Зеленый берег

Хорошо или плохо живут Миляуша и Вильдан?.. Задавая себе этот вопрос, Гаухар не ставила перед собой сознательно какую-либо определённую цель, просто следовала за потоком своих мыслей. С точки зрения самих Миляуши и Вильдана они, должно быть, хорошо, счастливо живут, с каким-то веселым, жизнерадостным напором. К тому же влюблены друг в друга. Теперь вот квартиру удачно получили. Хлопот прибавилось, но это опять же радостные хлопоты. Казалось бы, чего еще надо?

И все же Гаухар сегодня, именно сейчас, впертые сказала себе: нет, она не могла бы так жить. Во всяком случае, не удовлетворилась бы такой жизнью. Трудно указать на какие-то определенные, режущие глаз изъяны в быту ее друзей. От конкретных частных недостатков можно не в день, не в два избавиться. Но жизнь в целом — это ведь не комната: переставил мебель с места на место — и все выглядит по-новому. Что-то облегченное, беззаботное угадывается в поведении Миляуши и Вильдана. Оба довольны друг другом, и не нужно им ничего искать, добавлять. Нынче хорошо, завтра, само собой, будет еще лучше. А начнешь «мудрить» — пожалуй, что-нибудь испортишь. Чего-то серьезного недостает Вильдану и Миляуше. Главной цели, что ли, не хватает в их жизни?..

Гаухар еще раз прошлась по комнате — пять шагов от угла до угла и столько же обратно. Тесновато! Она оглядела стены, знакомые до малейшего пятнышка на обоях. Хоть и висят на стенах рисунки, а все же не очень нарядно, бедновато… Словно возражая кому-то, она повторила про себя: «Но ведь комната — это не вся жизнь». — «Что же, взгляни на всю жизнь», — будто послышалось ей в странных голосах вьюги за окном.

Не то чтобы испугалась Гаухар, но вдруг оторопь охватила ее. «Других судишь-рядишь, а сама-то как живешь?» — вслух сказала она себе. Во всех испытаниях, пережитых Гаухар после разрыва с Джагфаром, вот эти минуты, пожалуй, были самыми трудными и тяжкими «Если кто послушает тебя, так может подумать, что ты завидуешь Миляуше и Вильдану». И она почтив отчаянии шептала: «Нет же, нет! Я не завистница, не дойду до такого позора! Должно быть, я просто устала бродить по извилистым тропинкам, которым не видно конца-краю. И все время одна. Мне горько и обидно, что обделена женским счастьем и не на кого бывает опереться…» Конечно, она вспомнила об Агзаме и опять обругала себя: «Тебе он понадобился, чтоб опереться, а по-другому не могла вспомнить!..»

Потом мысли ее устремились в ином направлении. Ей хотелось подумать что-то хорошее о Миляуше и Вильдане. «Чего ты требуешь от них? Ведь и года не прошло, как они поженились. Самые счастливые дни переживают, равных которым не будет. А работают и сейчас, пожалуй, больше, чем ты, преподают в старших классах. Что ты умела в их годы? Делала первые шаги в школе, да и то при помощи Джагфара. Тебе только еще предстоят последние экзамены в институте, а у Миляуши и Вильдана уже давно дипломы… Стыдно тебе, Гаухар, стыдно!» — с ожесточением говорила она, словно кому-то другому.

Это была откровенная исповедь перед собою. И странно — чем безжалостнее была она к себе, тем легче становилось на душе. Все же усталость брала свое. Гаухар уже бездумно смотрела в окно, — там, на улице, кажется, брезжил рассвет, а метель обессиленно утихала. Успокаивалась и Гаухар, уже не слыша прежней боли в груда.

Она заснула почти мгновенно, как только опустила голову на подушку. Но даже в этот короткий миг успела подумать об Агзаме: «Он где-то в отдалении. А позову — будет ближе… Ведь пошел же со мной в театр, когда позвала. Мы славно провели вечер…»

Вероятно, именно это незаконченное воспоминание вызвало у нее улыбку, потому-то с легкой улыбкой на губах она и заснула.

Утро выдалось ясное, безветренное, с морозцем, свежие сугробы искрились на солнце. Вчерашняя ночь с ее кошмарами смутно осталась в памяти как нечто сумбурное, нереальное. Утро вернуло Гаухар бодрость и спокойное, трезвое восприятие жизни. Она привычно торопилась в класс, где все было знакомо ей — большая черная доска в желтой раме, парты, оживленные и выжидающие лица ребят.

