Я догоню вас на небесах (сборник)

— На пенсию гнать! Заслужил товарищ. Похлопаем.

Но коллектив в зале уже задумался. Угнетенные отсутствием вентиляции и перспективы члены коллектива задышали — это ушедший Егоркин позабыл за собой дверь захлопнуть.

Виктор Петрович тоже задышал и сказал:

— Предлагаю президиум переизбрать.

— Переизбрать! — поддержал коллектив. — Не доверяем.

Новый президиум избирали четыре часа, очень тщательно. Почти отчаялись. Но оказалось, что в коллективе сохранились все же достойные люди.

Виктор Петрович в число президиума не попал, поскольку сам ограничил его цифрой пять. Его назвали шестым. Предлагали число президиума изменить, но он горячо боролся.

— В Политбюро ЦК одиннадцать человек — на все государство. А на нашу организацию — пять за глаза. И хенде хох! — Иногда Виктор Петрович употреблял иностранные выражения, которые помнил еще с войны.

А когда выбрали президиум и выбранные товарищи, стесняясь, под аплодисменты заняли места на сцене, оказалось, что уже полночь, правда, белая, иначе все бы уже разошлись.

Некоторые предлагали перенести собрание на завтра, но Яликов, выбранный в президиум большинством голосов, сказал:

— Сегодня, товарищи, мы сделали очень много. Большего и завтра не сделаем. Так что завтра давайте работать.

Все с Яликовым согласились, даже проголосовали. И разошлись довольные.

Если бы Виктор Петрович поехал на метро, он бы уже сладко спал и не испытал кошмара. Но он решил прогуляться — белой ночью через Неву.

Спазм накрыл его на Кировском мосту, на разделительной черте, она у каждого моста есть, называется чиром.

Перешагнув чир, Виктор Петрович почувствовал холод — белая ночь потемнела, пятки его вспотели и тут же заледенели. Не приведи бог — пылко фосфоресцируя, предстал перед ним прежний состав президиума.

— Иди к нам, ушастый. Иди, умник. Мы много чего пережили, даже блокаду. И перестройку переживем.

— Я не ушастый. Егоркин ушастый, — сказал Виктор Петрович.

— Из Егоркина мы сделаем спираль, а вот из тебя что?

Виктор Петрович поспешно шагнул назад и снова очутился в тепле белой ночи, волшебной и легкой, как запах сирени.

«Что это? — подумал он. — Кажется, я струсил. Надо быть смелым, как в бытность мою командиром». Он снова шагнул вперед и снова попал в холод президиума. Эти люди, которых он так хорошо знал и так откровенно не уважал, но всякий раз выбирал, смотрели на него, не мигая.

— Никто из вас блокаду не переживал. А ты, Лидазов, всю войну просидел в Козьей Гриве при железнодорожном воинском продпункте.

— Тебя мы в бараний рог согнем и коленом под зад, — сказал прежний состав президиума. — Отказывайся от своих слов.

— Не откажусь.

— Тогда, гад, живи, но помни. Все вернется на круги своя. Мы снова займем места. А ты… Да, собственно, кто ты такой? — Прежний состав президиума потянулся его душить. Виктору Петровичу шагнуть бы вперед — разделительная полоса и шириной-то всего ничего, но Виктор Петрович этого не знал, а движение вперед еще не вошло у него в привычку, и он снова шагнул назад. И снова оказался в волшебной белой ночи. Город его и река хоть и были прекрасны, но обветшали. Они требовали от него характера. Город в центре потрескался от плохого ремонта и на окраинах потрескался от плохой работы.

— Не отступлю, — сказал Виктор Петрович и снова шагнул вперед.

Прежний состав президиума ухватил его за шею, стал гнуть.

— Не согнете, — хрипел Виктор Петрович.

— Согнем.

— Я лучше в реку скакну. Утоплюсь лучше.

Члены президиума захохотали с кавказским акцентом. Виктор Петрович знал на собственном опыте — язва желудка и кавказский акцент происходят от частого произнесения кавказских тостов.

— Не скакнешь. Все вы слабаки — дохлый номер.

Виктор Петрович, кряхтя, залез на перила, крикнул:

— Назад хода нет! — и прыгнул в пучину.

По мосту шли парень и девушка.

