С любимыми не расставайтесь

— Гони в Подбужье, в больницу. Плохо мне.

— Ой, — взвизгнула Зина, — уж не отравили ли они вас! Тут, знаете, после войны всякий народ водится…

До Зорина едва доходил смысл ее причитаний. Он пришел немного в себя, лишь когда коснулись его тела нежные и быстрые руки Ланиной. Так и оказался он на операционном столе. И боль ему уже не казалась такой беспощадной, потому что рядом была эта удивительная Ланина, приговаривавшая без конца:

— Потерпите, миленький, потерпите. Все будет хорошо.

«Ну вот, здоровый мужик, лежи тут из-за этой хреновины, отростка этого ублюдочного», — ругался всяко-по-всякому Зорин, выспавшись и опамятовавшись после операции. Лето, разгар сельских забот, не то что день, каждый час дорог. Но как ни казнился Максим Петрович, как ни ругал судьбу-злодейку, стоило ему вспомнить свою спасительницу, и злость пропадала. На смену раздражению приходило чувство покоя и умиротворения.

Ланина уже не раз заглядывала в палату, торопливо осведомлялась: «Ну как?» — и опять исчезала. Но наконец выбрала время и зашла, чтобы осмотреть его. Руки у нее — мягкие, прикосновение — словно шелковистое. И в то же время голос — совсем другой, и манеры — другие. Не такой она предстала перед ним в первую встречу. Другая она здесь. Он долго подбирал определение — какая же. И подумал — деловая. Дело у нее сейчас на переднем плане. И он, Зорин, для нее сейчас — часть ее дела. Не больше. И все эти «миленький, потерпите» не ему адресовались, то есть не лично ему, а — больному.

Так на фронте, в полевых госпиталях, юные сестры жалостливо упрашивали раненых — «миленький, потерпи». С этим милосердным заклинанием тащили те же девчонки-сестрички солдат, истекающих кровью, из-под огня. Вот откуда у Ланиной… И все же так приятно было вспоминать ласково-озабоченное — «миленький», и так хотелось отнести это лишь на свой счет.

На третий день Зорин заявил, что собирается уходить. Ланина не всплеснула от негодования руками, не вскинула удивленно брови, спокойно сказала:

— Понимаю вас, Максим Петрович. Но выписать не могу.

— Да я же солдат, Надежда Сергеевна, — принялся горячо ее убеждать Зорин. — Выдюжу.

Надежда Сергеевна колебалась:

— Выпустишь вас, а вы начнете по району мотаться.

И точно, он мотался по району уже через каких-нибудь пять-шесть дней. Прижмет руку к шву и терпит. А уж когда совсем становилось невмоготу, принимался перебирать в памяти все их с Ланиной разговоры. Так уж само собой получалось — приходила Ланина на ум, и все тут.

Никаких мыслей (секретарю недозволительных) не возникало при этом. Ни с кем ее не сравнивал, не выискивал особенных женских достоинств. Просто вспоминал — как вспоминают погожий день, плавную голубизну реки, легкие узоры облака.

Начнет вспоминать — и вдруг захочется сгонять в подбужскую больницу, показаться хирургу Ланиной — мало ли что может с этим швом приключиться, совет врача всегда полезен. Но выбраться в Подбужье все было недосуг, а увиделся он с Ланиной вскоре совсем по другому поводу. Невеселому, прямо сказать.

В райком партии позвонили и сообщили, что в колхозе «Рессета», что километрах в тридцати от райцентра, стряслась беда. Опасно ранена Мария Смирнова. Сказали, что врач уже вызван.

Смирнова — лучшая доярка области, член райкома, депутат местного Совета. Надо было ехать. Но, как назло, Зина отпросилась по каким-то своим неотложным делам. Не раздумывая, Зорин сам сел за руль райкомовского газика и погнал в колхоз.

По дороге терялся в догадках. Опасно ранена? Кем, за что? Вот только видел он ее в районе на семинаре доярок. Смирнова делилась опытом раздоя молодых коров, рассказывала о своей технологии ухода за ними. Завистники обвинили Марию Смирнову в том, что она подобрала себе коров племенных, высокопродуктивных — отсюда, мол, и ее результаты. И тогда Мария поменяла коров — взяла у отстающих доярок их никчемных буренушек, в основном молодняк. И опять вышла в передовые.

