Яконур

— Вы-то знаете, что в науке нужны и романтики, и скептики, — говорила очень худая дама в пенсне. — Вот и скептик. Вы можете спросить меня: нужен ли Усть-Караканский комбинат? Я вам скажу: сегодня такая продукция нашей экономике нужна. Значит, комбинат не лишний. Так что я не считаю, что его нужно убрать…

— Я бывал и на комбинате, и в институте, — говорил молодой человек в красном свитере. — Из институтских кое-кто хочет, чтобы стоки были чище Яконур а. Абсурдное требование. И еще всякие дорогие идеи. Мне симпатичнее директор комбината Шатохин. Правильно Шатохин сказал: у него нет людей, а вокруг человек полтораста его контролируют, дергают. Шатохин сказал: дайте мне столько людей, и я налажу систему очистки…

— Существуют важные государственные интересы, — говорил человек с очень низким голосом. — Интересы экономики. Интересы развития региона. И вдруг начинается: тут нельзя, там не смей! Такие деятели, как правило, озера не знают и только стоят на дороге…

— Что такое условно чистая вода? — говорил аспирант Старика, вернувшись с Яконура. — Чистая — это чистая. А на комбинате только готовность номер один к любой проверке. Ни на чем не поймаете. Нужна не официальная комиссия, а постоянный контроль каждый день. Все силы надо бросить на контроль. Стоки просто разбавляют…

— Не понимать проблему Яконура — удивительно, — говорил человек с крупным смуглым лицом. — Чистая пресная вода! Будет время, когда яконурскую воду в хрустальных флаконах продавать станем за большие деньги. Этот, с позволения сказать, бездельник, директор комбината, выпьет стакан отработанной воды на глазах у очередного журналиста, и ему ничего, даже не пронесет, а вот рачки эти самые, которые круглые сутки трудятся, делают в Яконуре живую воду, с ними происходит беда. А что уж сказать об упорстве главка, там-то лучше других знают, что на Яконуре делается. Добавьте сюда прямо-таки невежество всех этих ученых мужей, которые заявляют: вот, смотрите, мы плывем по Яконуру, а вода вокруг какая чистая, нисколько не грязная, и даже рыбаки вон стоят с удочками, значит, ничего страшного не происходит…

— На теле здорового дяди появилась язвочка, — говорил человек с трубкой. — Подумаешь, язвочка. Большой здоровый дядя. А там, глядишь, от этой язвочки пошла болезнь, человек слег, а потом, глядишь, и помер. Вот здесь примерно так же. Причем сначала построили комбинат, а после уже давай обосновывать, И давай гадать, испортят Яконур или не испортят. Еще и давай требовать, чтобы ученые сказали, какой будет вред для Яконура…

— Проблема эта, конечно, не Яконура, — говорила дама в перстнях. — Речь идет о земном шаре в целом, тут проблема Земли, а не Яконура или нашей страны, и решать ее надо на всей планете. Но Яконур привлек внимание людей к общей проблеме, это хорошо, и мы должны сказать спасибо сибирякам за то, что они подняли вопрос еще об одном своем озере, для этого надо иметь много желания и соответствующие характеры. Тут вообще недурной повод подумать на разные темы. Почему именно на Яконуре люди столь горячо отнеслись к этому?..

— Продвинуть вопрос не так легко, — говорила дама, которая пришла вместе с той, в перстнях. — Решаться он должен на всех уровнях, и не только руководство, но каждый из нас обязан изменить свое отношение к природе. Так что эти дискуссии на пользу дела. И что удивительно: насколько простая балерина больше понимает в этой важной проблеме, чем иной министр или академик…

— Вы могли бы взорвать Третьяковскую галерею? — говорил человек с красным, в оспинах лицом. — А ведь Яконур — это ничуть не меньше, чем Третьяковская галерея, как народное достояние, как национальное богатство. Так вот, могли бы вы взорвать Третьяковскую галерею? Почему же они это сделали?..

— К сожалению, — говорил худой нервный человек, — мы не мыслим еще в космическом масштабе. Только в региональном. В локальном вообще. Исходим из проблем этого дня и одного региона, того или иного. О большем не задумываемся. К тому же определенная привычка. Инерция. Я — типичный продукт, воспитывался целиком на примерах покорения природы: вот была тайга, а теперь дымят трубы, как хорошо. Это считалось благом. Природа как поле деятельности для ее преобразования. По воскресеньям отдыхать на природе, а в будни расширять производство. А будней-то больше…

— На Яконуре происходит драма, — говорил человек, приехавший с бутылью стоков. — Драмы очищают не только воду, но и мозги. Я вижу, как происходят мелкие драмы на фоне крупной. Надо разделиться: одним бороться, другим наблюдать. Интересно посмотреть, что же будет дальше, чем все это кончится. Интересно, а главное — поучительно. Но если бороться, то никаких сил и нервов не хватит, долго не проживешь. Чтобы увидеть, к чему придет весь этот процесс, надо жить спокойно, только как это сделать…

Шофер то и дело оборачивался, поглядывал на студента, расположившегося на заднем сиденье в обнимку с дюаром.

