три раза. Шум утих.

— Президиум конференции считает, что резкая и справедливая критика, которой здесь, на конференции, был подвергнут товарищ Швыдченко, уже сама по себе говорит о том, что ему не быть секретарем райкома. Но так как он является номенклатурой вышестоящих органов, то мы считали нецелесообразным включать его в список пленума нового состава, так как решение о его дальнейшем использовании выходит за пределы компетенции настоящего партийного собрания.

— Критика критикой, а дело делом, — забасил сзади чей-то голос. Лишь немногие узнали в нем бас дяди Коти, так как гудел он, уткнувшись лицом вниз. Локтями он упирался в широко расставленные мослаковатые колени и широкими ладонями закрывал щеки, горевшие не то от стыда, не то от досады.

— Зачем предрешать волю конференции? — крикнул начмил Пимонин.

— Голосование покажет.

Из задних рядов шагнул с поднятой рукой Петр Карпович Зуев. Сковородников вопросительно посмотрел на Сазонова. Тот пожал плечами.

Выйдя вперед, к столу президиума, Зуев попросил у Сковородникова слова.

— Я вношу предложение добавить к предложенному списку кандидатуру товарища Швыдченки. А затем подвести черту.

Зал зашумел, раздались хлопки. Зуев снова поднял руку. Дождавшись тишины, он продолжал:

— Я думаю, что товарищ Сковородников немного торопится с выводами. Воля конференции совсем еще не выражена. И в критике, раздавшейся тут в адрес нашего секретаря, не все было правильно, и попытка исключить его из списков баллотирующихся, мне кажется, не имеет оснований. Ведь нет же решения вышестоящих партийных организаций об отзыве товарища? Или может быть, есть? Тогда зачитайте его конференции, товарищ представитель обкома. Нет? Значит, обком целиком доверяет решение вопроса нам. Так зачем же забегать вперед? Партийная конференция сама, голосованием решит этот вопрос. Так, по-моему, гласит Устав нашей партии… и принцип демократического централизма.

Кое-кто из делегатов конференции заметил, что при словах «Устав нашей партии» Сазонов и Сковородников как-то сникли…

— Правильное предложение, правильная мотивировка. Просим голосовать, — сказал внушительно начмил Пимонин. И вдруг вся конференция разразилась аплодисментами. Мало кто заметил, что, пожалуй, громче всех хлопал дядя Кобас.

— Кто за предложение? — спросил как ни в чем не бывало Сковородников и звякнул колокольчиком. — Большинство.

После поименного голосования списка на предмет отводов и самоотводов приступили к выборам счетной комиссии. Несколько голосов сразу выкрикнули фамилию Зуева. Этим конференция еще раз подтвердила свою волю.

«Эх ты, тёпа, — подумал Сковородников, глядя на Сазонова с презрением. — Туда же, лезет в хозяева района. А техники не знает».

— Надо было выделить несколько проверенных товарищей и сразу же после зачтения списка подвести черту… Да которых побойчее, поголосистее. А ты… эх… — шепнул он Сазонову.

Тот угрюмо молчал.

Список был передан счетной комиссии, и, пока готовили бюллетени, народ разошелся из зала.

— Да, проморгал, проморгал наш Феофаныч, — очень весело и как ни в чем не бывало распространялся в толпе делегатов Шумейко. — Ведь надо было побеспокоиться и подвести черту вовремя…

— На чем? — спросил Зуев.

— Что?

— На чем подвести черту?

— Не на чем, а под списком, предложенным…

— Под списком? Или на внутрипартийной демократии?

— Но, но, полегче, товарищ майор, — угрожающе пробасил своим тенорком Шумейко. — Вопрос чисто технический, а вы тут агитацию разводите…

— Нет, это вы разводите агитацию за ущемление партийной демократии.

— Посмотрим, — крутнул талией товарищ Шумейко.

Сзади локоть Зуева стиснула чья-то рука. Он обернулся. Рядом с ним стояли Пимонин и дядя Котя Кобас.

— Ты полегче с ним… Не задирайся… Не тронь, чтобы не пахло. А эту технику… не он выдумал. Только наши еще не наловчились ее проводить, — твердо сказал Пимонин. А затем, не отпуская руки Зуева, он так же твердо взял под локоть и сухощавую руку Кобаса. — Что же ты, брат, так понес, как норовистый конь? На своих кидаешься.

— Дак, понимаешь… Оплошал… Думал, критику по-партийному, по-пролетарскому, напрямки. А оно вишь как повернулось…

— Не повернулось, а повернули, — вырвалось у Зуева. — Нет, как хотите, хоть вы и старые коммунисты, а я такое безобразие не позволил бы. Так мутить воду, искажать факты.

— А мы и не позволили, — твердо сказал Пимонин. — А вот насчет мутить воду… Ты спокойнее, малец. Спокойнее. Все бывает. Ну, не горюй, майор. Главное, чтоб по-партийному все правильно было окончено. А это у тебя так и получилось.

— Что у меня получилось? — не понял Зуев.

— Вовремя ты выступил… — сказал Кобас.

— Да я и не выступал вовсе, ведь подвели черту.

— Выступил в защиту кандидатуры Федота, — сказал Пимонин. — И очень убедительно мотивировал, со ссылкой на партийный Устав.