Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке

Он перезаряжает ракетницу, стреляет еще раз вдогонку зверю, для острастки, и возвращается.

«Теперь повадится сюда ходить, — подумал Зингер. — Учуял китятину».

Галстук крутится рядом, за медведем он не побежал, он не такой дурак, но в глаза Николаю смотрит преданно, намекает на вознаграждение за бдительность.

Зингер отрезает ему кусок оленины. Потом проверяет, заряжен ли карабин. Тоже на всякий случай. И принимается готовить чай.

Мысли о медведе не дают ему покоя.

Вспоминает, как в прошлом году на соседнем острове Медвежьем медведь помял сторожа Медведева, которого к тому же звали Михаилом. «Надо же! Такие совпадения!»

А снег шелестит по-прежнему, и ему начинает казаться, что кто-то ходит вокруг дома, хотя он и понимает, что так быстро испуганный медведь вернуться не может, да и пес лежит спокойно, даже подремывает.

Однако Николаю опять что-то почудилось, и он решил охраняемую территорию проверить основательно. Оделся, взял карабин и ракетницу, в карман ракет побольше, позвал Галса. Погремел для порядка жестянками в коридоре, распахнул дверь и осветил ракетой базу. Никого вокруг.

Когда ракета погасла, он выстрелил в небо из карабина, а потом послал туда же вторую ракету.

— Э-эй! — донеслось до него. И тут он увидел выскочившую из-за склада собачью упряжку. Она неслась прямо к дому.

«Не наша», — сразу определил он.

Николай прижал куском льда открытую дверь.

— Давай сюда, парень! — закричал Николай. — Дуй на светофор!

Упряжка подкатила прямо к крыльцу. Галстук благоразумно заскочил в коридор. Собаки заволновались, увидев чужака, залаяли. Каюр прикрикнул на них, замахнулся остолом.

«Голос какой тонкий, — подумал Николай. — Совсем мальчишка!»

Николай сбегал в дом за большим электрофонарем, открыл пристройку, сказал каюру, чтобы заводил туда собак. Пристройка была типа сарая. По стенам ее тянулись полки со всякой железной мелочью, нужной в хозяйстве. Земляной пол был утоптан, в углу — две бочки с соляром и керосином для домашних нужд. Сарай просторный, места хватило на всех собак — каждую каюр посадил на цепь, а все собачьи алыки собрал в кучу и здесь же подвесил высоко на стену.

Нарту оставили на улице, а карабин каюра, его мешок и оленью шкуру Николай затащил в коридор.

— Ну, вот и все, — сказал Николай. — Пошли чай пить, собак кормить потом будем.

Каюр аккуратно выбил из торбасов снег и пошел за Николаем. На кухне, пока Николай возился с печкой, каюр стянул с себя камлейку, затем кухлянку, все это вместе с малахаем аккуратно сложил в углу, а когда Николай оторвался, наконец, от печи — она весело загудела — он оторопел, глядя на неожиданного гостя.

Перед ним на табуретке скромно сидела девушка и улыбалась.

— Помочь? — спросила она, по-прежнему улыбаясь, и спросила так участливо, что Николай растерялся, покраснел и, чтобы прийти в себя, открыл печь в начал в нее дуть, хотя горела она неистово.

— Кхе, кхы, — закашлялся Николай. Он встал, бросился к умывальнику. Воды как назло не было.

— Я сейчас, — сказала гостья. Она взяла ковш и принялась из бочки наполнять умывальник, а Николай намыливал руки, лицо и лихорадочно соображал, что же делать.

Она протянула ему полотенце и пошла к своей табуретке, но он остановил ее:

— Проходите… в комнату…

Пока она шла, он обозревал ее сзади, и было у него такое восторженно-глуповатое выражение лица, что он даже сам догадался об этом.

«Черт знает что», — прошептал он, пытаясь взять себя в руки.

В комнате он включил «Грундиг» — зазвучала музыка, обвел руками свое жилье, вот, мол, вам и в ваше распоряжение, чем богаты, а она рассмеялась и просто сказала:

— Меня зовут Нуна. А вас?

— Нина?

— Нет, Нуна… все всегда путают, простое эскимосское имя, а все путают.

— Извините, Нуна… Николай… Коля, значит…

Она опять прыснула, с любопытством наблюдая замешательство большого бородатого мужчины.

— Вы посидите, я сейчас, а то подгорит, — и он бросился на кухню.