В коридоре ей встретилась Бибинур-апа, поздоровавшись, прошла было мимо, но, что-то вспомнив, остановилась.

— Гаухар, после уроков зайди ко мне.

Зачем она понадобилась директору, Гаухар не успела спросить — в коридоре раздалась трель звонка.

Последние два урока — арифметика. Кого вызвать к доске сегодня, Гаухар наметила заранее, и первой в ее иске значилась Зиля. Ей казалось — девочка стала заниматься спустя рукава; она помирилась с Акназаром, много проводила времени вместе с ним, — возможно, эта я отвлекало ее от занятий.

Не подавая виду, что вызвала девочку с проверочной целью, Гаухар спросила, понятны ли условия задачи.

— Й все поняла, — не колеблясь ответила Зиля Куском мела она набрасывала цифры на доске, беззвучно шевеля губами. Лицо у нее было сосредоточенным, короткие косички покачивались в такт движениям руки.

Гаухар склонилась над тетрадями учеников, проверяя диктант, и в то же время изредка посматривала на Зилю. Прежняя уверенность покинула девочку. Она топталась у доски, должно быть ожидая подсказки учительницы. Лицо у нее делалось все более озабоченным, на лбу прорезались морщинки. Вдруг как-то особенно быстро глянула на доску, схватила тряпку, принялась стирать все, что написала перед этим, — кажется, сама поняла, где допустила ошибку.

Теперь Гаухар всецело погрузилась в свои тетрадки. Слыша краем уха частое постукивание мела на доске» она молча улыбалась. Но вот постукивания прекратились. Гаухар подняла голову. Да, решение было правильным, и ведь задачку учительница нарочно выбрала потруднее. Все же Зиля справилась молодцом. — Очень хорошо! — похвалила Гаухар. — А теперь объясни решение.

Бойкая, сообразительная девочка, ничего не скажешь. Голосок Зиля звучит смело и уверенно. Гаухар довольна, что вовремя приструнила ее.

Несколько учеников, вызванных к доске вслед за Зилей, тоже показали себя не с худшей стороны. Запинались, правда, выжидательно посматривали на учительницу но в общем-то честно заслужили свои четверки.

Ребята шумной гурьбой покидали класс. Начались обычные толкотня, шум, кто-то показывал мастерское умение ходить с портфелем на голове, не придерживая его руками. Тут уж никто не слышит голос учительницы. «Тише, ребята, тише!»

Гаухар направилась в кабинет Бибинур-апа, впервые подумав беспокойно: «Все же зачем я ей понадобилась?»

"Несколько преподавателей уже ожидали директора, — наверное, тоже вызваны по делу. Пока что завязался обычный разговор о недостатках, подмеченных в учебниках и программах, об особенностях и трудностях учительского дела. Гаухар уже не первый день перестала чувствовать себя новичком и на равных правах втянулась в разговор. Возможно, под влиянием только что закончившихся удачных уроков арифметики, она, словно забыв о вчерашних тяжких раздумьях над собой, вдруг призналась:

— Знаете, я порой не понимаю себя. Или мне просто везет, или у меня еще недостаточно опыта, но я почему-то не испытываю тех «безмерных трудностей», на которые жаловалась классная руководительница Александра Николаевна. Конечно, трудности в нашем деле есть, и они доставляют беспокойства и огорчения. Но чтоб «безмерные» да еще «непреодолимые» — что-то не помню.

— Поработайте еще годков десяток, тогда будет что вспоминать, — возразила обидчивая Александра Николаевна.

— Возможно, — согласилась Гаухар. — Я ведь заранее признала, что опыт у меня недостаточный… Все же приведу пример. После прошлогодних экзаменов ко мне заявился корреспондент комсомольской газеты: «Вот вы молодая учительница, расскажите о трудностях своей работы, об их преодолении, иной раз требующем известного героизма». Я хотела помочь корреспонденту, но так и не могла вспомнить ни одного примера, когда преодоление трудностей в нашей работе потребовало бы героизма.

В разговор вмешалась преподавательница географии. Она была старше других, но обычно сторонилась всяких споров. Голос у нее тихий, все же достаточно внятный, — «сказывалась долголетняя привычка, не напрягая голосовых связок, говорить так, чтобы слышал весь класс.