Правда и кривда

— Я, Федя, в таких правилах не разбираюсь, тут лучше посоветуйся с Григорием Стратоновичем.

— Зачем? — снова надул губы Федько. — И так переживу, где мое ни пропадало.

— А чего ты радуешься?

— Что вы стали председателем. Теперь заживем! — уверенно сказал паренек, а Марко рассмеялся.

— Как же мы заживем?

— А это вы лучше знаете, — благоразумно ответил и начал одеваться.

— Поспи еще, Федя.

— За спання не купишь коня. Я хочу немного пройтись с вами.

— Ну, спасибо за поддержку, — серьезно ответил Марко, а паренек недоверчиво посмотрел, не насмехаются ли над ним, потом успокоился.

— Если надо, я всегда помогу вам, у меня же ноги знаете какие…

— Вот и остри их к Ольге Бойчук, чтобы она собирала на разговор всех свекловодов и кукурузоводов. И к Галине Кушниренко сбегай — пусть смотается на маслозавод за перегоном для поросят.

— А будто дадут? — удивился Федько.

— Дадут.

— Навряд. У Безбородько с этим делом ничего не получалось.

— И откуда, Федя, ты все знаешь?

— А как иначе, в селе жить — и ничего обо всем не знать!

Рассвет уже вырвался из объятий ночи, когда Марко подходил к коровнику. На восходе сразу каким-то волшебным взмахом размашисто вырисовалась солнечная корона, и несколько тучек стали украшением в ее лучах. Марко слегка нажал плечом на ворота, вошел в коровник. Привыкая к темноте, он остановился и неожиданно услышал тихий мучительный стон; на него мычанием отозвалась невидимая корова, а стон повторился и перешел во всхлипывания.

Пораженный Марко быстро пошагал к перегородке для доярок. Когда он отворил легкие двери из тесины, из-за крохотного столика, вздрогнув, испуганно встала София Кушниренко, она согнутой в локте рукой провела по глазам и уже старалась улыбнуться.

— Что с вами, тетка София? — пристально посмотрел на преждевременно состарившееся лицо с по-детски ясными глазами.

— Ничего, ничего, Марко Трофимович… — застывает на устах жалостная улыбка.

— Как же ничего? Не кройтесь, говорите.

— Зачем оно тебе? — запечалилась вдова. — То — бабское, негоже тебе и слушать.

— Я теперь даже бабское должен знать — вы для чего-то вчера поднимали за меня руку. Несчастье какое-то у вас?

— Ну да, потому что счастье мне досталось такое, как тому нищему мужику, которому приснился хороший обед. И он улыбнулся во сне, а в это время шло счастье, увидело, что косарь смеется, — и обошло его.

— Так может, мы еще вернем то счастье, — в задумчивости сказал Марко. — Что же мучает вас? Вы так стонали…

— Должна была, Марко Трофимович, должна была, — не только ясные белки, даже стиснутые зубы вдовы отбили тяжелую боль. Она поправила платок и тихо заговорила: — Такая уж беда прибилась к нам, дояркам, — скот истощал, вот и напал на него стригущий лишай. Так жалко мне стало девочек наших, молоденьких, зачем им эта напасть. Вот я и забрала у них больных коров, и сама заразилась нечистью, а вылечиться не могу: никакие мази не помогают…

— И это вся беда? — улыбнулся Марко, а вдова обиделась.

— Такие же слова я и от Безбородько слышала, — сказала с укором.

— А я немного иначе скажу, — снова улыбнулся Марко. — Погадаю, пошепчу — и пройдут ваши лишаи, как рукой снимет.

— Неужели знаешь такое ворожение? — недоверчиво взглянула на него вдова.

— Знаю, тетка София: на веку, как на долгой ниве.

— А чего же ни ветврач, ни медицина ничем не помогли мне?

— Потому что медицина, несомненно, еще не выучила всего, что знают люди. Я сделаю для вас отвар дубовой коры и сладкой яблони, так и следа не останется от этой напасти.

— В самом деле?

— Конечно. Ну, показывайте свое хозяйство. Увеличилось молока?

— Конечно. Вернулись теперь из чужих рук лучшие коровы, — и понизила голос. — Вам надо молока?