— Смотри, Вася, — сказала девушка. — Зачем это он с моста прыгнул? Может, разочарованный?

— В такую ночь и разочарованный? Это йог, — сказал парень. — Йоги по ночам тренируются, чтобы публику не смущать.

— Если йог, почему не выныривает?

— Он на дальность нырнул. Йоги на дальность здорово могут.

Прислонились они к перилам, смотрят, где йог вынырнет. Разделительная черта на таких молодых не действует. У них еще прошлого нет. Но девушка ощутила все же непреодолимое желание взять парня за руку и не пускать его в йоги. Пусть лучше автоспортом занимается, художественным фотографированием.

— Вот он! — крикнул парень восторженно. — Смотри, аж где вынырнул.

Девушка с трудом разглядела в мелких волнах йога, почти у левого берега. «Сколько же тренироваться нужно, чтобы так далеко нырять? — подумала она. И решила: — Все равно, если даже настоятельная необходимость будет, я сама нырну — Васю не пущу».

А Виктор Петрович углубился в омут, даже глотнуть приготовился воды, чтобы уже не выныривать. Но река, словно ладошкой, ему рот зажала. Другой ладошкой, и третьей, и пятой, и двадцать пятой под зад, под зад — и наверх его вытолкала.

«Не могу, чтобы они в президиуме сидели!» — крикнул Виктор Петрович и полез на глубину, но река его обо что-то легонько ударила. «И я не могу, — сказала она. — Задыхаюсь. На пятимиллионный город ни одной конторы по охране воды. Даже за проституток взялись, а на чистую воду всем наплевать. Даже тебе. Ты зачем с моста прыгнул, не сняв башмаки? В свою паршивую кровать ты в башмаках не полезешь. Выступи в защиту меня, прошу как друга».

На берег Виктор Петрович вылез около Зимнего. Взошел на набережную по гранитным ступеням.

У парапета милиционер стоит. Приветливо улыбается.

— Сколько? — спросил Виктор Петрович.

— Гражданин, полюбуйтесь на красоту белой ночи и на шедевры архитектуры. Я уже пятый год в Ленинграде и не устал любоваться.

Виктор Петрович полюбовался. Красота — дух захватывает, но тревожно ему.

— Может, в двойном размере?

Милиционер поправил фуражку.

— Представьте, у меня час назад родилась дочка.

— Поздравляю… Сколько с меня?.. — У милиции тоже есть план по валу — тема, конечно, закрытая, и, чтобы стать милиционеру роднее, Виктор Петрович сказал: — Можно мокрыми? На пеленки.

Милиционер поиграл свистком. Грусть была в этой игре.

— К вашему сведению, гражданин, милиционеры, у которых в такую волшебную белую ночь родилась дочка, штрафы не берут. — Он поднес руку со свистком к козырьку, зафиксировал это движение пружинным выпрямлением пальцев, сказал: — Честь имею, — и пошел по набережной к Дому ученых.

Виктор Петрович сконфузился, отряхнулся, отжал кое-как пиджачок и брюки и, направившись на Дворцовый мост, попытался представить привычные к сидению фигуры президиума, хоть и не совсем похожие, но смахивающие на толстые щупальца с многочисленными присосками. И не то что стало ему жаль их как раритеты, но как-то вроде бы да. Он не находил слов. Но искал.

— Я вас люблю, — подсказала ему белая ночь, поскольку других слов говорить не умела.

Он вздрогнул.

— Перестань. Не шути так.

И бросился к середине моста, к чиру, чтобы грудью прорвать заслон. Пусть видят — он хотя и в мокрых штанах, но вполне несгибаемый.

К мосту подходили буксиры и лихтеры. У капитанов этих судов были свои проблемы, и у летчиков, летевших куда-то в ночи. Даже старики, уже готовые предстать перед судом всевышнего, не могли в эту ночь успокоиться — они не знали, разрешат ли их прикопать к ранее умершим родственникам или пошлют по целевой разнарядке на дальний погост, где и могилы-то приготовляют не похоронщики, а трактор-канавокопатель.

Стоэтажное поле

Субтильная девушка в белых брюках и желтой майке по гранитному парапету на фоне облаков скакала, словно хотела написать спиной на ленинградском историческом небе: «Цветы, цветы…»