Концессия

Он видел вокруг напряженные глаза. Даже Скунэко смотрел хотя и мрачно, но торжественно.

— Вы знаете, как его имя?

— Профсоюз! — четко на весь барак бросил Урасима.

И весь барак вздрогнул от страшного слова.

Зиро тихонько свистнул, но тотчас же укусил себя за губу. Никто не расслышал свиста.

— Желающие могут вступить в профсоюз и получить членские книжки, — тихо сказал Юмено.

Вечером начался тайфун. Как всегда, внезапно. Была тишина, Между небом и землей равная стена дождя. И вот уже вздохнул, передохнул, опять вздохнул, но покрепче. Через минуту еще крепче. Гикнул, свистнул... Ударил грудью в океан, поднял и погнал вал, прыгнул в небо, засвистел, завыл, заревел, хватая тучи, разрывая, сбивая, бешено гоня.

Через двадцать минут стало ясно: небывалый тайфун погнал океан громить берега.

Рыбаки разделись и в одних поясах с неразлучными тавлинками побежали оттаскивать кунгасы.

Козару всматривался во тьму: синдо и переборщики были там, в этой тьме.

«Послать за ними катера или нет? Если послать, то сейчас! Через минуту уже не пошлешь».

Его тронули за плечо.

— Козару-сан, посылай катера! — прокричал Юмено.

И хотя перед этим Козару сам склонялся к посылке, он крикнул:

— Переждут... якоря крепкие.

Юмено сидел под перевернутой шлюпкой и кусал пальцы. Тайфун нарастал с такой силой, что гибель людей на неводах была неизбежной.

Юмено кусал пальцы и издавал восклицания, которых не слышал даже сам, потому что ветер срывал звуки у самых губ. В нем закипал гнев. Не имея выхода, гнев гнул его, как тяжесть.

К следующему вечеру утих ветер, дождь стал мельче, тучи над морем стали выше, потом еще выше, и, наконец, дождь перестал.

Рыбаки, капитаны катеров, Козару выскочили из бараков. Море было недоступно. Холодное, грохочущее, желто-зеленое железо бросалось на землю.

Как будто кунгасы на местах. Козару вытащил бинокль. Рыбаки сбились вокруг него.

Двух кунгасов нехватало. Если сорваны невода на остальных, убытки порядочны.

— Всё в порядке, Козару-сан?

— Не всё, двух нехватает.

«Двух нехватает» — побежало по берегу. — «Двух похватает. Двух... еще немного».

— Нехватает двух, — повторил Юмено, смотря на Урасиму и Бункицы. — Разве такой опытный человек, как Козару, не мог этого предвидеть?

— Э... скверно, скверно, — говорил Скунэко. После беседы о чертях в нем начался перелом. Он смотрел на основание пропавшего пальца и по-новому видел обрубок... «Э, без пальца... никакой аптечки на рыбалке... почему, разве мой палец так дешев?»

Шли вдоль берега искать мертвых. Нехорошо идти по берегу и искать трупы товарищей.

Опять ветер. Но уже другой. Не ветер тайфуна, а благодушия. Он еще выше взбросил тучи и погнал их за сопки, как пастух стадо овец.

Теперь все на очистившемся просторе ясно видели: нехватало двух кунгасов. Рабочие разошлись в поисках обломков и товарищей.

— Что особенного? — бурчал Зиро Шиме. — Рыбаки всегда тонут, на то они и рыбаки. Скажи мне, есть ли в Японии рыбачья семья, где бы никто не утонул? Постарайся скорее бросить это ремесло, вот и все. Ты вчера записался в профсоюз, будет тобой верховодить мальчишка Юмено и кончится тем, что вас всех компания рассчитает, а то еще и похуже. Нашел чем возмущаться: богатые живут лучше бедных! Ты сообрази только, чем он возмущается: богатые живут лучше бедных! Ну вот, скажем, ты разбогатеешь, и неужели ты не будешь иметь права лучше жить? Он тебя сейчас назовет чортом, пожирателем бедных с костями. А кто из нас откажется от мысли разбогатеть? Разве плохо быть уважаемым человеком, иметь свой дом, авто, женщин, готовых тебе служить? Мой друг Шима-сан, если от всего этого отказаться, зачем жить? Ради профсоюза? Ты вот вступил в профсоюз — значит, ты дал обещание вечно нищенствовать, скитаться по рыбалкам и угольным ямам и всегда быть готовым просить извинения, когда тебе дадут тумака.