Так что же сейчас-то случилось?

Разъяснилось все на месте. Неопытный тракторист резко затормозил на повороте — как раз возле фермы, и занесенный в сторону прицеп сшиб Смирнову, раздробив ей ногу. Почти тотчас примчалась вызванная по телефону Ланина, привезла с собой все необходимое. Смирновой наложили шину, ногу загипсовали, перенесли домой.

В просторной светлой спальне хлопоты возле Марии уже заканчивались. Ланина давала советы больной, учила родичей, как обращаться с пострадавшей. Зорин хотел было войти в спальню, лично поговорить со Смирновой, ободрить, утешить, но Надежда Сергеевна сделала знак — не стоит. Затем, выйдя в горницу, объяснила — устала она, перенервничала, ей сейчас отдых, покой нужен. Все необходимое сделано. Поправится скоро лучшая доярка района.

У Зорина отлегло от сердца, повеселели и собравшиеся здесь председатель, агроном и парторг.

Максим Петрович разноса устраивать не стал за то, что неумех к трактору подпускают. Понимал, всякое в работе случается. Довольное этим обстоятельством колхозное начальство пошло провожать его до газика.

— Максим Петрович, — остановила его Ланина. — Машина из Подбужья не дождалась меня, ушла. Не подбросите до больницы?

— Пожалуйста, пожалуйста, — радостно откликнулся Зорин. — Он-то и не ожидал такой возможности.

Попрощавшись с рессетовцами, он тронул газик.

Был уже полдень, солнце стояло в зените — вокруг словно бы истома разлилась. В конце июля погоды стояли знойные, удушливые. Надежда Сергеевна достала белый расшитый платочек и то промокала им лоб, то принималась энергично обмахиваться.

Зорин с улыбкой поглядывал на разомлевшую Ланину. Вдруг, неожиданно для самого себя, предложил:

— Надежда Сергеевна! А не искупаться ли нам? А заодно и перекусим, у меня бутерброды всегда в машине про запас имеются.

Ланина посмотрела на него внимательно и серьезно. Затем улыбнулась и, не ломаясь, согласилась. Но на всякий случай справилась:

— А не боитесь, что секретаря увидят на бережку вдвоем с посторонней женщиной?

Зорин беспечно мотнул головой:

— А, пусть видят. А еще лучше, мы сейчас меж кустарников на безлюдное местечко проскочим.

Через несколько минут они уже сидели на берегу — молча, зачарованно смотрели на плавное течение реки, слушали тишину, что царила в прибрежном тальнике, вдыхали прохладный, ароматный воздух. И думали, видно, об одном и том же — как редко в суете дней, за делами и обязанностями, видит человек редкостную эту красоту. И забывает, а может быть и забыл уже, что сам он — часть этой гармонии, имя которой — природа.

Первой встрепенулась Надежда Сергеевна, она вздохнула, сказала тихо:

— А жаль, что не придется нам слиться с такой красотой!

Зорин посмотрел на нее вопросительно, и она объяснила:

— Да мы же с вами не готовы к тому, чтобы купаться… Кто знал, что будет такая возможность?!

Зорин смутился, даже как-то сжался от неловкости. Надо же — зазвал женщину купаться и совершено не подумал, что для этого ей костюм нужен.

Видя состояние секретаря, Ланина рассмеялась, сказала задорно, даже как бы поддразнивая:

— А, ничего! Вы отвернетесь, а я — нырну. Согласны?

Он радостно закивал, чувствуя, как нечто неведомое, томительное и сладостное подкатывает к сердцу. Эта Ланина была непредсказуема, при всей ее, казалось бы, определенности. Ее присутствие и утешало, и звало, и отпугивало.

Зорин сидел, напряженно всматриваясь в противоположный берег, а за спиной у него происходило некое таинство. Но вот послышались легкие, словно летящие шаги, чуть сбоку раздался всплеск и тут же послышался восторженный возглас:

— Красота-то какая!

Он повернулся на этот вскрик и увидел, как Ланина уже плывет к середине реки — энергично, как-то по-военному четко взмахивая руками.

Он, все еще ощущая в себе растерянность, разделся, критически ощупал свои черные сатиновые трусы — да, наряд не курортный, это уж точно, разбежался и с шумом плюхнулся в воду. Ланина обернулась, помахала рукой и так же энергично поплыла дальше.