— Давай я, вам, наверное, надоело тут все время самому готовить.

— Нет… что вы… готовить я люблю… в этом я понимаю.

(Он хотел напомнить ей китайскую пословицу о том, что истинны три дела, которыми следует заниматься мужчинам, — стирать, готовить пищу и воевать, но решил, что это будет нескромно.)

После обеда Нуна отстранила его от мытья посуды, а он пошел на улицу, достал несколько кирпичей китового сала, нарезал большие, щедрые куски.

Луч света от большого фонаря выхватывал из закоулков сарая то одну, то другую собаку, Нуна каждой бросала ее долю.

Собаки сидели на цепи, тут всегда располагались упряжки, и для каждой собаки в стенах были вбиты крючья для цепей. Некоторые собаки даже знали свое место.

Нуна бросала куски, собаки повизгивали от нетерпения, но Николай заметил, что кое-кому из собачек перепадало больше, и он решил, что в упряжке у Нуны есть свои любимчики, а того в голову не пришло, что в упряжке есть молодые и старые, ленивые и трудяги, и больные, возможно.

Иногда, как бы случайно, Николай направлял луч света на Нуну, и ему нравилось смотреть на нее из темноты, и нравилось, что она не замечает этого или делает вид, что не замечает.

Перед сном еще раз почаевничали, и Нуна рассказала, что старик на охотучастке — ее отчим, а мама в поселке, на этот раз не поехала, прибаливает, вот Нуна вместо нее приехала: как же мужчине одному? А будущей осенью она намерена поступить в Провиденское СПТУ, на отделение радистов-оленеводов, есть там такое, радисты в тундре нужны…

Выбор ее Николай одобрил, пообещал показать свое радиохозяйство и начал с «Грундига», увеличив громкость. На этом его радионаставничество и закончилось. — рация базы стояла опечатанной, пользоваться ею Николаю не разрешалось, вся связь шла через полярную станцию.

Потом он сходил в кладовку.

— Вот кукуль, вот чистый вкладыш… тепло и сухо, — говорил Николай, готовя Нуне постель. — На этом месте у нас начальник спал, это его место… самое лучшее.

Нуна представила себя начальницей и хихикнула.

— Между прочим, смеяться ни к чему. На Севере надо устраиваться покомфортней. Наш начальник знал в этом толк. Вот. Спокойной ночи. Утром вам кофе в постель?

— Спокойной ночи, — улыбнулась она.

Николай взял электрический фонарь и пошел выключать движок.

Свет потух, движок заглох, стала слышна тишина.

— Ты в погоде разбираешься? — крикнул уже со своей лежанки Николай.

— Нет… не умею… — ответила она. — Это старики наши умеют. И мама моя.

— Если будет погода, я покажу тебе лучшее место для капканов. Сразу план по песцам выполнишь! Поедем?

— Поедем. Я еще не весь участок осмотрела.

— Спи, Нуна. Хорошо у нас?

— Очень хорошо, спасибо.

Утром, не успев как следует проснуться, он заметил, что Нуна собрала завтрак. Печь гудела, на столе горела свеча.

Он быстро вскочил, сбегал к движку, пошаманил немного, раздалось чиханье, робкий стук, потом движок мерно затарахтел, и комнаты залились электрическим светом.

— С добрым утром! — радостно закричал он, бросаясь за полотенцем. Умылся Николай на улице снегом. — Как спалось? Зачем встала рано?

Потом бросился к приемнику, включил «Маяк», утро он всегда начинал с новостей по радио.

Утро было тихим, морозным. Все небо до горизонта — в крупных звездах.

— Бери добавку! — накладывал он Нуне. — Кто много ест, от того пользы больше! Весь день на улице будем — заправляйся основательно!

Она не отказывалась. А в дорогу взяли сухари, конфеты, термос чаю.

— Идем, покормим собак, запряжемся, потом еще попьем чаю — и в дорогу!

Она согласилась.

Чай пили долго, как бы напиваясь впрок. У Николая было радостное, возбужденное настроение; «Как у собаки перед дорогой», — подумал он про себя.

Нарта легка, да и груза с собою немного — рюкзак с провизией, карабин, топор, фонарь, две оленьи шкуры, чтобы мягче сиделось. Легко неслась упряжка. Нуна каюрила, Николай — пассажир. Всего лишь раз он показал дорогу, махнул на юг — «туда!»