Он смотрел на него насмешливо и горестно причмокивал губами.

Шима молчал. Картина, нарисованная Зиро, ему не понравилась.

— Членский билет с тобой?

— Да.

— Покажи.

— Потом.

— Хорошо, потом. А лучше порви его в клочья и больше не слушай хитреца. Как он ловко тебя поддел! У него свои цели. Он станет на твою спину и на спину твоих товарищей и далеко пойдет и, поверь, не в сторону вечной бедности. Я хорошо знаю этих молодчиков из профсоюзов. Ну что? Сделал глупость?

— Пожалуй. Он тогда ловко повел. Знать не знаю, что такое чорт. А потом... — Шима покачал головой.

Зиро довольно усмехнулся.

— Это их политика — морочить людей. Я знаю их. Ну, двинемся назад, рано начали искать, раньше завтрашнего дня не выбросит...

Катера ушли в море под вечер. От двух кунгасов не было следов. Остальные уцелели. Страшные сутки на утлых дощатых коробочках!

Началась проверка неводов. Четыре невода сорвало.

К вечеру на берег выбросило несколько трупов и обломки кунгасов.

Этим вечером Зиро почтительно попросил разрешения поговорить с Козару, и Козару узнал все подробности.

Организовали профсоюз! Вырвали из рук его, Козару, соглядатая-ревизора! (Теперь ясно, что вырвали!) Сорвали невода!

В воспаленном воображении доверенного гибель неводов во время тайфуна рисовалась тоже как дело рук членов профсоюза.

— Очень благодарю тебя, Зиро-сан. Я не забуду тебя, и фирма не забудет.

В этот вечер он почти не ел.

Ициро напрасно ставил перед ним на столик лучшие яства: в лакированной деревянной чашечке суп, сваренный из сушеных кореньев, заправленный сырыми яйцами и рыбой, сашими — тонко нарезанную сырую хайко, сдобренную соевым соусом, и, наконец, пупки.

Козару не ел, и удивленный повар съел всё сам.

— Большие убытки, — сказал Козару. — Большие неприятности, фирма не будет довольна.

Он улегся и закрыл глаза. План действий отчетливо носился перед закрытыми глазами: завтра обыск и допрос. Виновных — на первый пароход и в Японию. Двадцать человек членов профсоюза! Что скажет фирма о его способностях доверенного?! Надо рвать с корнем этого негодяя Юмено. Но негодяй, как всякая паршивая сорная трава, наверное, уже хорошо пустил корни.

Утром он наметил помощников. Во главе их поставил Зиро и Скунэко: людей на возрасте. Пожилых людей не мучают фантазии.

Собрал помощников и сообщил:

— Некоторые заболели... да, очень просто: заболели... Болезнь, как «бери-бери» — от нее не вылечиваются. Заболели профсоюзами и коммунизмом. Образовали профсоюз, сорвали невода. Надо обыскать бараки, чтобы сделать дезинфекцию.

— Идем!

Отряд двинулся к баракам. В бараках никого не было, все работали... Хотя нет, чья-то седая голова... А, старик Бункицы! Ну, этот не опасен.

Козару прямо направился к вещам Юмено. Перекинул матрасик... Ничего. Вещи из мешка разметал по нарам — убогие вещи: рубашка, куртка с черным иероглифом фирмы во всю спину, зори, мыло, зубная щетка...

Не собирая вещей, вытащил нож и начал вспарывать матрас.

Его руку крепко сжали.

Козару рванул и освободил руку.

— Зачем резать матрасик бедного человека? — спросил Бункицы.

— Твой бедный человек — агент профсоюза, вот что!

— Не может быть!

— Может или не может, но зачем ты взял меня за руку?

— У меня такая привычка, господин: когда я обеспокоюсь, я должен что-нибудь взять в руку.

— Отчего же ты беспокоишься?

— Я испугался... господин хочет резать матрасик бедного человека... это несправедливо.

Бункицы говорил спокойно, его седая голова, на которую падал свет из окна, сияла. Козару усиленно моргал веками.

— Я не понимаю, что тебе надо?

— Ничего, я только испугался за уважаемого господина.

— Не беспокойся, старый друг. Разреши мне самому знать, что справедливо, что нет.

Он снова взялся за нож и всадил его в угол матрасика.

Бункицы сделал быстрое движение и оказался на матрасе. Он сидел без улыбки, в позе человека, собирающегося размышлять.