— Очень, тетка София. Составьте списочек детей-сирот, и с сегодняшнего дня будем давать им хоть по стакану, по полтора молока. Бракованных, недойных коров много имеете?

— Восемь.

— Надо будет их продать.

— Как продать? — заволновалась вдова. — У нас же каждый хвост на учете. И в районе, и в области об этом знают.

— А что эти восемь коров не дают ни капли молока, тоже знают?

Женщина призадумалась.

— Навряд. У нас главное пока что, чтобы цифра исправная была, хотя и пользы от нее мало.

— Пусть мы за эти восемь коров купим четыре, пять, но дойных, не лучше ли так будет?

— Лучше-то лучше, но за уменьшения цифры и вы, и я попадем в переплет. Зачем вам с этого начинать председательство?

— Кто как умеет, так и начинает. Вечером приходите ко мне — вместе приготовим лекарство. Вот и стану по совместительству знахарем.

— Спасибо. Обнадежил меня, потому что уже на свои руки смотреть не могла, — подняла вверх руки и застыла, как боль…

Перед воротами конюшни Марко услышал не стон, а радостный смех. Конюхи сжались в кружок и, что-то рассматривая, аж за бока брались от хохота. Дед Евмен первым увидел председателя, спрятал довольную улыбку под усы, толкнул Полатайка под бок и бухнул для видимости.

— Хватит вам зубы продавать. Нашли ярмарку.

Конюхи выпрямились, оглянулись, и Марко увидел на земле смешного глиняного конька с печатью в зубах. Одно ухо коня задиралось вверх, другое свисало вниз, грива оттопырилась, и все его очертание говорило, что он без боя печать не отдаст. И вдруг Марко в чертах животинки увидел черты Безбородько. Это было так неожиданно, что он тоже рассмеялся, а к его смеху присоединились конюхи.

— Как, Марко Трофимович, вам конь с печатью? — вытирая слезы, спросил Петр Гайшук.

— Дед, вы же талант! — воскликнул в чистосердечном восторге.

— Лошадиный талант, — сразу нахмурился Дыбенко.

— Истинный талант. Подарите мне своего коня.

— Бери, коли хочешь, — безразлично ответил старик. — Не жалко глины для доброго человека. Может, еще одну игрушку возьмешь? — Медленно пошел в извозчицкую и вынес завзятого казацкого конька, который, разогнавшись, казалось, готов был перескочить неизвестно какую преграду. Только в сказке или в песни встречался Марко с таким конем и удивился, любуясь им. А старик теперь смотрел на Марка и таил в себе тревогу и радость.

— Деда, что вы думали, когда лепили его? — спросил Марко.

У старика задрожали веки, он с удивлением хмыкнул, а в его колющих глазах засветились искорки признательности.

— Только ты и спросил, что думалось мне. Это было, слышишь, перед Новым годом. Я тогда лепил и напевал песню о коне, который выносил от погони казака. Помнишь:

— На таком коне, верится, и Дунай можно перескочить. Ну, спасибо вам, деда, сделали меня именинником! — взял подарки, а старик кротко улыбнулся.

— Я тебе еще их принесу, если понравились. Эх, если б же наши кони были такими, как эти, глиняные.

В это время возле конюшни заурчала машина и послышался веселый голос Федька:

— Дядя Марко здесь?

Марко вышел из конюшни. Сначала он увидел на машине Федька, который удобно устроился на мешках с хлебом. На ходу из кабины выпрыгнул Данило Броварник и, жмурясь, пошел к Марку.

— Поздравляю-поздравляю, Марко. Вот, как обещал, привез тебе горох, чистый, горошина в горошину. Вот и сей зерно и счастье пополам, потому что довольно уже насеяно горя на земле. Ну, давай почеломкаемся, пока не поругались, — я сразу что-то выковыряю из недостатков!

XXVIII

Вдоль дороги в ряд растянулось шестнадцать плугов, латанных-перелатанных, со стертыми пятами, на деревянных и железных предплужниках.

Не такими когда-то были у него плуги, но и это старье не опечалило Марка, больше печалили изможденные кони. Однако и они сегодня казались лучшими, может, потому что гривы их были заплетены девичьими лентами. И этот будто пустячок растрогал Марка, как и то, что погонщиками были только девушки, а пахарями — деды и подростки.