Избранные произведения в 2 томах. Том 2

— А что ты хотела сказать?

— Я хотела сказать тебе, что, если ты обидишь отца или ее…

— Кого? Эту…

— Да! — отозвалась она незнакомо. — Да, Игорь. Я приказываю тебе. Не смей.

— Но, мама…

— Я сама поехала бы… Но не могу.

— Из-за Акимки, конечно?

— Не могу! Ты меня понял, Игорь?

Вдруг его озарило.

— Ты о ней думаешь, а она о тебе думала?

— Игорь!

— Девка, девка, девка! Конечно, девка!

— Ты оскорбляешь отца!

— Зачем ты посылаешь меня туда?

— Привези его.

— Ты боишься, что он не приедет? Из-за нее?

— Нет, Игорь. Из-за ног.

— Неправда! Не обманывай себя, мама! Боишься, что он останется с ней. Ну и пусть! Пусть! Пусть!

— Как пусть? — еле слышно прошептала она, и глаза ее стали большими.

И он сказал вставая:

— Не посылай меня к нему. — Он обнял мать и прижался к ней, сев рядом и ткнувшись носом в ее крашеные, чтобы скрыть седину, волосы, — она была ему до плеча. — Не посылай!

— Куда тебя посылают? — сонным голосом спросил Акимка в дверях.

— Иди сейчас же спать, — сказала мать, но он уж давно привык не обращать внимания на ее распоряжения.

— Закрываетесь, фантомасы? Интересно, что за тайна?

— Папа возвращается, — сказала мать.

— Ух! — вздохнул Акимка и захлопал веками. — Черт возьми! Надо подогнать алгебру и записаться в бассейн.

— Успеешь, — мрачно заметил Игорь с усмешкой.

— А тебя куда посылают, Федя?

Вот такая дурацкая манера развилась в компании его ребят — называть всех одним именем — Федя.

— За папой, — терпеливо объяснила мать. — У папы больные ноги… Он не выйдет из поезда даже за сигаретами.

— И ботанику, — вспомнил не к месту Акимка. — Всадила двойку ботаничка.

— Когда? — испугалась мать.

— Вчера.

— За что?

— За флору, за что… Спросила — флора пустыни. Я сказал — кактусы. А еще?

— А ты? — мать нервничала и сердилась.

— Флора-помидора, — проворчал Акимка.

— Почему же ты ничего не сказал про новую двойку?

— Тебя дома не было. Я исправлю.

— Да ты хоть рад, что отец возвращается? — не сдержался Игорь.

— Хоть!

— Что-то по тебе не видно.

— Это знаешь почему? Потому что внутренняя жизнь человека невидима, — сказал Акимка, по очереди подмигивая разными глазами матери и брату.

— Дурак, — сказал Игорь.

— Не ругайтесь, — попросила мать.

У нее опять потекли слезы, и Акимка испугался:

— А чего ты плачешь?

Она засмеялась и ответила так весело, что Игорь даже вздрогнул:

— От радости!

Платформа была асфальтовая, выгоревшая почти добела, с черными заплатками, похожими на лужи. К ней лепились палатки «Воды — соки» — с банками компота на полках, «Пирожки» — с пустотой за стеклом и еще какие-то. Между маленьким зданьицем вокзала, у которого, как в старинных кинофильмах, висел колокол, и уборной с каменными крыльями, помеченными буквами «М» и «Ж», торчала круглая будка «Союзпечати». Возле нее темнела кривоногая скамейка с двумя урнами по бокам, важными, как архитектурные памятники.

Вечерело. Палатки закрылись наглухо, едва дернулись и покатили дальше вагоны. Через минуту вокруг не чувствовалось никакой жизни, будто поезд увез ее. Только тихо блестели рельсы…

На втором пути стоял товарный состав с красными вагонами, исписанными мелом.

За вокзалом начиналась степь — тоже пустота, голубоватая, скорее, серая. Игорь стоял и не знал, куда идти. Что-то еще удивляло его, и он не сразу сообразил: пение птиц. Не было видно по сторонам ни одного дерева, а птицы заливались.

Как же отсюда добраться до Отрадного? Даже спросить не у кого. Игорь бросил на скамейку баул и сел. У будки «Союзпечати» возникли три фигуры в широких штанах и трикотажных теннисках, разложили на прилавке помидоры, поставили бутылку. Игорь вскочил, чтобы подойти к ним, но один сам повернулся к нему и свистнул.