Из дюара шел, тянулся сизый дымок…

Капитолина села впереди, отвлекала шофера разговорами.

Наконец он не выдержал; обернувшись в очередной раз, спросил:

— Это что там такое вы в нем везете?

Трое переглянулись.

— Хоттабыч там у нас, — улыбнулся Грач.

Шофер прищурился.

— Воздух везем, — объяснил студент.

— Жидкий, — добавила Капа.

Шофер склонил голову к плечу.

— Что, — сказал, — у вас там не хватает?

ИЗ ТЕТРАДЕЙ ЯКОВА ФОМИЧА. «Требуются известное время и опыт для того, чтобы рабочий научился отличать машину от ее капиталистического применения и вместе с тем переносить свои атаки с материальных средств производства на общественную форму их эксплуатации (Маркс)».

— Спешишь? — спросил таксист.

— Есть немного, — ответил Герасим.

Не смог отправиться вчера со всеми на теплоходе — просидел над расчетами, теперь догонял.

Дорога шла через деревянные деревни. Старые потемневшие дома, свежие золотистые срубы; все крепко и любовно… Герасим вглядывался, думал об этой жизни. Видел: дрова люди заготавливают на зиму. Вот здесь бревна, а здесь они уже напилены, здесь наколоты, а там уже аккуратно сложены по стенам вокруг дома. Основательный, добротный, надолго вперед, со своими собственными заботами, прочно настроенный быт…

— С рукой-то у тебя что?

— Да так… — ответил Герасим. — На Яконуре. Стрелиный прихватил.

— Считай, легко отделался!

Шоссе влилось в тайгу; стало сумрачно и прохладно.

— Вот я тебя куда завез! — сказал таксист.

Появился за деревьями знакомый кирпичный дом.

Еще поворот…

Герасим смахнул со лба первого комара.

— Сюда, пожалуйста.

Таксист кивнул:

— Не в пятый раз.

У въезда на виадук повернулся к Герасиму, подмигнул:

— К бабе едешь?

Герасим улыбнулся.

— Ты не смейся, видно, что к бабе…

Иван Егорыч сидел на порожке, подставлял лицо нежаркому солнцу; все в нем отдыхало.

Герасим прислал лекарство… Старушка была, лечила… Боль еще не уходила из головы, в темени и в затылке давило, не отпускало; но теперь полегче. Пока из больницы не сбежал — слушался врачей: велели лежать, не двигаться; а как боязно стало, что не проходит у него это, уехал домой и тут уж все пробовал — и лежать, и сидеть, и двигаться, и лекарство Герасима принимал, и старушку Аня позвала… Помогло что или просто пора — вроде полегче делалось.

Иван Егорыч сидел на порожке; привалившись спиной к косяку, подставлял лицо нежаркому солнцу. Голова его была не покрыта.

Дней десять назад увидел в окно Герасима; вышел к нему. Герасим рассказал, что ездил на комбинат, опять со своим; на Кедровый мыс по пути заехал. Как раз Иван Егорыч собирался на рыбалку к Хыр-Хушуну. Герасим сказал: и я с вами, Иван Егорыч. Ну, отправились… А там ветер поднялся, стрелиный; восемь волн пройдет, а девятая поверху понужает; нет, не хотел Яконур отступиться от Ивана Егорыча… И мотор отказал! Прибило к берегу; хорошо, к этому, возле Мысового сора. Прибило-то уже к ночи. Ни сухих спичек, ничего не осталось. Радоваться только, что сами живы. На песок легли и заснули сразу… Утром проснулись от дождя. А Яконур совсем разгулялся. День ждали; стрелиный не унимается… Двинулись повдоль берега, лодку тащили: Иван Егорыч греб, а Герасим на ремнях тянул через завалы и камни; а то оба тащили; а то Герасим в лодке, а Иван Егорыч тянул… До Каштака пробились, — у Герасима ноги вконец изранены и застужены. Пошли протокой, думали, лучше, а там от дождя склон весь живой, осыпь и повалилась вниз, камни с яра прямо на них. Еще ладно, что не в лодке были они оба; кинулись к яру, под корни, что с него нависли. Все же Герасиму плечо зацепило, а Ивану Егорычу — голову. Не отступался Яконур… Выбрались, дошли до первой пади, — там все удивились, что выбрались… Лодку даже дотащили. Хотя куда она теперь, на что годится, бросить только…