— Эй, банки нет?

— Чего?

— Посуды?

— Зачем?

Дядька махнул на него рукой и перебросил в другой угол рта сигарету, которая висюлькой болталась на губе. Игорь подошел и почему-то спросил:

— Откуда птицы?

— С неба, — ответил один, самый грузный.

Игорь поднял вверх глаза: небо было чистое и пустое, пробитое золотистым светом.

Дядьки захохотали, по очереди запрокидывая над открытыми ртами бутылку. Смотреть противно…

— А ты откуда?

— Из Москвы.

На него глянули все трое, и один взял под козырек и сказал:

— Привет!

— Как попасть в Отрадное?

— Бегом.

— Автобус уже не ходит?

— Не Москва.

— А попутная?

— Работа кончилась.

Игорь снова поставил на скамейку баул, вытащил остатки домашнего провианта в целлофановом пакете и взялся за куриное крылышко с ватрушкой. Не очень шло заедать курицу сладким творогом, но ему было все равно. В то памятное и нежданное после бессонной ночи утро думал позвонить с вокзала товарищу, чтобы тот предупредил Катю о его отъезде — не позвонил. Забыл, хотя приехал специально за двадцать минут до отхода поезда, и бродил по платформе, и топтался у вагонной подножки. Спросили дядьки посуду — не понял, какую и зачем, а ведь у него в бауле была чашка.

До него донеслось:

— Твое здоровье, москвич!

Залязгал, дернулся с места и поплыл пока неторопливо товарный состав. Он отъехал, как занавес, и открыл перед глазами пять-шесть одинаковых домиков с подсолнухами, огородными грядками, цветами. Цветы тоже были одинаковые — золотые. С крыш высоко взлетали тонкие мачты радиоантенн. За домиками уходила вдаль такая же ровная, как мачта, дорога, а возле одного домика стояла полуторка.

— Эй! — окликнул Игоря дядька, на губе которого болталась новая сигарета. — А вон полуторка из экспедиции. Они в Отрадном стоят.

Игорь перестал жевать, встал и услышал:

— Шофер к Надьке прикатил. Будет ночевать.

— Если Надька пустит.

— Опять ее, бедную, мимо загса прокатили.

— Экспедиция сворачивается.

— Шабаш.

Игорь поворачивался то к одному, то к другому.

— Беги, Москва! Проверь.

Игорь схватил баул и спрыгнул на рельсы. Гравий зашуршал под ногами. Паровоз закричал коротко и тревожно.

Ехали как летели. Проснулся ветер, точно подстегивая машину, и пыль рвалась вперед, занавешивая четверть неба. Все равно неба было много, как нигде — ни в Москве, где его загораживали высоченные здания, ни в Подмосковье, где оно затенялось близкими деревьями и дальними лесами. Здесь, в степи, ничто не прятало неба, не отрывало его от земли. Пыль развеивалась, а небо и земля продолжали жить в родстве, обнимая друг друга.

Шофер, молодой и кудрявый, гнал полуторку и грыз семечки, выколупывая их из лепешки брошенного на сиденье подсолнуха. Добрый час, наверное, он ни о чем не заговаривал, шумно поплевывая в окно кабины и вытирая губы, отводил душу…

Подсолнухи возникали по бокам дороги полями, показывая свои сухие затылки — они смотрели черными лицами на вечернее солнце, к которому летела полуторка. Прикончив одну лепешку, шофер остановился и сломал вторую, а когда поехали дальше, наконец спросил:

— Ты чего в Отрадном потерял?

— Ничего.

— Москвичи — трепачи. А ты как рыба.

Игорь покосился на него, не поворачивая головы.

— Вы давно в Отрадном?

— Месяца два… Там закончили трассу.

— А мы были там еще до вашей экспедиции. Песни записывали…

Игорь отвернулся, промаргиваясь и глазея на узкие крылья размашистой кукурузы, сменившей подсолнухи. Было стыдно врать, но еще стыднее признаться, что он — сын того самого начальника экспедиции, у которого в Москве есть семья, а в Отрадном другая женщина, знакомая шоферу.

— Песни? — недоверчиво удивился шофер.

— Фольклор, — сказал Игорь.

Шофер выдернул папироску из пачки «Беломора» и чиркнул франтоватой зажигалкой.

— Не все записали? Едешь-то зачем?

— Да я приемничек забыл… Транзистор… Мамин подарок… А сейчас ехал от тетки и сошел…